|
|
<<< ΛΛΛ >>>
Или, третий пример, объективизации простого факта физи-
ческого существования в естественной истории или биологии.
Во второй части моей работы я исследовал процесс объек-
тивизации субъекта в том, что я называю "разделяющими прак-
тиками". Субъект или разделен внутри себя, или отделен от
других. Этот процесс объективизирует его. Примерами являются
безумные и нормальные, больные и здоровые, преступники и
"добропорядочные".
Наконец, я пытался исследовать -- это то, чем я занима-
юсь сейчас, -- как человек сам превращает себя в субъект.
Например, я выбрал сферу сексуальности -- как люди приходят
к признанию себя субъектами "сексуальности".
Следовательно не власть, а субъект является главной темой
моего изучения" (167, с. 203-209).
Это очень любопытное заявление, заслуживающее то-
го, чтобы на нем отдельно остановиться. Его можно рассматри-
вать в нескольких аспектах, на двух из которых стоит особо
задержаться. Во-первых, это эссе относится к позднему периоду
деятельности французского ученого, к его завершающему этапу,
когда происходила определенная ревизия предшествующего пути
развития его идей. Здесь очень важно не впасть в грех телео-
логичности, рассматривая его творческий путь с позиции
"естественной итоговости" эволюции его идей, сложившейся к
тому времени, которую он как бы осознавал и поэтому счел
необходимым "навести порядок" в своих делах. Проблема со-
всем в другом. Если что и сложилось к началу 80-х гг., то это
вполне определенная традиция восприятия и толкования концеп-
ций Фуко. Идеи, как известно, имеют тенденцию к саморазви-
тию, далеко не всегда совпадающую с первоначальными интен-
циями их автора. И в этом заключается вторая и, очевидно,
самая важная причина того, почему Фуко счел необходимым
выступить с уточнением своей позиции. И это подводит нас к весьма существенному раз-
мышлению о сложной и противоречивой природе
"теоретического антигуманизма" постструктурализма
с его постулатом (или, вернее будет сказать, с посто-
янными утверждениями) о "смерти субъекта". Фактически заяв-
ление Фуко нельзя рассматривать иначе, как довольно сущест-
венное ограничение более или менее буквального истолкования
данного понятия. Это еще раз нужно подчеркнуть, поскольку
некритическое понимание концепции смерти субъекта значитель-
но обедняет, если вообще не исключает, тот "теоретический
позитив", то рациональное зерно, что в ней содержится. Не
следует забывать, что она была полемически направлена против
представления о своевольном, "своевластном" индивиде
"буржуазного сознания" -- просветительской, романтической и
позитивистской иллюзии, игнорировавшей реальную зависимость
человека от социальных -- материальных и духовных -- усло-
вий его существования и от той суммы представлений -- т. е. от
идеологии, -- в которые эти условия жизни облекались, созда-
вая более или менее реальную или совершенно мистифицирован-
ную картину. Теория "смерти субъекта" была прежде всего
направлена против этих представлений, другое дело, какую
конкретную форму она принимала у различных исследователей и
насколько рационально (или "иррационально") она ее объясня-
ла. Но как бы то ни было, постструктуралистские теории субъ-
екта несомненно претендуют на более сложное понимание при-
роды человека, на более глубокий анализ его сознания. Их
смысл заключается в том, что они пытаются обосновать соци-
ально-духовную зависимость субъекта прежде всего на уровне
его мышления, причем последнее в первую очередь обуславлива-
ется действием "коллективного бессознательного". Это, разуме-
ется, лишь общая тенденция: и степень этой зависимости, и
природа этого бессознательного различными исследователями
определяются по-разному.
Но есть, очевидно, и неизбежная закономерность в том,
что всякие рассуждения о "смерти субъекта" имеют свой
"теоретический предел", за которыми они становятся бессмыс-
ленными. Иначе говоря, для Фуко с течением времени стало все
более очевидным, что чрезмерный акцент на сверхдетерминиро-
ванности человека и его сознания фактически снимает и сам
вопрос о человеке. Собственно поиски теоретического простран-
ства для "свободной" деятельности субъекта, всегда присутство-
вавшие в аргументации постструктуралистов, но оттеснявшиеся
на задний план задачами нигилистически деструктивного харак-
тера, воспринимавшимися как первоочередные, и стали основ-
ным содержанием последнего периода творчества Фуко, реали-
зованным в его книгах "Пользование наслаждением" (1984)
(204) и "Забота о себе" (1984) (201).
В данном случае для Фуко было важно еще раз продемон-
стрировать свою "теоретическую дистанцию" по отношению к
доктрине сверхдетерминированности субъекта, наиболее яркими
выразителями которой были Альтюссер и группа "Тель Кель" и
в утверждении которой, как уже говорилось, в свое время сыг-
рал немалую роль и сам Фуко. Разумеется, можно и, очевидно,
следует говорить и о смене идеологического климата, который
был одним в период формирования постструктурализма и стал
совершенно другим во второй половине 70-х- начале 80-х гг.,
но тот факт, что еще в 1982 г. Фуко вынужден был еще ра
подчеркнуть свое "идейное размежевание" с данной позицией,
свидетельствует о многом. Поэтому Фуко и не соглашается с
утверждением, "что существует первичный и фундаментальный
принцип власти, которая господствует над обществом вплоть до
мельчайшей детали" (167, с. 234). Однако прежде чем перейти к анализу столь важ-
ного для теории постструктурализма комплекса представ-
лений Фуко о субъекте (и связанной с этим несомненной
эволюции его взглядов), необходимо остановиться еще
на одной теме -- в принципе сквоз-
ной для всего его творчества, теме, которой он посвятил одну из
первых своих книг -- докторскую диссертацию "Безумие и
неразумие: История безумия в классический век" (1961), закон-
ченную еще в начале 1960 г. (183).
Без преувеличения можно сказать, что проблема безумия
является кардинальной для всей системы мышления и доказа-
тельств Фуко, поскольку как раз отношением к безумию он
проверяет смысл человеческого существования, уровень его ци-
вилизованности, способность его к самопознанию и, тем самым,
к самосознанию н пониманию своего места в культуре, к гос-
подствующим структурам языка и, соответственно, власти. Ина-
че говоря, отношение человека к "безумцу" вне и внутри себя
служит для Фуко показателем, мерой человеческой гуманности
и уровнем его зрелости. И в этом плане вся история человечест-
ва выглядит у него как история безумия.
Как теоретика Фуко всегда интересовало то, что исключает
разум: безумие, случайность, феномен исторической непоследо-
вательности -- прерывности, дисконтинуитета -- все то, что, по
его определению, выявляет "инаковость", "другость" в человеке
и его истории. Как все философы-постструктуралисты, он видел
в литературе наиболее яркое и последовательное проявление
этой "инаковости", которой по своей природе лишены тексты
философского и юридического характера. Разумеется, особое
внимание он уделял литературе, "нарушающей" ("подры-
вающей") узаконенные формы дискурса своим "маркированным"
от них отличием, т.е. ту литературную традицию, которая была
представлена для него именами де Сада, Нерваля, Арто и,
естественно, Ницше. "Фактически, -- пишет Лейч, -- внима-
ние Фуко всегда привлекали слабые и угнетаемые, социальные
изгои -- безумец, пациент, преступник, извращенец, -- кото-
рые систематически подвергались исключению из общества. Не
удивительно, что Фуко испытывал особое пристрастие к Саду,
Гельдерлину, Ницше, Арто, Батаю и Русселю" (294, с. 154).
В определенном смысле обостренное внимание Фуко к
проблеме безумия, чтобы не сказать болезненного пристрастия к
этой теме, не является исключительной чертой лишь только его
мышления -- это скорее общее место всего современного за-
падного "философствования о человеке", хотя и получившего
особое распространение в рамках постструктуралистских теоре-
тических представлений. Практически для всех постструктурали-
стов было важно понятие "Другого" в человеке, или его собст-
венной но отношению к себе "инаковости" -- того, не раскры-
того в себе "другого", присутствие которого в человеке, в его
бессознательном, и делает человека нетождественным самому
себе. Часто тайный, бессознательный характер этого "другого"
ставит его на грань или, чаще всего, за пределы "нормы" --
психической, социальной, нравственной, и тем самым дает осно-
вания рассматривать его как "безумного", как "сумасшедшего".
В любом случае, при общей "теоретической подозрительно-
сти" но отношению к "норме", официально закрепленной в об-
ществе либо государственными законами, либо неофициальными
"правилами нравственности", санкционируемые безумием
"отклонения" от "нормы" часто воспринимаются как "гарант"
свободы человека от его "детерминизации" господствующими
структурами властных отношений. Так, Лакан утверждал, что
бытие человека невозможно понять без его соотнесения с безу-
мием, как и не может быть человека без элемента безумия
внутри себя. Еще дальше тему "неизбежности безумия" развили
Делез и Гваттари с их дифирамбами в честь "шизофрении" и
"шизофреника", "привилегированное" положение которого якобы
ему обеспечивает доступ к "фрагментарным истинам" (более
подробно об этом см. в разделе "Жиль Делез и проблематика
бесструктурности желания").
Точно так же и с точки зрения Фуко "нормальный чело-
век" -- такой же продукт развития общества, конечный резуль-
тат его "научных представлений" и соответствующих этим пред-
ставлениям юридически оформленных законов, что и "человек
безумный": "Психопатология ХIХ в. (а вероятно, даже и наша)
верила, что она принимает меры и самоопределяется, беря в
качестве точки отсчета свое отношение к homo natura, или к
нормальному человеку. Фактически же, этот нормальный чело-
век является спекулятивным конструктом; если этот человек и
должен быть помещен, то не в естественном пространстве, а
внутри системы, отождествляющей socius с субъектом закона"
(183, с. 162).
Иными словами, грань между нормальным и сумасшедшим,
утверждает Фуко, исторически подвижна и зависит от стерео-
типных представлений. Более того, в безумии он видит проблеск
"истины", недоступной разуму, и не устает повторять: мы --
"нормальные люди" -- должны примириться с тем фактором,
что "человек и безумный связаны в современном мире, возмож-
но, даже прочнее, чем в ярких зооморфных метаморфозах, не-
когда иллюстрираванных горящими мельницами Босха: человек
и безумный объединены связью неуловимой и взаимной истины;
они говорят друг другу эту истину о своей сущности, которая
исчезает, когда один говорит о ней другому" (там же, с. 633).
Пред лицом рационализма, считает ученый, "реальность неразу-
мия" представляет собой "элемент, внутри которого мир восхо-
дит к своей собственной истине, сферу, где разум получает для
себя ответ" (там же, с. 175).
В связи с подобной постановкой вопроса сама проблема бе-
зумия как расстройство психики, как "душевная болезнь" пред-
ставляется Фуко проблемой развития культурного сознания
историческим результатом формирования представлений о
"душе" человека, представлений, которые в разное время были
неодинаковы и существенно видоизменялись в течение рассмат-
риваемого им периода с конца Средневековья до наших дней.
Подобная высокая оценка безумия-сумасшествия несомнен-
но связана с влиянием неофрейдистских установок, преимущест-
венно в той форме экзистенциально окрашенных представлений,
которую они приняли во Франции, оказав воздействие практи-
чески на весь спектр гуманитарных наук в самом широком
смысле этого понятия. Для Фуко проблема безумия связана в
первую очередь не с "природными" изъянами функции мозга, не
с нарушением генетического кода, а с психическим расстрой-
ством, вызванным трудностями приспособления человека к
внешним обстоятельствам(т.е. с проблемой социализации лично-
сти). Для него -- это патологическая форма действия защитного
механизма против экзистенциального "беспокойства". Если для
нормального человека конфликтная ситуация создает опыт
двусмысленности, то для патологического индивида она пре-
вращается в неразрешимое противоречие, порождающее
"внутренний опыт невыносимой амбивалентности": "Беспо-
койство" - это аффективное изменение внутреннего противоре-
чия. Это тотальная дезорганизация аффективной жизни, основ-
ное выражение амбивалентности, форма, в которой эта амбива-
лентность реализуется" (191, с. 40).
Но поскольку психическая болезнь является человеку в ви-
де "экзистенциальной необходимости"(там же, с. 42), то и эта
"экзистенциальная реальность патологического "болезненного
мира" оказывается столь же недоступной "исторически-
психологическому исследованию" и отторгает от себя все при-
вычные объяснения, институализированные в понятийном аппа-
рате традиционной системы доказательств легитимированных
научных дисциплин: "Патологический мир не объясняется зако-
нами исторической причинности (я имею в виду, естественно,
психологическую историю), но сама историческая каузальность
возможна только потому, что существует этот мир: именно этот
мир изготовляет связующие звенья между причиной и следстви-
ем, предшествующим и будущим" (там же, с. 55).
Поэтому корни психической патологии, по Фуко, следует
искать "не в какой-либо "метапатологии", а в определенных,
исторически сложившихся отношениях к человеку безумия и
человеку истины (там же, с. 2). Следует учесть, что "человек
<<< ΛΛΛ >>>
Критика эдипова комплекса
Ильин И.П. Постструктурализм, деконструктивизм, постмодернизм 6 мышления
Кристева обратилась к лакановской теории подсознания субъекта проблема
Они стали наиболее влиятельными представителями первого варианта деконструктивистского анализа
Эта мутация представляет собой переход от понятия произведения как структуры
|
|
