<<<     ΛΛΛ     >>>   

Новое философское использование слова "несоизмеримость" - результат бесед Пола Фейерабенда с Томасом Куном на Телеграф Авеню в Беркли около 1960 года. Что оно означало до того, как эти два человека вновь ввели его в обиход? Это слово имело точный смысл в греческой математике. Оно означало "не имеют общей меры". Два отрезка длины имеют общую меру (соизмеримы), если [для некоторых n и m] m отрезков первой длины будут равны по длине n отрезкам второй длины. Таким образом, мы можем измерить один отрезок другим. Не все длины соизмеримы. Диагональ квадрата не соизмерима с его стороной, или, как мы сейчас выражаем этот факт, O 2 не представим рациональным числом вида m/n, где m и n целые числа.
Когда философы используют метафору несоизмеримости, они не имеют в виду что-либо настолько точное. Они думают о сравнении научных теорий, но конечно же, не может существовать точной меры для этой цели. После двадцати лет ожесточенных споров, само слово "несоизмеримый" стало относиться к трем различным вещам. Я буду называть их несоизмеримостью вопросов, разобщением и несоизмеримостью значения. Первые две, в отличие от третьей, могут быть довольно понятными.

"Структура науки" Эрнеста Нагеля, вышедшая в 1961 году, была одним из классических произведений по философии науки, написанных в последнее время на английском языке. (Заглавия могут говорить о многом. Главной удачей 1962 года стала книга "Структура научных революций"). Нагель говорит о стабильных структурах и непрерывности. Он принимает за само собой разумеющееся то, что знания стремятся к накоплению. Время от времени теория Т заменяется теорией Т*. Когда следует менять теорию? Идея Нагеля заключается в том, что новая теория Т* должна быть способной объяснить те явления, которые объясняются теорией Т, и, кроме того, делать все те оправдывающиеся предсказания, которые делает теория Т. В дополнение к этому, она должна либо исключать некоторую ошибочную часть Т, либо покрывать более широкий круг явлений или предсказаний. В идеале Т* делает и то, и другое. В этом случае Т* поглощает, включает в себя (subsumes) Т.
Если Т* поглощает Т, то, грубо говоря, существует общая мера для сравнения обеих теорий. В любом случае, правильная часть Т включается в Т*. Так что мы можем метафорически говорить, что Т и Т* соизмеримы. Такая соизмеримость предоставляет базис для рационального сравнения теорий.

Фейерабенд и Кун ясно показали, что Нагель указал не все аспекты процесса смены теорий. Последующая теория может исследовать другие задачи, использовать новые понятия и иметь приложения, отличные от предыдущей. Она может просто забыть многих своих старых предшественников. Тот способ, которым она распознает, классифицирует и, прежде всего, производит явления, может не соответствовать старому подходу. Например, кислородная теория горения вначале оказалась не приложимой ко всем тем явлениям, которые хорошо объясняла теория флогистона. В данном случае просто неверно, что новая теория включала в себя старую.
По мнению Нагеля, Т* должна "покрывать" те же проблемы, что и Т, и делать это по крайней мере так же хорошо, как и Т. Она должна также ставить некоторые новые вопросы. Такое обладание общими областями исследования и их расширение обеспечивает соизмеримость Т и Т*. Однако Кун и Фейерабенд говорят, что часто происходит смена исследуемых проблем. В связи с этим мы не можем сказать, что новая теория Т* выполняет задачу лучше чем Т, потому что они выполняют разные задачи.
Куновская схема развития науки, состоящая из нормальной науки кризиса-революции-нормальной науки, делает такую несравнимость обсуждаемых проблем довольно правдоподобной. Согласно этой схеме, в теории Т возникает кризис, когда некоторое множество контрпримеров привлекает к себе широкое внимание исследователей, но само по себе не способно привести к пересмотру Т. Революция обеспечивает новое описание контрпримеров и порождает теорию, которая объясняет явления, ранее создававшие трудности. Революция бывает успешной, если новые понятия помогают решать некоторые старые задачи, а также порождают новые подходы и новые вопросы для исследований. В результате новая нормальная наука может игнорировать успехи предшествующей нормальной науки. Следовательно, хотя теории Т и Т* могут пересекаться, не существует ничего похожего на нагелевскую картину включения предшествующей теории в последующую. Более того, даже в том случае, когда есть пересечение, те способы, которыми Т* описывает некоторые явления, могут быть настолько отличными от описания, предлагаемого теорией Т, что даже понимание этих явлений достигается разными способами.
В 1960-ые годы, когда многие англоязычные философы науки могли бы согласиться с Нагелем, работы Куна и Фейерабенда оказали шокирующее действие. Но к настоящему времени тезис о несоизмеримости проблем сам по себе представляется вполне понятным. Выяснение того, привела ли теория кислорода к постановке вопросов, отличных от тех, которые изучались в теории флогистона, относится к компетенции истории. Несомненно, что найдется большое множество исторических примеров, когда смена теорий начиналась по схеме Нагеля, но затем приходила к противоположной ситуации, когда мы должны сказать, что новая теория полностью заменяет круг вопросов, понятий и задач, которые были предметом исследования теории Т. В пределе, студенты более поздних поколений, обучающиеся по теории Т*, могут находить теорию Т просто непонятной, до тех пор, пока они, оказавшись в роли историков и интерпретаторов, не начнут изучать теорию Т как бы с голого места.

Достаточно долгое время и существенные сдвиги в теории могут сделать более ранние работы непонятными для более поздней научной аудитории. Здесь важно указать на одно отличие. Старая теория может быть забыта, но все же понятна современному читателю, желающему потратить время на то, чтобы изучить ее. С другой стороны, появление некоторой теории может влечь за собой столь радикальное изменение, что необходимо нечто большее, чем просто обучение этой теории. Двух следующих примеров достаточно, чтобы показать это отличие.
Пятитомная "Небесная механика" - огромная книга по ньютоновской физике, написанная Лапласом около 1800 года. Современный студент, занимающийся прикладной математикой, в состоянии понять ее, даже когда в конце книги Лаплас начинает писать о теплороде. Теплород - это субстанция тепла, которая предположительно состоит из малых частиц, обладающих отталкивающей силой, очень быстро затухающей на расстоянии. Лаплас гордился тем, что решил некоторые важные задачи с помощью модели, включающей теплород. Он был первым, кто смог вычислить величину скорости звука в воздухе. Лаплас получил величину, приблизительно равную наблюдаемой, в то время как выкладки Ньютона давали совершенно неверный результат. Мы больше не верим в то, что существует такое вещество, как теплород, и мы полностью заменили теорию тепла Лапласа. Но мы можем работать с этой теорией и понимать, как действовал Лаплас.
Для контраста обратимся к множеству томов Парацельса, который умер в 1541 году. Он являет собой пример традиции североевропейского Возрождения, включающую в себя целый букет интересов, свойственных герметизму: медицину, физиологию, алхимию, собирание травников, предсказание будущего. Так же как и множество других "докторов" того времени, он занимался всем этим как частью одного искусства. Историк может обнаружить в работах Парацельса предвосхищение более поздней химии и медицины. Знаток трав может отыскать у него какое-нибудь забытое традиционное средство. Но если вы начнете читать его труды, вы обнаружите нечто совершенно чуждое нам.
Не то что бы мы не могли понять его слов, читая их одно за другим. Он писал на кухонной латыни и старонемецком языке, но это не создает серьезных трудностей. Труды Парацельса переведены на современный немецкий, и некоторые его работы доступны на английском. Представление о его манере письма можно получить по фрагментам вроде следующего: "Природа действует через другие вещи, такие, как картины, камни, травы, слова, или когда она создает кометы, подобия*, кольца вокруг планет и другие неестественные небесные образования". Здесь мы не можем понять сам порядок мысли, поскольку он основан на целой системе категорий, которая нам едва ли понятна.
Даже когда нам кажется, что можно хорошо понимать слова, мы находимся как в тумане. Многие серьезные и умные авторы эпохи Возрождения делают необычайные утверждения о происхождении уток, гусей или лебедей. Гниющие бревна, плаваюшие в неаполитанском заливе, порождают гусей. Утки рождаются от казарок. В те времена люди знали все об утках и гусях: они имели их на своих скотных дворах. Лебедей разводили для представителей правящих классов. Каков смысл этих абсурдных предложений о казарках и бревнах? Дело не в недостатке средств для понимания этих мыслей. У нас есть слова, такие как, например, содержащееся в "Словаре" Джонсона (1755), а также в Английском Оксфордском Словаре: "Анатиферус - производящий уток или гусей, то есть производящий казарок. Ранее предполагалось, что он растет на деревьях и, падая в воду, превращается в гусевое дерево". Определение достаточно простое, но в чем суть этой мысли? Парацельс - это не книга за семью печатями. Можно научиться читать его и даже имитировать. В его времена существовала масса подражателей, которых мы теперь называем псевдо-Парацельсами. Вы можете понять ход его мысли настолько, чтобы написать еще один том псевдо-Парацельса. Но для этого вы должны воспроизвести чуждый нам образ мысли, слабое подобие которого существует ныне в гомеопатической медицине. Беда заключается не в том, что мы считаем, что Парацельс ошибался, она в том, что мы не можем приписать истинность или ложность множеству его предложений. Стиль его рассуждений нам чужд. Сифилис, писал Парацельс, нужно лечить мазью из ртути, а также употреблением внутрь этого металла, поскольку ртуть есть знак планеты Меркурий, который в свою очередь служит знаком рынка, а сифилис подхватывают на рынке. Понимание этого - упражнение, совершенно отличное от того, которое предоставляет нам лапласовская теория теплорода.
Дискурс Парацельса несоизмерим с нашим, поскольку нет способа, которым мы могли бы сопоставить все то, что он хотел сказать, с тем, что хотим сказать мы. Мы можем выразить его мысли по-английски, но не можем утверждать или отрицать то, что говорится. Для того, чтобы научиться говорить подобно ему, нужно отказаться от образа мысли нашего времени, разобщиться с ним. Вот почему я говорю, что различие между нами и Парацельсом заключается в разобщении.
Мы не переусердствуем, если скажем, что Парацельс жил в мире, отличном от нашего. Существует два сильных лингвистических коррелята для понятия разобщение. Один из них заключается в том, что многочисленные утверждения Парацельса не могут быть оценены как истинные или ложные. Другой - в том, что центральными для его мысли являются забытые способы рассуждения. В одной работе я показал, что эти аспекты тесно связаны. Интересующее нас предложение истинно или ложно вообще, только если существует способ рассуждения, который поможет установить истинностное значение. Куайн и другие пишут о концептуальных схемах, под которыми они имеют в виду множество предложений, которые считаются истинными. Я думаю, что это ошибочная характеризация. Концептуальная схема - это сеть возможностей, чья языковая формулировка есть класс предложений, которые претендуют на то, чтобы быть ложными или истинными. Парацельс видел мир как иную сеть возможностей, воплощенных в методы рассуждения, отличные от наших. Поэтому мы и разобщены с ним.
Хотя Пол Фейерабенд и говорил о несоизмеримости во многих областях науки, его зрелые мысли в книге "Против метода" в основном о том, что я называю разобщением. Его лучший пример - это сдвиг от архаического к классическому греческому языку. Основываясь преимущественно на эпосе и рисунках на вазах, он настаивает на том, что гомеровские греки видели вещи иначе, чем афиняне. Так ли это или не так, но это все же не столь поразительно, как то, что, к примеру, разные группы физиков имели в виду разные вещи, когда говорили об электронах.
Множество примеров лежит посредине между крайними случаями Лапласа и Парацельса. Историк быстро учится тому, что старые тексты постоянно скрывают от нас ту степень, в которой они разобщены с нашим образом мысли. Кун пишет что, например, физика Аристотеля основывается на идеях движения, которые разобщены с нашими, и что можно понять его, только узнав систему его слов. Кун - один из многих историков, который учил необходимости переосмысливать работы предшественников их собственными, а не нашими способами.

Третий тип несоизмеримости не исторический, а философский. Он начинается с вопроса о значении терминов, которые обозначают теоретические, ненаблюдаемые объекты.
Как получают свое значение имена теоретических объектов или процессов? Мы можем понять, как ребенок усваивает смысл таких слов как "рука", "больной", "грустный", "ужасный", когда ему указывают на вещи, к которым эти слова относятся (в том числе его собственные руки и грусть). Какова бы ни была теория обучения языку, явное присутствие или отсутствие рук или грусти могут очень помочь в понимании того, что означают эти слова. Но теоретические термины относятся - почти что по определению - к тому, что нельзя видеть. Как они получают свое значение?
Мы можем задать некоторые значения посредством дефиниций. Но в случае глубоких теорий, любое определение будет само включать другие теоретические термины. Более того, мы редко используем определения для того, чтобы начать понимать. Мы объясняем теоретические термины, обсуждая теорию. Давно известно, что смысл терминов теории задается теоретическими предложениями. Смысл индивидуальных терминов в теории задается их положением в структуре теории как целого.
Такой взгляд на значение будет иметь следствием то, что "масса" в ньютоновской теории не будет означать то же самое, что в теории относительности. "Планета" в теории Коперника не означает то же самое, что в системе Птолемея. К примеру, Солнце - планета у Птолемея, но не у Коперника. Такие заключения не обязательно создают проблемы. Не получило ли понятие Солнца совершенно иной смысл, когда Коперник поместил его в центр нашей планетарной системы? Почему это важно, что понятия "планета" или "масса" приобретают новые значения с развитием научного знания? Почему мы должны быть озабоченными самим фактом изменения смысла? Потому что это имеет значение при сравнении теорий.
Пусть s - предложение о массе, утверждаемое релятивистской механикой и отрицаемое механикой Ньютона. Если слово "масса" получает свое значение, исходя из контекста теории, оно будет означать разные вещи в зависимости от того, используется ли оно в ньютоновской или релятивистской механике. Следовательно, предложение s, утверждаемое Эйнштейном, должно отличаться по значению от предложения s, отрицаемого Ньютоном. В самом деле, пусть r - другое предложение, использующее слово "масса", которое, в отличие от s, утверждается как Ньютоном, так и Эйнштейном. Мы не можем сказать, что предложение r, которое встречается в ньютоновской теории, ассимилируется теорией относительности, поскольку понятие "масса" не будет означать одно и то же в обоих контекстах. Не существует ни одного предложения, выражающего общее значение r, общего и для Ньютона, и для Эйнштейна.
Вот уж несоизмеримость в полном смысле слова! Не существует общей меры для любых двух теорий, использующих научную терминологию, поскольку в принципе они никогда не могут обсуждать одни и те же проблемы. Не может быть теоретических предложений, которые одна из теорий разделяет со своей предшественницей. Учение Нагеля о включении становится логически невозможным просто потому, что утверждаемое в теории Т не может утверждаться (или быть отрицаемым) в последующей теории Т*. Таковы замечательные следствия несоизмеримости значений. Можно даже поинтересоваться, возможны ли логически решающие эксперименты. Если результаты эксперимента должны определить выбор между теориями, должно существовать предложение, подтверждающее то, что предсказывает одна теория и отвергает другая теория. Может ли существовать такое предложение?
Концепция о несоизмеримости значений была встречена с яростью. Идея в целом была охарактеризована как противоречивая. Никто не будет отрицать, например, что астрономия и генетика несоизмеримы - они о разных областях мира. Однако концепция несоизмеримости значений утверждает, что несоизмеримы соперничающие или последовательно сменяющие друг друга теории. Как мы можем даже называть их соперничающими или последовательными, если мы не признаем, что они имеют дело с одними и теми же объектами. И тем более, как мы можем проводить сравнение между ними? Есть и другие настолько же поверхностные реакции на теорию несоизмеримости значений. Существуют и более глубокие, наилучшей из которых является теория Дональда Дэвидсона. Дэвидсон считает, что несоизмеримость не имеет смысла, поскольку она основывается на идее различных и несравнимых концептуальных схем. Но, настаивает он, сама идея концептуальной схемы непоследовательна.

6. РЕФЕРЕНЦИЯ

Если бы философы науки никогда не интересовались значением, у нас не было бы учения о несоизмеримости значений. Но поскольку оно имеется, нам нужно иное описание значения, которое позволило бы ученым, придерживающимся соперничающих или преемственных теорий, говорить об одних и тех же вещах. Наиболее жизнеспособная альтернатива принадлежит Хилари Патнэму. Он предполагал, что его концепция станет частью его системы научного реализма, которого он тогда придерживался. С тех пор он все больше становился антиреалистом, но об этом я расскажу в следующей главе. В этой главе мы рассмотрим его концепцию "значения".

Слово "значение" используется множеством способов, большая часть которых не столько точна, сколько воскрешает нечто в памяти. Даже если мы будем придерживаться общеупотребительных значений слов в отличие от поэтических, существует, по крайней мере, два вида значений. Они различаются в знаменитой работе "О смысле и значении" Готлоба Фреге.*
Рассмотрим два различных типа ответа на вопрос "Что ты имеешь в виду?" Предположим, что я только что сказал вам, что глиптодонт, привезенный Ричардом Оуэном из Буэнос-Айреса, теперь восстановлен. Большинство людей не знают значение слова "глиптодонт" и могут спросить "что вы имеете в виду?"
Если мы стоим в музее, то я просто укажу на довольно большой и нелепый скелет. Это я и имею в виду. По словам Фреге, этот скелет и есть референт (денотат) моих слов "Глиптодонт, привезенный Ричардом Оуэном из Буэнос-Айреса."
С другой стороны, поскольку вы, возможно, не имеете ключа к значению слова глиптодонт, я могу сказать вам, что глиптодонт - это гигантское вымершее млекопитающее, обитавшее в Южной Америке и похожее на броненосца, но имевшее желобчатые (fluted) зубы. Этим определением я указываю на то, что Фреге назвал бы смыслом слова "глиптодонт". Естественно думать, что предложение имеет смысл, а именно то, что мы подразумеваем под ним, что позволяет нам определить его референта, если таковой имеется. Услышав определение "глиптодонта", я могу пойти в музей и попытаться найти его скелет, конечно, если там такие есть, несмотря на подписи под экспонатами. Фреге считал, что любое слово имеет некоторый стандартный смысл, который и делает возможной научную традицию. Смысл - это то, что является общим для всех людей, вступающих в общение, и может передаваться из поколения в поколение путем обучения.

Сам Фреге не принял бы тезиса о несоизмеримости значений, но его позиция способствовала попаданию в эту ловушку. Фреге утверждал, что выражение должно иметь определенный фиксированный смысл, который нам понятен и который позволяет нам указать на референт. Теперь дополним это утверждение не относящейся к Фреге мыслью о том, что смысл теоретических терминов можно выявить, только рассматривая их место в системе теоретических высказываний. Представляется, что смысл такого термина должен меняться по мере того, как меняется сама теория.
Мы можем избежать такого заключения множеством способов. Один заключается в том, чтобы отказаться от того, чтобы разлагать значение на две компоненты - смысл и референт, - и работать только с абстрактными, объективными смыслами. В конце концов, идея значения не появляется в двух аккуратных пакетах, которые природа пометила как смысл и референт. Сортировка и обертывание - работа логиков и лингвистов. Дж. С. Милль делал это несколько специфическим образом (через коннотат и денотат). Так же поступали и схоластики-грамматики (через объем и понятие). Французские авторы, следуя лингвисту Фердинанду де Соссюру, используют другое разделение (означающее и означаемое). Мы можем ослабить упаковку, проделанную Фреге, и завязать пакеты иначе. Несомненно, что это можно сделать множеством способов. Способ Хилари Патнэма наиболее удобен, так как в отличие от других авторов, Патнэм не ограничивается парой компонентов "значения".

Словари - это места, где информацию можно добывать, как полезные ископаемые. Они не просто указывают абстрактные фрегевские смыслы, упуская все эмпирические, не-лингвистические факты о мире. Откройте наугад какой-нибудь словарь, и вы узнаете, к примеру, что французскую золотую монету, луидор, начали чеканить в 1640 году и продолжали чеканить вплоть до Революции. Вы узнаете, что в древнеегипетском и древнеиндийском религиозных искусствах существовало ритуальное изображение водяной лилии, называемой лотосом, что плод мистического дерева лотоса будто бы вызывает состояние мечтательной удовлетворенности. Словарная статья может начинаться с некоторой информации о произношении и грамматике, переходит к этимологии, затем к основной информации и может заканчиваться примерами употребления. В моем кратком словаре статья "это" заканчивается таким примером: "Консервирование мяса - это довольно грязное дело."
Патнэм строит свое описание значения с помощью аналогичной последовательности компонент. Мы можем считать его лидером движения "назад к словарю". В качестве примера я приведу два слова. Одно из них, в соответствии с его собственным выбором, - "вода", а другое - выбранное нами слово "глиптодонт."
Первая патнэмовская компонента значения - грамматическая. Он называет ее синтаксическим маркером. "Глиптодонт" - это исчисляемое существительное, а вода - неисчисляемое. Это имеет отношение, например, к образованию множественного числа. Мы можем сказать, что в яме есть немного воды, но также и то, что там находится глиптодонт или несколько глиптодонтов. Эти слова подчиняются разным грамматическим правилам. Среди синтаксических маркеров Патнэм включает также указание на то, что оба слова - конкретные имена существительные (в противоположность абстрактным).
Вторая компонента значения у Патнэма - семантический маркер. В наших случаях она указывает на ту категорию объектов, к которой применимы данные слова. Как "вода", так и "глиптодонт" - названия объектов, встречающихся в природе, так что среди семантических маркеров Патнэм указывает компоненту "слово, относящееся к естественному (природному) типу (natural kind)." В случае с водой он пишет "жидкость." В случае с "глиптодонтом" он написал бы "млекопитающее."

Наибольшее достижение Патнэма - третья компонента, стереотип. Стереотип - это общепринятая идея, связываемая со словом, она может быть довольно неточной. Например, человек, который пытается понять, что означает в нашем языковом сообществе слово "тигр," должен знать, что тигров считают полосатыми. Рисунки в детских книгах подчеркивают полосатость тигров - это важно для того, чтобы показать, что изображен именно тигр. Даже если кто-то думает, что полосатость - случайное свойство и что тигры вскоре приспособятся к уничтожению лесов, в которых они живут, приобретя равномерную желтовато-коричневую окраску, все равно стандартный тигр останется полосатым. Это необходимо знать, чтобы говорить о тиграх, находясь далеко от них. Однако если мы будем говорить о тигре, который потерял свои полоски, то противоречия не возникнет. Есть подлинное свидетельство о существовании совершенно белого тигра. Аналогично стереотипное представление о собаках включает их четвероногость, хотя, например, у моего пса Медведя только три лапы.
В качестве характерных черт стереотипного представления о воде Патнэм приводит бесцветность, прозрачность, безвкусность, способность утолять жажду и т. д. "Глиптодонт" будет соответствовать чему-то огромному, вымершему, южноамериканскому, родственному броненосцам, но неполнозубому, с желобчатыми зубами.
Заметим, что некоторые из этих элементов стереотипов могут быть ошибочными. Слово "глиптодонт" происходит от греческих слов "флейта" и "зуб." Оно было придумано Ричардом Оуэном, тем, кто нашел останки глиптодонта в 1839 году. Но может быть то, что дало им название "неполнозубый", относится только к некоторым глиптодонтам. Любой отдельный элемент стереотипа может быть неправильным. Может быть, мы найдем небольших глиптодонтов. В Северной Америке также были глиптодонты. Может быть, этот вид не вымер, а выжил в дальних верховьях Амазонки или в Андах. Может быть, Оуэн был неправ относительно эволюционного дерева, и это животное не является родственником броненосцев.
Стереотипы мы можем и пополнять. Глиптодонты жили в эпоху плейстоцена. У них были хвосты с шипами и шишкообразным наростом, которые они могли использовать в качестве оружия. Они ели все, что было под силу их желобчатым зубам. Я обратил внимание на то, что справочники, вышедшие лет 70 назад, подчеркивали совершенно другие черты глиптодонтов, чем те, которые можно обнаружить в современных справочниках.

Элементы стереотипов Патнэма не являются постоянными критериями для использования исследуемого слова. Человек может знать значение слова и знать, как его использовать в разных ситуациях, не зная лучших современных критериев для применения этого слова. Я могу понимать, как отличить скелет глиптодонта, если увижу его, хотя мой критерий может и не соответствовать современной палеонтологии. Патнэм говорит о разделении лингвистического труда. Мы полагаемся на экспертов, считая, что они знают лучшие критерии и то, как применять их. Экспертиза такого типа - это дело не знания значения, а знания мира.
Патнэм предлагает ввести некоторую иерархию понимания. Она сходна с той, которую предложил Лейбниц в своих "Размышлениях по поводу истины и идей" (1684). В худшем случае, человек может просто не знать, что значит слово. Так, в одной из своих статей Патнэем утверждает, что "вереск" - это то же самое, что и "утесник обыкновенный." Эта невинная ошибка иллюстрирует собственные возможности Патнэма по различению. Утесник и вереск - растения, характерные, например, для Шотландии, но утесник - это большой кустарник, с шипами и яркими желтыми цветами. Вереск же - низкий, мягкий, с маленькими пурпурными колоколовидными цветками. Патнэм наверное не знал или забыл стереотипы этих кустарников. Но все же это несомненная ошибка: Патнэм должен был бы сказать, что английские слова для утесника европейского (furze) и утесника обыкновенного (gorse) - синонимы. В словаре Modern English Usage Фаулера говорится, что эта пара слов - редчайший случай полных синонимов, используемых взаимозаменяемым образом в одних и тех же областях одними и теми же людьми без какой-либо тени отличия в значениях.
Можно знать, что означает слово, и все же не уметь его правильно применять. Продолжая свои ботанические откровения, Патнэм признается, что не может отличить бука от вяза. Следовательно, у него есть то, что Лейбниц называл неясной идеей бука. По словам Лейбница, неясная идея - это "смутное представление о растении или животном, которое я когда-то видел, недостаточное для того, чтобы распознать новый встреченный мною экземпляр."
Можно уметь отличать бук от вяза или отличать золото от других веществ, не имея эталонных критериев и не зная, как применять их. Это проявление того, что Лейбниц называл ясной идеей. Четкая идея имеется, когда известны критерии и то, как их применять. Патнэм и Лейбниц используют один и тот же пример: пробирщик - это эксперт, который знает правила определения золота и может проводить соответствующие проверки. У пробирщика есть четкая идея золота.
Лишь у некоторых экспертов есть четкие идеи, то есть критерии, применимые в некоторых областях. Но, вообще говоря, мы знаем смыслы обычных слов, таких как "бук" и "золото," для которых существуют определенные критерии. Может быть, эти слова не имели бы своих современных значений, если бы не было соответствующих экспертов. Патнэм делает предположение, что разделение лингвистического труда - важная черта лингвистического сообщества. Заметим также, что экспертные критерии могут меняться. В наше время пробирщики используют методы, отличающиеся от тех, которые использовались во времена Лейбница. К тому же первая попытка определения вида обычно сопровождается путаницей. Стереотипные черты узнаются, но о том, что позволяет указать на действительно важное, известно недостаточно. Что же в таком случае есть постоянное в значении? Все это Патнэм связывает с референцией и экстенсионалом (объемом понятия).

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Из моего реализма относительно объектов следует
Поможет установить истинностное значение
Хакинг Я. Представление и вмешательство. Введение в философию естественных наук философии 7 значения
Хакинг Я. Представление и вмешательство. Введение в философию естественных наук философии 11 природы