<<<     ΛΛΛ     >>>   

1. Что я могу знать?

2. Что я должен делать?

3. На что я могу надеяться?

Первый вопрос подробно обсуждается в первой Критике. Второй, о моральном долге, рассматривается в Основоположении, второй Критике и других работах Канта по этике. Третий («Если я поступаю должным образом, то на что я могу надеяться?») — новая тема, сравнительно редко затрагивавшаяся в философии. Этот вопрос в известном смысле и теоретический, и практический одновременно. В диалектическом разделе второйКритики Кант представляет одно из самых детальных изложений своего «практического» аргумента в пользу веры в бессмертие и Бога, хотя в поздних работах, таких как Религия, сила этих аргументов и интерпретация соответствующих метафизических утверждений, как кажется, несколько ослабляется.

Кант весьма озабочен отношением между добродетелью и счастьем. Как мы видели, он доказывает, что моральность подразумевает нечто большее, чем простое совершение правильных поступков; он также выдвигает идею существования конечной цели всех нравственных устремлений, «высшего блага», объединяющего добродетель и счастье для всех разумных существ. Слишком очевидно, однако, что добродетельные поступки совсем не обязательно вознаграждаются счастьем в известном нам мире. И напрашивается шаг, который делали миллионы людей: сказать, что справедливость требует наличия «Высшего разума» в основании природы, который управляет сообразно нравственным законам и который наградит каждого в будущей потусторонней жизни в соответствии с его заслугами.

Может показаться, что, привлекая Бога и бессмертие, Кант всего лишь повторяет самые обычные человеческие упования на справедливость и награду в посмертном существовании. Существенно важным для его моральной философии является, однако, то, что наша мотивация в исполнении долга не должна состоять в достижении выгоды вследствие этих действий; поэтому крайне непоследовательным для него было бы допускать награды после смерти для того, чтобы мотивировать правильные поступки. И все же, говорит он, мы должны иметь основание надеяться, что добродетель в конце концов будет вознаграждена. По-видимому, он считает, что сама наша нравственная мотивация будет подорвана, если мы не сможем, по крайней мере, верить в возможность высшего блага, окончательного объединения добродетели и счастья. Не предполагается, что человек должен быть напрямую сам устремлен к нему, но он должен иметь надежду—допускать, что надлежащее поведение здесь и теперь не является совершенно бессмысленным.  Но  действительно  ли  моральная  решимость  требует  веры  в  традиционные теологические утверждения о сохранении индивидуальных личностей на вечные времена или о существовании всемогущего, всезнающего и благого Бога? Это остается далеко не очевидным.

В Религии Кант иногда идет на попятную, говоря, к примеру, о конвенциональных понятиях рая и ада, что эти «представления достаточно могущественны... причем совершенно не обязательно также и объективно предполагать вечность добра или зла применительно к судьбе человека как некий догматический тезис» (6:71). И «эта вера нуждается только в идее Бога... не притязая на то, чтобы с помощью теоретического познания наделить эту идею объективной реальностью» (6:164, примечание). Говоря о борьбе между «добрым и злым принципами», Кант тоже пишет о том, что

легко заметить, что если освободить этот живой и, вероятно, для своего времени единственно подходящий для обычных людей способ представления от его мистической оболочки, то он (его дух и разумный смысл) будет иметь практическое значение и станет обязательным для всего света и во все времена, потому что он достаточно близок каждому человеку, чтобы по нему узнать свой долг. Этот смысл состоит в том, что для людей не существует другого спасения, кроме самого глубокого восприятия твердых нравственных начал в свой образ мыслей (6:88).

Неудивительно, что такой «демифологизирующий» язык тревожил прусских религиозных консерваторов 200 лет назад; даже сегодня он беспокоит христианских ортодоксов, возможно, особенно потому, что в наши дни мы меньше, чем Платон и Кант, склонны различать религиозные представления элиты и «обычных людей».

Несмотря на все свое использование религиозного и специфически христианского языка, Кант питает и более земные надежды, с особой силой выраженные в его статьях по истории, подготовивших почву для более исторически акцентированных философских учений XIX века — у Гегеля и Маркса. Он размышлял о возможности прогресса в человеческой истории в результате постепенного освобождения людей от бедности, войны, невежества и преклонения перед традиционными авторитетами. Он поддерживал Французскую революцию, хотя и отдавал себе отчет в ее крайностях. В статье К вечному миру он обобщенно изображает будущий мировой порядок, состоящий в мирном сотрудничестве демократических наций. (Он наверняка был бы доволен достижениями Европейского Экономического Союза во второй половине ХХ века, несмотря на все его недостатки.) В заключительной части Антропологии надежда Канта выливается в совершенно мирское упование на исторический прогресс человечества, несмотря на его склонности ко злу. Во всем этом Кант — мыслитель Просвещения, но, в отличие от многих других, он обладал живым и реалистичным чувством темной стороны человеческой природы, нашей способности делать зло — слишком часто подтверждавшейся с тех времен. Его социальный оптимизм не наивен: мы сами должны решить, насколько он реалистичен, попытавшись оценить масштаб его мысли.

Практическая философия Канта остается с этой фундаментальной, провоцирующей размышления неопределенностью выбора между надеждой на постепенное улучшение общества и соответствующей решимостью содействовать ему и более религиозной точкой зрения, усматривающей нашу единственную подлинную надежду в божественной благодати, ниспосланной нам в той мере, в какой мы признаем нашу конечность и недостатки и решаем максимально улучшить себя, насколько это позволяет наше несовершенство.

Для дальнейшего чтения

Для краткого ознакомления с главными идеями Канта — см. Roger Scruton, Kant ( Oxford: Oxford University Press, 1982) в Past Masters series, маленький бриллиант концентрированной мысли.

Более подробное, но все же несложное для восприятия введение в систему кантовской мысли — см. Otfried Hoeffe, Kant (Albany: State University of New York Press, 1994).

Ясное изложение этики — см . Roger J. Sullivan, An Introduction to Kant's Ethics (Cambridge: Cambridge University Press, 1994).

Allen Wood в работе Kant's Moral Religion (Ithaca: Cornell University Press, 1970) блестяще отстаивает кантовскую теорию религии. К сожалению, в настоящее время этой книги нет в продаже, но Вуд написал главу на данную тему в издание The Cambridge Companion to Kant, ed. Paul Guyer (Cambridge: Cambridge University Press, 1992).

Для тех, кто осмеливается самостоятельно читать Канта, лучше начинать с двух небольших работ со страшными заглавиями — Основоположение метафизики нравственности и Пролегомены ко всякой будущей метафизике (есть много разных переводов).

Более легкое чтение для тех, кто интересуется скорее практической стороной кантовской философии, — см. Kant on History, ed. L. W. Beck (Indianapolis: Bobbs-Merrill, 1963) или Kant's Political Writings, 2d ed., ed. H. Reiss (Cambridge: Cambridge University Press, 1991). Кого-то может заинтересовать кантовская Религия в пределах одного только разума. Есть перевод — Т. М. Greene and H. H. Hudson (New York: Harper & Row, 1960) и новый перевод в многотомном Cambridge Edition of the Works of Immanuel Kant.

 Литература на русском языке

Кант И. Сочинения. Т. 1-8. М., 1994. (Цитаты по этому изданию.)

Кант И. Из рукописного наследия. М., 2000.

Асмус В. Ф. Иммануил Кант. М., 1973.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Из истории немецкой философии xviii века
Отделываясь таким образом от теоретических трудностей
Скиннер об обусловливании фоновые теоретиЧеские допущениЯ теориЯ ЧеловеЧеской природы диагноз
В случае выдвижения инстинкта агрессии