<<<     ΛΛΛ     >>>   

кой экзегезы Библии. К этим трем именам следует добавить имя Спинозы, с его «Богословско-политическим трактатом», и Бейля, многое бравшего под сомнение. Надо ли называть здесь и Декарта? Нет — если исходить из математической направленности «Метода»; да, если усматривать общее между сомнением историков и картезианским методическим сомне-

документальных доказательств» (Ginzburg, op. cit., p. XV). Нужно обратиться к «Риторике» Аристотеля, чтобы обнаружить, как риторическая модель, для которой доказательства (ta tekmeria) (1354a) подчинены рациональности, присущей риторике, применяется к понятиям «убедительный» и «правдоподобный». Конечно, Аристотель имел в виду судебную форму риторики, нацеленную среди «людских дел» (ta praitonta) (1357a) на дела прошлых лет (1358Ь), в отличие от риторики обсуждающей, самой благородной, занятой будущими деяниями, и от эпидиктической риторики, область которой — хвала или порицание деяний в настоящем. Эта модель была заимствована образованными людьми итальянского Возрождения через Квинтилиана, хорошо известного Балле: в «Наставлении оратору» Квинтилиана книга V содержит пространное рассуждение о доказательствах, в том числе — о документах (tabulae), таких как завещание и официальные материалы. «"Декрет Константина" — отмечает Гинзбург, — с успехом мог бы подпасть под эту категорию» (Ginzburg, op. cit., p. XVI). На этом фоне нас должно меньше удивлять присущее сочинению Баллы смешение жанров. Сочинение состоит из двух частей. В первой Балла утверждает, что факт дарения Константином значительной части владений Империи папе Сильвестру совершенно неправдоподобен. Эта риторическая часть строится вокруг вымышленного диалога между Константином и папой Сильвестром. Во второй части Балла пускает в ход доказательства логические, стилистические, а также доказательства типа «antiquaire», чтобы показать, что документ, на котором основывается факт дарения (так называемый «декрет Константина»), является подложным.

Начав с признания, что «дистанция между Валлой — полемистом и оратором и Валлой — основателем современной исторической критики кажется непреодолимой» (Ginzburg, op. cit., p. XI), Гинзбург полемизирует с теми из своих современников, кто, вслед за Ницше, используют риторику в качестве убийственного орудия скепсиса в борьбе против пресловутого упорного позитивизма историков. Чтобы ликвидировать этот разрыв и использовать понятие доказательства в свойственном историографии русле, Гинзбург предлагает вернуться к важному этапу, когда, в традициях Аристотеля и Квинтилиана, риторика и доказательство не были разъединены. На стороне риторики — собственная рациональность; что касается доказательства в истории, то, как показывает прекрасная статья Гинзбурга о «парадигме улик» («paradigme indiciaire»), которую мы обсудим в дальнейшем, оно в принципе не согласуется с Галилеевой моделью, к которой восходит позитивная, методическая версия документального доказательства. Вот почему историки обязаны Лоренцо Балле очень многим: от него ведет начало эрудиция бенедиктинской конгрегации св. Мавра, открытие Мабильоном дипломатики (см.: cf. Barret-Kriegel В. L'Histoire a l'age classique, Paris, PUF, 1988). Мы видим этот поиск документальной правдивости возродившимся в XX веке благодаря методологической школе Моно, Ланглуа, Сеньо-боса, Лависса, Фюстеля де Куланжа, разработавшей основы имманентной и внешней критики источников.

241

Часть вторая. История/Эпистемология

нием42. «Борьба с документом», по прекрасному выражению Блока, отныне обоснована. Ее главная стратегия — подвергнуть источники критическому рассмотрению, дабы отличить истинное от ложного, а для этого «дать заговорить» свидетелям, о которых известно, что они могут ошибаться и обманывать: не ради того, чтобы их запутать, а «ради того, чтобы их понять» (op. cit., р. 94).

Этой критике мы обязаны картографией, иначе типологией, «плохих свидетельств» (ibid.), результаты которой сопоставимы с результатами трактата «О судебных доказательствах» И. Бен-тама, который Марку Блоку мог быть известен, но который историческая критика, во всех случаях, опередила очень намного43.

Анализ Марка Блока чрезвычайно показателен. Отталкиваясь от факта обмана как намеренного надувательства, Блок переходит к мотивам обмана, мистификации, мошенничества, которые могут иметься у изобретательных лиц, корыстных обманщиков, а также к мотивам, свойственным эпохе, склонной к мистификациям. Затем он рассматривает наиболее коварные формы обмана: намеренные подставки, ловкие интерполяции. Учтены и невольные заблуждения, и носящие патологический характер неточности, связанные с психологией свидетельство-вания (интересное замечание: событийные случайности оставляют больше простора для ошибок, чем тайные пружины человеческих судеб). Марк Блок, не колеблясь, использует личный опыт участника величайших войн XX века для сопоставления своего опыта историка, в первую очередь, медиевиста, с опытом ангажированного гражданина, чуткого к роли пропаганды и цензуры, а также к пагубным последствиям слухов.

На этой типологии Марк Блок возводит свой «Очерк логики критического метода» (op. cit., p. 107-123), открывающий широкий путь, по которому пошли многие после Блока. В центре исследования — сравнение, связанная с ним игра сходства и различий: привычная контроверза здесь облекается в технически блистательную форму. Помимо элементарного исключения

42 В первый раз мы обратились к Декарту в связи с упадком и концом ars memoriae после Джордано Бруно: см. выше, часть первая, гл. 2, с. 100-102.

43 Издание в оригинале на французском: Dumont E. Paris, Bossange; англ, перевод: London, Baldwin, 1825. По поводу этого сочинения И. Бентама см.: Dulong R. Le Temoin oculaire, p. 139-151; et Audard C. Anthologie historique et critique de l'utilitarisme, t. I, Bentham et ses precurseurs (1711-1832), textes choisis et presentes par Catherine Audard, Paris, PUF, 1999.

242

________Глава 1. Фаза документирования: память, занесенная в архивы________

логического противоречия — событие не может одновременно быть и не быть, — аргументация идет от умения изобличать промахи плагиаторов, улавливать явно неправдоподобное, к логике вероятного44. В этом плане Блок не совершает ошибки, заключающейся в смешении вероятности некоего события — чем был бы в истории эквивалент изначального равенства шансов в игре в кости? «В критике свидетельства почти все кости — поддельные» (op. cit., p. 116), — с вероятностью суждения о подлинности, выносимого читателем архива.

Между «за» и «против» сомнение становится инструментом познания при взвешивании степеней вероятности выбранной комбинации. Возможно, следовало бы в той же мере говорить о правдоподобии, что и о вероятности. Правдоподобие — аргумент, достойный быть выдвинутым в спорном вопросе.

Уже указывалось: многое еще остается сделать в отношении процедур признания доказательства действительным, а также критериев внутренней и внешней связи; над этими проблемами работают многие исследователи. Мне кажется уместным сопоставить вклад Марка Блока в эту логику критического метода с тем, что внес сюда нового Карло Гинзбург своей «парадигмой улик»45. В анализе Марка Блока, действительно, не выделено понятие vestige, упоминающееся в связи с археологией и вскользь уподобляемое понятию неписаного свидетельства. Между тем vestiges — материальные следы — играют в подтверждении свидетельств роль, которую нельзя игнорировать, как это показывает практика полицейской экспертизы, а также интерпретация устных и письменных свидетельств. Карло Гинзбург говорит здесь об «уликах» и о «парадигме улик», решительно противопоставляемых галилеевской парадигме науки.

В этой связи возникают два вопроса: во-первых, каковы варианты использования улики, объединение которых позволяет их группировать в виде единой парадигмы46; и, во-вторых, как, в конечном счете, обстоит дело с отношением улики к свидетельству?

44 «Здесь путь исторического исследования, как и многих других гуманитарных наук, пересекается со столбовой дорогой теории вероятности» (Block M. Apologie pour l'histoire, p. 115).

45 Ginzjburg C. Traces. Racines d'un paradigme indiciaire // Mythes, Emblemes, Traces. Morphologie et histoire, p. 139-180. На русск. яз.: Гинзбург К. Приметы. Уликовая парадигма и ее корни // Мифы — эмблемы — приметы. Морфология и история. — М., 2004. Перев. с итал. С.Л. Козлова.

46 Это сопоставление демонстрирует беспримерную эрудицию и взыскательность автора: статья объемом в сорок страниц снабжена критическим аппаратом, содержащим сто тридцать пунктов.

243

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Еще более в пору так называемой новой истории
Можно намереваться изменить масштаб
В следующей главе мы встретимся с понятием репрезентации в качестве заключительной фазы самой
Этом последнем референте акта воспоминания
Смешивать живое настоящее с точечным мгновением объективного времени