<<<     ΛΛΛ     >>>   

       Субъект, поднявшийся  до  критики оснований собственной мысли и практики, обретает личностную уникальность, свободу, принимая  в  то же время на себя и ответственность.  Правда, можно быть равно несвободным и в покорном принятии догмы,  и в бунте против нее,  если в этом выражается лишь мнение среды,  к которой человек принадлежит или против которой выступает.  В  таких  ситуациях человек по существу иррационален, хотя видимость его действий может быть вполне  рациональной, если  подчиненность нормам рациональности несвободна и неавтономна, а критика-бунт - нерефлексивна.

       Рациональная критика  -  результат усилия воли и мысли. Чтобы быть рациональным,  человек должен быть  свободным.  В этом  трагедия и парадокс рациональности.  Рациональность не может быть несвободной и безличностной, и она же элиминирует свободу и личностное начало. Рациональность возникает в свободном и личностном напряжении духа, но само это усилие устремлено к преодолению субъективности. Рациональность умирает в догме,  но воскресает только благодаря догматическим перевоплощениям.

       Эта трагическая парадоксальность рациональности  аналогична парадоксам этического.

            2. Парадокс морали и нравственности

     Как и теория рациональности,  этика исследует типы нормативной регуляции мысли и деятельности человека.  Различают два типа такой регуляции. Первый тип - это сфера морали, регуляция, закрепленная в моральных нормах и интериоризируемая в  сознании индивидов.  Второй - это регуляция человеческого поведения через свободный нравственный выбор.

       Аналогия между  моралью  и  нормативной (критериальной) рациональностью очевидна. Как парадигмы рациональности обеспечивают автоматическое, безличностное выполнение определенных условий и требований, выдвигаемых сообществом рационально  мыслящих  и действующих людей,  так и парадигмы морали в нормальной повседневной жизни (еще одна аналогия с "нормальной  наукой") вычерчивают "единственно правильную и приемлемую" линию поведения человека.

       Мораль не совпадает с нравственностью.  "Моральные догматы отцеживаются, уплотняются, обезличиваются в веках, сливаются  в  нечто абсолютное - сквозь века - себе тождественное,  трачивают историческое напряжение,  культурную  изначальность,  единственность. Внутренняя освещенность вытесняется свыше нисходящей освященностью",  - пишет  В.С.Библер5. Нравственность,  продолжает он,  не воплощается в морали,  а "ссыхается в ней",  обретая ее форму,  необходимую для  нормальной повседневной работы цивилизации.  Воплощением нравственности является не моральная норма и даже не  "внутренний императив",  а  трагедийный (безвыходно-парадоксальный),  но свободно избранный модус поведения, поступок личности.

       Мораль, как  и догматическая (критериальная) рациональность,  ограничивает пространство свободы  человека.  Нравственность основана на свободном выборе и ответственности, и, следовательно, по аналогии с критико-рефлексивной (анти- или внекритериальной) рациональностью,  принимает на себя противоречия свободы. Н.А.Бердяев размышлял о возможности перехода  от  моральной к нравственной регуляции как о глубочайшем кризисе современной культуры.  "В чем же сущность морального кризиса? - спрашивал он. - Сущность эта прежде всего в революционном переходе от сознания,  для  которого  мораль  есть послушание серединно-общему закону, к сознанию, для которого мораль есть творческая задача индивидуальности. Закон должен быть исполнен,  т.е.  должно не делать зла, освободиться от греха.  В этом преодолении нет ничего  индивидуального  и творческого...Творческая  мораль  не есть исполнение закона, она есть откровение человека"6. По мнению Бердяева, творческая  мораль  (нравственность) и только она - в соединение с переосмысленной религиозной моралью - открывает путь к  "положительному самосознанию человека", к высшей "свободной духовности".  Но это освобождение не есть примитивное отвержение морали, оно достигается через осознание трагедийно-неустранимого противоречия, присущего моральному сознанию, через бесстрашное  принятие  этого  противоречия за онтологическую основу духовности.

        Средоточие нравственности - совесть.  Моральный принцип в свободном деянии может обнаружить  свою  парадоксальность. Следуя  ему со всей неукоснительностью,  человек может нарушать этот же принцип. Возьмем, например, принцип "благоговения перед жизнью" А.Швейцера:  жизнь самоценна и никакое живое существо не должно направлять свое действие против жизни другого существа. Как моральный принцип это требование невыполнимо.  Попытки следовать ему обрекают человека на  аморализм и двоемыслие,  ибо жизнедеятельность необходимо связана с уничтожением иной жизни.  Каждый вздох человека уничтожает мириады простейших существ, попадающих с дыханием внутрь человеческого тела. Но принцип Швейцера - не моральное предписание,  а нравственная максима. Вынуждаясь уничтожать чужую жизнь,  человек должен взвесить эту необходимость  на  весах своей совести.

          Библейская заповедь - "Не  убий!".  Но  убийство  может быть  единственным  средством спасти жизнь - свою, близких, спасти святыню, Отечество... Убийство может стать необходимостью. Мораль  в таких случаях прибегает к специальным оговоркам, призванным облегчить человеку выбор поступка. Нравственность никогда не снимает напряжение выбора.  Она выносит необходимость на суд совести, от которого не могут заслонить ни мораль, ни чье-то благословение, ни приказ, ни закон.

      "Возлюби врага своего!" -  это  требование  невыполнимо как моральный принцип, ибо оно свыше сил человеческих. Испытание этих сил неподъемной ношей ставит человека перед  унизительным  осознанием своей моральной ничтожности,  либо вынуждает заниматься морализаторским лицедейством, притворяться перед собой и другими людьми. Алексей Александрович Каренин, испытав духовную радость от прощения и любви, сменивших в  его душе ненависть и обиду по отношению к Анне и Вронскому,  вскоре осознает,  что эта радость непрочна и  не  может устоять ни перед внутренними сомнениями, ни перед напором чужого вторжения в его духовную жизнь. "Я разбит, я убит, я не человек более! - признается он. - Положение мое тем ужаснее, что я не нахожу нигде,  в себе самом не нахожу точки  опоры. Силы человеческие имеют пределы...". Не удержавшись на высоте морального принципа, он быстро и мучительно соскальзывает с  нее;  в  то  же время он жаждет сохранить в душе ощущение этой высоты,  реанимируя в ней христианскую веру,  к которой ранее  относился "равнодушно и лениво",  теперь же цепляется за нее как за последнее основание самоуважения.  Но вера  не терпит лицедейства и обращается им в свою противоположность. Этот крах беспощадно отмечает великий знаток души человеческой Л.Н.Толстой:  Каренину "было так необходимо в его унижении иметь ту,  хотя бы и выдуманную высоту,  с  которой  он, презираемый всеми, мог бы презирать других". Любовь и прощение становятся маской, из-под которой затравленная и обессиленная душа корчится в презрительной гримасе.

       Врага не только невозможно любить.  Невозможно и прощение. Даже,если бы человеку мог быть открыт универсальный замысел Творца и план "мировой  гармонии",  прощение  извергов непосильно  для  человеческой  души.  Поэтому Иван Карамазов "возвращал свой билет" в эту неприемлемую для него гармонию. Бытие  в совести не ограждает человека от непереносимых мук, под которыми может пасть совестливое сознание.  Таково безумие Ивана Карамазова - крушение совести.

      "Нравствен я тогда и в той мере,  в какой я  -  в  душе своей - осознаю,  предчувствую, прозревая исходную (разрешимую только свободным поступком) перипетию,  трагедийность вот этой,  казалось  бы  однозначной  моральной нормы",  - пишет В.С.Библер.7 Размышляя над нравственными коллизиями ХХ века, он  приходит  к замечательному выводу:  в той мере,  в какой современный человек морален, он стоит вне нравственности. "В  ХХ  веке основная линия этических переключений расположена не в схематизме  "нравственность-мораль"...,  но  в  схематизме "вненравственность-нравственность", в мучительных атаках нового и нового рождения нравственности из сгустков хаоса. И только в таком рождении заново, в некой противопоставленности облегченным вздохам морали нравственность обладает  в  ХХ веке внутренней силой,  насущностью, необходимостью, возможностью порождать истинно свободные поступки,  то  есть  быть действительно нравственностью".8

       Противопоставленность, о которой идет  речь,  возникает из-за  того,  что  мораль  в  современном обществе вытесняет нравственность, подменяя ее, соблазняясь мнимой  преодолимостью трагизма.  С одной стороны,  человек испытывает сильнейшее тяготение конформизма, растворения своей индивидуальности в какой-либо социальной или религиозной общности. Сославшись на мораль,  он пытается избавиться от тяжести нравственного  бытия,  от необходимости присутствия на суде,  где человек одновременно является и обвинителем,  и  обвиняемым. Н.А.Бердяев  называл это приспособлением к "мировой данности в целях устроения,  спокойствия и безопасности в этом мире", доходящим  до холопства и апологии розог.9 С другой стороны, социуму также удобнее иметь дело  с  "моральным  человеком", нежели с человеком нравственным. Это ведь тоже соблазн, маячащий перед обществом на самых разных уровнях его  организации, - обеспечить свою устойчивость, повысить шансы на выживаемость,  скрепив себя моралью,  находящей внешнюю опору  в праве и законе, а внутреннюю - в некритическом и нерефлектирующем сознании, приноровленном к моральным предписаниям.

       Уступив соблазнам,  и  индивид,  и общество остаются не только без нравственности,  но и без морали. Мораль вырождается  в  циничное  морализирование:  разрушающее  не  только нравственные основания души: но и восприимчивость к моральным принципам. Морализирование - суррогат морали, карикатура на нее. Она особенно неприглядна, когда человек морализирует по отношению к самому себе:  превращая моральную жизнь своей души в непристойный балаган. Другой суррогат - идеологизированная мораль:  выхолощенная до связки стереотипов и суггестий,  которыми подавляется  духовность  и  самоидентификация личности,  ее человеческое достоинство. Таким был, например, "моральный кодекс", внедрявшийся в сознание "строителей коммунизма" при помощи средств массовой пропаганды и морального цензурирования со стороны  властных  структур  тоталитарного "советского" общества.  Носители идеологизированной морали - "мертвые души", духовные роботы.

       Духовное вырождение  общества,  в  котором  мораль полностью вытеснила нравственность,  с особенной ясностью обнаруживается  в периоды кризисов,  распада омертвевших и утративших  жизненную  устойчивость  социальных  и  политических структур.  Прогнившие моральные скрепы выпадают из обветшавших блоков социальных конструкций, а нравственный суд не может состояться в протезированных душах, наступает внеэтическое существование атомизированных  индивидов,  подчиняющихся освободившимся  из-под  духовного контроля звериным инстинктам.  Этическая деградация проявляется то в  бесстрастном  и пассивном  отупении,  то в резких выплесках душевного хаоса, метаниях, панике, то в безудержном желании подчиниться чужой воле,  чтобы только избавиться от гнетущего страха,  от внутреннего вакуума, ощущения бездны.

       Характерно, что кризис не может быть преодолен чудесным воскрешением нравственности.  Когда распад  заходит  слишком далеко,  восстановление - если оно вообще возможно - начинается с простейшего:  с очищения от грязи первичных и  фундаментальных моральных норм,  со становления некоторых жестких ограничений свободы личности,  с применения  санкций  против слепого  и беспощадного бунта,  с элементарной регуляции общественного поведения. Такое ограничение свободы не противоречит человечности,  а,  напротив,  наполняет ее осмысленным содержанием;  оно не исключает и  гуманистические  ценности, сострадание и уважение к личности. Возрождение нравственности - трудный и долгий процесс,  в котором нельзя уповать  на чудо. Он требует мобилизации всех духовных резервов и потенциалов общества в целом и каждого человека в частности.

        Мораль и нравственность едины в своей вазимообусловленности. Напряжение нравственного сознания, не имеющее разрядки в повседневной сверке с моралью, губительно для человека. Невозможно жить, если жизнь станет сплошной нравственной мукой.  Но и мораль без нравственности - мишень для цинической пародии.  Суть дела не в функциональном различии:  мораль де для  повседневности,  нравственность  для трагедийных вершин судьбы.  Человеческая жизнь не делится на высокие  и  низкие жанры.  Вершины уходят основаниями в повседневность. Наличие моральной нормы  -  необходимое  условие  самой  возможности нравственного выбора и поступка. Нравственное сознание должно иметь перед собой моральные ориентиры (критерии) - но  не для того,  чтобы слепо исполнять их предписания, а чтобы соотносить с ними меру своей свободы и меру ответственности. И наоборот - моральные принципы, по которым ориентируется свободная (творческая,  как сказал бы Бердяев)  нравственность, вырождаются в "кодексы",  соблюдение которых нуждается в полицейских мерах.     

         Можно заметить аналогию между "ссыханием" нравственности в моральных нормах и моделированием научной рациональности в системах принципов и критериев.  Мораль есть определенная исторически обусловленная "модель" этического бытия  человека,  и ее часто выдают за само это бытие.  Есть и аналог конфликта между "абсолютизмом" и "релятивизмом". "Абсолютная мораль"  не  выносит сопоставления с  нравственностью и самой возможности "иной морали". Она претендует на полное совпадение со сферой этического.  Ее демаркационная линия - это априорная непереходимая граница между Добром и Злом. Любой человеческий поступок контролируется абсолютной моралью,  будь то свод божественных заповедей или категорический императив. Свободная  нравственная  воля  понимается лишь как познанная и/или признанная моральная необходимость. И  подобно  тому, как  "абсолютизм"  в  теории научной рациональности входит в противостояние с исторической эволюцией реальной науки  и  с фактом  изменчивости  критериев рациональности,  со свободой мыслящего и действующего субъекта познания, "моральный абсолютизм"  наталкивается  на  различие нравственных коллизий и перипетий,  преобладающих в различные эпохи истории, редуцирует  их  к  внеисторическим "вечным" конфликтам Абсолютного Добра и Абсолютного Зла. Абсолютизм теоретической морали так же  неисторичен,  как абсолютизм в теории научной рациональности.

     Моральный релятивизм,  по аналогии в релятивизмом эпистемологическим, - не более, чем вывернутый наизнанку абсолютизм.  На  поверхности  он как будто ставит акцент именно на свободе,  присущей нравственному сознанию,  позволяет нравственному  субъекту  выбирать из альтернативных проектов.  Но эта свобода недорого стоит. В ней нет и грана трагедии, зато она  легко  перерождается  в лакейскую максиму "все позволено!". И это же - свобода абсолютного индивидуализма, на место абсолютной морали помещающего абсолютный имморализм и безответственную жадную волю. Подобно тому, как релятивизм методологический  теряет из виду рациональность в рассуждениях о ее относительности,  релятивизм этический теряет мораль  и обесценивает нравственность.

                           * * *

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Греческим логосом с одной стороны
О своего рода прагматической теории познания
Она глубоко укреплена в традициях европейской культуры
Научные и вненаучные формы мышления истории науки и философии 10 астрологии
Можно было бы назвать ступенью первичных схематизаций