<<<     ΛΛΛ     >>>   

ЖИЛЬ   ДЕЛЕЗ

заставить язык запинаться и в то же время подвести язык вообще к его пределу, к его внеположности, к его тишине. Вот вам и boom, и krach.

На своем языке всякий может предаваться воспоминаниям, придумывать истории, высказывать мнения; порой обретая красивый стиль, дающий ему адекватные средства выражения и делающий из него признанного писателя. Но когда дело за тем, чтобы подкопаться под истории, разбить мнения и дойти до беспамятных краев, когда нужно разрушить свое "я", недостаточно быть "большим" писателем; и средствам выражения навсегда суждено остаться неадекватными, стиль становится бес-стильностью, язык выпускает на свободу безвестного чужеземца — дабы достичь пределов языка вообще и стать чем-то отличным от писателя, завоевателем обрывочных видений, которые пробиваются в словах поэта, красках художника, звуках музыканта. "Читатель увидит лишь череду неадекватных средств выражения: отрывки, аллюзии, усилия, искания, не трудитесь найти там хорошо слаженную фразу или совершенно связный образ, на страницах запечатлеется слово принужденное, косноязычие..."10 Косноязычное произведение Белого "Котик Летаев", вовлеченное в становление-ребенком, которое есть не "я", а космос, взрыв мира: детство, которое не мое, и не воспоминание, а глыба, безграничный безымянный обломок, все время современное становление11. Белый, Мандельштам, Хлебников — трижды косноязычная и трижды распятая русская троица.

10                          Андрей Белый, "Записки чудака" и "Котик Летаев". См. также комментарии Жоржа Нива к французским изданиям обеих книг (в частности, о языке и приеме "производных из общего семантического корня", ср.: Andrei Biely, Kotik Letaiev, p. 284).

11                            Лиотар и называет "детством" это движение, которое охватывает язык и очерчивает всегда уходящий вдаль предел языка вообще: "Infantia — что не может высказать себя. Детство, которое не является возрастом и не проходит. Оно не дает покоя дискурсу... То, что в письме никак не записывается и взывает, наверное, к читателю, который уже или еще не умеет читать" (Lectures d'enfance, Ed. Galilee, p. 9).

ГЛАВА XIV. стыд и слава: т. э. лоуренс

Кажется, пустыня и ее восприятие, или восприятие арабов в пустыне, проходят через некоторые гетевские моменты. Есть свет, с самого начала, но этот свет еще не воспринимается. Речь, скорее, о чистой, незримой, бесцветной, бесформенной, неприкасаемой прозрачности. То есть об Идее, Боге" арабов. Однако Идея, или абстрактное, не имеет трансцендентности. Идея простирается в пространстве, она — сама Открытость: "По ту сторону больше уже ничего не было, разве что прозрачный воздух"1. Свет — это открытость, образующая пространство. Идеи — это силы, которые осуществляют себя в пространстве в определенных направлениях: сущности, ипостаси, но не трансцендентности. Восстание, мятеж — это свет, ибо они суть пространство (дело за тем, чтобы распространиться в пространстве, открыть для себя как можно больше пространства) и Идея (вся суть — в проповеди). Мятежниками являются пророк и странствующий рыцарь, Фейсал и Ауда — тот, кто проповедует Идею, и тот, кто пересекает пространство2. "Движение" — так называется восстание.

Дымка, солнечная дымка заполнит пространство. Сам мятеж — не что иное, как газ, пар. Дымка — вот первое состояние зарождающегося восприятия, она вызывает мираж,

1                           IV, 54. Мы цитируем текст "Семи столпов мудрости" по изданию Фолио-Галлимар (Lawrence, Sept piliers de la sagesse, Gallimard). О Боге арабов — Бесцветном, Бесформенном, Неприкасаемом, Всеобъемлющем — ср. "Введение", 3.

2                          III, 38.

156

в котором парят вещи, спускаясь и поднимаясь, словно под действием поршня, и люди, словно подвешенные на веревке. Видеть как в тумане, видеть неотчетливо: набросок галлюцинаторного восприятия, космическая серая пыль . Не о том ли самом сером цвете идет речь, что делится надвое, порождая черный, когда побеждает тьма или исчезает свет, но также и белый, когда само свечение становится непроницаемым? Гете определял белый цвет как "ставший вдруг непроницаемым блеск чистой прозрачности"; белый цвет — это постоянно повторяющаяся случайность пустыни, арабский мир — черно-белый4. Но это лишь условие восприятия, которое осуществляется полностью с появлением различных цветов, то есть когда белый затемняется, превращаясь в желтый, а черный светлеет, превращаясь в синий. Песок и небо — вплоть до того, что насыщение дает ослепительно алый цвет, в котором пылает мир и зрение замещается страданием. Зрение, страдание — две сущности: "Просыпаясь ночью, он не находил в своих глазах зрения, а только страдание"5. Между серым и красным появляется и исчезает мир в пустыне, происходят все приключения зримого и его восприятия. Идея в пространстве — это видение, что от чистой незримой прозрачности переходит к алому пламени, в котором сгорает всякое зрение. "Сочетание темных скал, розовой земли и зеленоватых кустарников было приятным для глаз, утомленных каждодневным солнцем и черной копотью; когда наступил вечер, заходящее солнце осветило малиновым блеском один край долины, оставив другой в фиолетовом полумраке"6. Лоуренс — один из величайших пейзажистов в литературе. Румм — само возвышенное, абсолютное видение, пейзаж духа7. Цвет — это тоже движение, отклонение, перемещение, скольжение, уклончивость, в не меньшей степени, нежели линия. И тот и другая, цвет и линия, рождаются вместе и служат друг для друга опорой. Песчаные или базальтовые пейзажи соединяют цвета и

3                         О дымке или "мираже" см. I, 8. Замечательное описание — IX, 104. О бунте как газе, паре ср. III, 33.

4                          Ср. Введение, 2.

5                           V, 62.

6                          IV, 40.

7                         V, 62 и 67.

157

очертания, которые, правда, все время в движении — жирные линии, расцвеченные слоями, цвета, выведенные одним росчерком. Остроконечные и шаровидные формы сменяют друг друга, в то же самое время один цвет взывает к другому — от чистой прозрачности до безнадежно серого. Лица соответствуют пейзажам, появляясь и исчезая на этих мимолетных картинах, благодаря которым Лоуренса можно считать одним из самых великих портретистов: "Обычно он был жизнерадостным, но была в нем наготове целая жила страдания..."; "развевающаяся шевелюра и изможденное лицо измотанного трагика..."; "его ум, вроде пасторального пейзажа, обладал четырехсторонней перспективой, был ухожен, приветлив, ограничен, удачно расположен..."; "веки находили на жесткие ресницы усталыми складками, сквозь которые, отражая падающий сверху солнечный свет, в орбитах мерцал красный огонек, делая их похожими на пылающие впадины, в которых медленно сгорал человек"8.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Механизированного человека больших городов
Делез Ж. Критика и клиника современной философии
Вступает в отношение с разнообразными собеседниками
Суждение
Может быть определяющим элементом человеческого становления