<<<     ΛΛΛ     >>>   

Основоположником американского прагматизма является Чарльз Сандерс Пирс (1839—1914). Одновременно он стал основоположником науки о знаках — семиотики. Роль таких вещей, как знаки, в практической и познавательной деятельности значительна. И человек действительно, как определил его Кассирер, символическое животное. По крайней мере только человек систематически использует в своей жизни знаки. Что касается Пирса, то он понимает знаки примерно так же, как их воспринимал в свое время английский философ Томас Гоббс. Знаки для него — заменители или заместители вещей, своеобразные марки, которые выдаются вместо денег и которые могут быть затем снова обменены на деньги. Но это ставит, так или иначе, проблему значения, которая ранее уже вставала перед средневековыми схоластами, в особенности у Пьера Абеляра. А с ней тесно связана проблема идеального, которая оказалась неразрешимой в рамках позитивистской традиции, потому что позитивизм вообще отрицает идеальное как таковое.

Семиотика во времена Пирса превратилась в самостоятельную дисциплину. Но, подобно тому, как это произошло с другим американцем Л.А.Уайтом, будучи одним из основателей новой науки, он не смог предложить в ее рамках нового и, тем более, адекватного решения самой проблемы. Как у “отца” культурологии Уайта, так и у “отца” семиотики Пирса представления о “культуре” и “знаке” натуралистичны, то есть не выражают собственной социальной природы этих явлений.

Тем не менее, Пирс по-новому поставил вопрос о методе научного познания, вернувшись к некоторым принципам Фрэнсиса Бэкона. Считается, что от Бэкона в новоевропейской философии идет линия эмпиризма, согласно которому всякое познание есть в основе своей чувственное познание. Но в методологии Бэкона часто не видят рационалистического элемента. А именно недооценивают эксперимент, который он считал необходимым условием исследования природы. Ведь эксперимент органически соединяет в себе чувственный и рациональный моменты. Экспериментируют люди с совершенно конкретными вещами, которые нам непосредственно даны в нашем опыте, но, вместе с тем, мы так комбинируем вещи в эксперименте, что используем только их общие свойства, а потому и получаем результат, имеющий непосредственно всеобщее значение. Иначе говоря, реальный эксперимент снимает антиномию индукции и дедукции, которая в чисто формальном и абстрактном виде, как показала вся история позитивизма в XX веке, является неразрешимой.

В эксперименте, как и вообще в практике, непосредственно соединены чувство и понятие. Но вернемся к Пирсу, который “придумал” метод, который также призван снять антиномию индукции и дедукции, и назвал его абдукция. Этот метод выглядит следующим образом:

Наблюдается необычный факт С. Если А истинно, то С естественно. Есть, таким образом, основание предполагать, что А истинно.

Понятно, что факт С — эмпирический факт. Но А, из которого следует естественность С, уже есть понятие, как и сама связь между А и С дана нам не как факт, а дана только как понятие. Это “смешение” у Пирса понятия и факта совершенно непонятно и неприемлемо с точки зрения формально-логической, где мы имеем дело исключительно с “понятиями”, “суждениями” и “умозаключениями”. Понятно, что истинность А подтверждается, если мы из эмпирических условий, содержащих А можем практически, экспериментально, вызвать факт С. И то, что Пирс называет “абдукцией”, сопровождает постановку любого эксперимента: мы никогда не экспериментируем, не предполагая того, что мы можем получить в результате.

Специфика метода абдукции, которая в сущности своей восходит к основоположнику английского эмпиризма Ф.Бэкону, состоит в том, что здесь разрешается известная дилемма индукции и дедукции. Индукция, как известно, не дает знания необходимого, а дедукция — знания нового. Указанную дилемму попытались разрешить через новое знание в форме гипотезы, т. е. знания вероятного, но всеобщего. Затем гипотеза должна быть подтверждена в результате того, что из нее дедуцируется факт. Этот метод впоследствии получил название гипотетико-дедуктивного. Но этот метод не объясняет одного — логики формирования самой гипотезы. При этом логику категориального синтеза (в кантовском смысле) прагматизм, как и весь позитивизм, отвергает.

Из указанного соединения понятия и факта следует то, что понятие подтверждает свою истинность, если оно приводит к успеху. Отсюда и основной тезис прагматизма: истинно то, что обеспечивает практический успех. Однако практический успех часто закрывает собой проблему. И наоборот — проблема обнаруживается нами тогда, когда мы терпим практическую неудачу.

2. “Радикальный эмпиризм” У.Джеймса

Указанный выше основной принцип прагматизма положил в основу своей философии и развил дальше американский философ и психолог Уильям Джеймс (1842—1910). Полнее всего свой прагматизм Джеймс изложил в работе с тем же названием “Прагматизм” (1907). Название “прагматизм” идет от “практики”, что по-гречески звучит как “прагма”. В этой работе Джеймс непосредственно отталкивается от идей Джона Стюарта Милля. Здесь же он указывает на связь прагматизма с традицией британского эмпиризма. Вслед за Ф.Бэконом Джеймс указывает на то, что полезные понятия должны базироваться на опыте. Развивая идеи Пирса, Джеймс определяет истинность чего-либо через практическую успешность: истинно то, что приносит успех.

Джеймс исходит из типичной позитивистской версии, согласно которой от философии отпочковались разные конкретные науки, после чего у нее не осталось никакого собственного предмета. В особенности интенсивно это происходило в Новое время, когда возникла современная наука, связанная с именами Кеплера, Галилея, Декарта, Торричелли, Паскаля, Гарвея, Ньютона, Гюйгенса и Бойля. Некоторые из них, в особенности такие, как Декарт, были “универсальными философами”. Но, как пишет Джеймс, благодаря плодотворности новых концепций специальные области научного знания стали разрастаться с такой быстротой, что в силу их чрезмерной громоздкости разработка в них деталей стала уже не под силу умам с более универсальным складом, и тогда от общего ствола стали отпадать специальные науки — механика, астрономия, физика.

Единое тело философии распалось, согласно Джеймсу, на конкретные науки, с одной стороны, и метафизику — с другой. И в этом виде они стали противопоставляться друг другу. Но имеет ли после этого метафизика право на существование? В отличие от позитивистов Конта-Милля-Спенсера Джеймс обращает внимание на то, что начиная с Локка, философия концентрируется вокруг проблем познания. Он не замечает, правда, того, что собственным предметом философии всегда было также мышление. Позитивизм вообще имеет дело в основном с познанием и старательно обходит проблему мышления.

Джеймс намерен примирить крайности эмпиризма и рационализма. Но достигается это за счет по сути полного отрицания значения теоретического мышления, хотя за последним он признает право на существование, и оно основано на том, что мышление формирует гипотезы. Но всякая гипотеза может получить значение научной истины только в случае ее опытного подтверждения. Ньютон говорил: “гипотез не измышляю”. Практика научного исследования показала, что без гипотезы оно обойтись никак не может. Ведь любой эмпирический поиск, для того чтобы быть успешным, должен быть целенаправленным поиском.

Важное место в системе Джеймса занимают понятия “перцепт” и “концепт”. В общем это соответствует тому, что Юм называл “перцепцией” и “идеей”, которая является всего лишь “слабой перцепцией”. Например, восприятие красного цвета и идея красного цвета у Юма отличаются только по степени живости. Джеймс, как и Юм, не признает качественного различия между чувственным представлением и рациональным понятием. Это соответствует его снятию дилеммы сенсуализма и рационализма, “перцепты” и “концепты”, согласно Джеймсу, тесно связаны между собой. “Перцепты побуждают к активности нашу мысль, а мышление обогащает нашу чувственную восприимчивость. Чем больше мы видим, тем больше мы мыслим, а чем больше мы мыслим, тем более мы начинаем видеть в нашем непосредственном опыте, и тем более нам открывается подробностей в нем, и тем большее значение приобретает отчетливость нашего восприятия”. Но все-таки прав Гераклит, который говорил, что многознание уму не научает. “В мире концептов непрерывность невозможна”.

Но если мы признаем непрерывность, то мы должны, как выражается Джеймс, “проглотить логическое противоречие”. Однако если мы представим себе пространство и время как состоящие из “кусочков”, то мы опять же, чего не замечает Джеймс, “проглотим” логическое противоречие. Ведь тогда, к примеру, должны стать соизмеримыми сторона и диагональ квадрата.

Джеймс все время говорит о синтезе рационализма и эмпиризма, концепта и перцепта. Но он не видит здесь той проблемы, которую поставил в острой антиномичной форме Кант: понятия без чувств пусты, а чувства без понятий слепы. Как соединить то и другое? Джеймс “соединяет” то и другое при помощи принципа непрерывности Лейбница: в понятии всегда сохраняется немножко чувства, а чувство всегда содержит в себе немножко понятия. И все же это не ответ, потому что все равно остается вопрос, что же такое понятие в его специфике. А специфика понятия, как ее всегда понимали логики и как ее понял Кант, заключается в его всеобщности. Ведь понятие дает нам знание общего, а чувство — знание единичного.

В классической диалектике противоположность общего и единичного (отдельного) снимается в особенном. У Канта это связано с понятием схематизма воображения. Данное понятие — один из самых сложных моментов трансцендентальной логики Канта, который Джеймс отказывается понимать, ссылаясь на его “темноту”. Но если кантовская логика категориального синтеза “темная”, то “темной” оказывается вся диалектическая логика, которая нашла свое наиболее полное выражение у Гегеля. И поэтому понятна неприязнь Джеймса к Гегелю: “Гегель писал до того отвратительно, что я отказываюсь понимать его и обойду здесь его взгляды молчанием”.

Но тут дело, видимо, не в том, что Гегель писал непонятно, а дело в том, что Джеймс отрицает с порога такие классические понятия, как монизм и субстанция. Поэтому хотя Спинозе у Джеймса и несколько больше почтения, чем Гегелю, но его идея субстанции не приемлется ни под каким видом. Монизму у Джеймса противопоставляется плюрализм, соответственно Спинозе — Лейбниц, а субстанционализму — феноменализм. Понятно, что если отрицается понятие субстанции, то отрицаются и ее конкретные выражения — материя и дух. Поэтому бессмысленными становятся и такие выражения, как материализм и идеализм. Но тогда как быть с таким понятием, как “Бог”? Ведь Бог — все-таки Дух, духовная субстанция.

Этот вопрос Джеймс решает чисто прагматически. Если помогает вам в практической жизни вера в Бога, значит верьте в Бога, а если не помогает — не верьте. “Вера, таким образом, — пишет Джеймс, — остается одним из неотъемлемых, прирожденных прав нашего духа. Конечно, она в нашей жизни должна играть роль практическую, а не быть теоретическим догматом. С нею должны быть связаны полнейшая терпимость по отношению к иным верованиям, стремление к нахождению наиболее вероятных перспектив и полное сознание сопряженных с ней ответственности и риска”.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Шестова бердяев философии
Философия практики деятельности
Шестов по сути оставляет страдающего индивида один на один со своими муками
Отмечает шестов
Это было довольно влиятельное направление в философии