<<<     ΛΛΛ     >>>   

98

"романос", "трагедию" и "иронию", т. е. на те повествовательные
модусы, которые Фрай предложил в свое время для объяснения
структурной закономерности художественного мышления.
Применительно к структурам личностного поведения
"комедию" Мэррей определяет как победу молодости и желания
над старостью и смертью. Конфликт в комедии обычно связан с
подавлением желания нормами и обычаями общества. Он находит
свое разрешение в результате рискованного приключения или в
ходе праздника, снимающего, временно отменяющего неудобства
обременительных условностей, посредством чего восстанавливает-
ся более здоровое состояние социальной единицы -- того микро-
общества, что составляет ближайшее окружение героя. "Романс",
наоборот, нацелен на реставрацию почитаемого прошлого, осуще-
ствляемую в ходе борьбы (обязательно включающей в себя ре-
шающее испытание героя) между героем и силами зла.
В "трагедии" индивид терпит поражение при попытке пре-
одолеть зло и изгоняется из своего общества -- из своей соци-
альной единицы. С величественной картиной его краха резко кон-
трастирует сатира "иронии"; ее задача, по Мэррею, состоит в
демонстрации того факта, что "комедия", "романс" и "трагедия",
с помощью которых человеческое сознание пытается осмыслить, в
терминах исследователя, "контролировать", данный ему жизнен-
ный опыт, на самом деле отнюдь не гарантируют нравственного
совершенства как индивидов, так и устанавливаемого ими соци-
ального порядка, в свою очередь регулирующего их поведение.
Хотя исследователь в своем анализе в основном ограничиваются
двумя нарративными структурами (комедия и романс) как
"проектами социализации личности", он не исключает возможно-
сти иной формы "биографического сюжета" становления лично-
сти, например, "эпической нарративной структуры".
Как подчеркивает Мэррей, "эти структуры претендуют не
столько на то, чтобы воспроизводить действительное состояние
дел, сколько на то, чтобы структурировать социальный мир в
соответствии с принятыми моральными отношениями между об-
ществом и индивидом, прошлым и будущим, теорией и опытом"
(275, с. 182). В отношении эпистемологического статуса этих
структур исследователь разделяет позицию Рикера, считающего,
что они представляют собой своего рода культурный осадок раз-
вития цивилизации и выступают в виде мыслительных форм, под-
верженных всем превратностям исторической изменчивости и яв-
ляющихся специфичными лишь для западной нарративной тради-
ции. Последнее ограничение и позволяет Мэррею заключить, что

99

указанные формы лучше всего рассматривать не как универсаль-
ную модель самореализация, т. е. как формулу, пригодную для
описания поведенческой адаптации человека к любому обществу,
а в более узких и специфических рамках -- как одну из истори-
ческих форм социальной психики западного культурного стерео-
типа.
Таким образом, нарратив понимается Мэрреем как та сю-
жетно-повествовательная форма, которая предлагает сценарий
процесса опосредования между представлениями социального по-
рядка и практикой индивидуальной жизни. В ходе этой медиации
и конституируется идентичность: социальная -- через
"инстанциирование" (предложение и усвоение примерных стерео-
типов ролевого поведения) романсной нарративной структуры
испытания, и персональная -- посредством избавления от инди-
видуальных идиосинкразии, изживаемых в карнаваль-
но-праздничной атмосфере комической нарративной структуры:
"Эти рассказовые формы выступают в качестве предписываемых
способов инстанциирования в жизнь индивида таких моральных
ценностей, как его уверенность в себе и чувство долга перед та-
кими социальными единицами, как семья" (там же, с. 200).
Именно они, утверждает Мэррей, и позволяют индивиду осмыс-
ленно и разумно направлять свой жизненный путь к целям, счи-
таемым в обществе благими и почетными.
Следовательно, "романс" рассматривается ученым как сред-
ство испытания характера, а "комедия" -- как средство выявле-
ния своеобразия персональной идентичности. Главное здесь уже
не испытание своего "я", как в "романсе", требующего дистанци-
рования по отношению к себе и другим, а "высвобождение того
аспекта Я, которое до этого не находило своего выражения" (там
же, с. 196), -- высвобождение, происходящее (тут Мэррей ссы-
лается на М. Бахтина) в атмосфере карнавальности.

Итог: личность как литературная условность

Как из всего этого следует, союз лингвистики и литературо-
ведения имел серьезные последствия для переосмысления про-
блемы сознания. Здесь важно
отметить два существенных фактора. Во-первых, восприятие соз-
нания как текста, структурированного по законам языка, и,
во-вторых, организация его как художественного повествования
со всеми неизбежными последствиями тех канонов литературной
условности, по которым всегда строился мир художественного

100

вымысла. Но из этого следует еще один неизбежный вывод --
сама личность в результате своего художественного обоснования
приобретает те же характеристики литературной условности, вы-
мышленности и кажимости, что и любое произведение искусства,
которое может быть связано с действительностью лишь весьма
опосредованно и поэтому не может претендовать на реаль-
но-достоверное, верифицируемое изображение и воспроизведение
любого феномена действительности, в данном случае -- действи-
тельности любого индивидуального сознания.
Даже если допустить то крамольное, с точки зрения совре-
менных теоретиков языкового сознания, предположение, что лич-
ность конструируется по законам реалистического нарратива, то и
тогда, если верить авторитету тех же уважаемых теоретиков, она
будет создана но законам заведомо ошибочным, основанным на
ложных посылках и неверных заключениях, и ни в какой мере не
будет способна привести к истине. Но, очевидно, это и требова-
лось доказать, ибо постмодернизм всегда нацелен на доказатель-
ство непознаваемости мира.

Теория постструктурализма в значительной степени обязана
своим существованием леворадикальной, или, вернее, левоаван-
гардистской версии постструктуралистской доктрины. В этом от-
ношении она как бы перешагнула неокритический опыт Йельской
школы второй половины 70-х -- начала 80-х годов и непосред-
ственно обратилась к тем попыткам осмысления современного
искусства, которые были предприняты французскими исследова-
телями, условно говоря, телькелевского круга и последующими
поколениями критиков, продолживших их традицию.
Еще раз подчеркнем тот факт, что, когда речь заходит о ле-
вом деконструктивизме, мы имеем дело прежде всего и с несо-
мненной критикой весьма существенных положений постструкту-
ралистской доктрины, и с безусловным освоением ее отдельных
сторон. Поэтому для своего анализа мы берем лишь те случаи, о
которых можно с достаточной вероятностью судить как о даль-
нейшем развитии тенденций внутри самого постструктурализма, а
не о примерах внешнего и эклектичного заимствования случайных
признаков.
Любая попытка анализа англоязычного постструктурализма
ставит перед своим исследователем сразу целый ряд проблем, и
одна из первых -- это сама возможность выделения его как це-
лостного феномена из столь интернационального по своей природе
явления, каким является современный постструктурализм. Тут
сразу возникают сложности двоякого рода. Во-первых, сложно-

102

сти, условно говоря, первого порядка -- постструктурализм обя-
зан своим происхождением теориям, зародившимся по преимуще-
ству во Франции 60-х гг. и в любой другой стране в значитель-
ной степени, по крайней мере по объему излагаемого материала,
выступает как популяризация, объяснение, истолкование и при-
способление инонациональных концепций к проблематике своего
национального материала, своей национальной культурной тради-
ции. Иными словами, возникает проблема перевода, транскрип-
ции понятий, рожденных в одной культурной среде в понятийный
ряд, присущий иной культурной традиции.
Но когда речь находит о странах англоязычного региона, то
появляются сложности второго порядка: как выделить националь-
ную специфику английского, американского, не говоря уже о ка-
надском и австралийском, вариантов подхода к решению в прин-
ципе общих теоретических задач, свойственных постструктурализ-
му, в условиях столь интенсивного обмена идей, постоянной прак-
тики visiting professors и беспрерывной цепи международных
семинаров, которые с завидной регулярностью организуют все
хоть сколь-нибудь уважающие себя университеты с мировым (или
без него) именем. В результате невольно приходится жертвовать
именами многих австралийских и канадских ученых, когда берешь
на свою душу грех классификации по национальному признаку
или национальным школам.
И тем не менее специфика всякой национальной разновидно-
сти постструктурализма весьма заметна и по отношению к его
французским учителям, и к своему столь влиятельному
(разумеется, в рамках постструктуралистского мира) американ-
скому аналогу, рассматриваемому многими теоретиками как обра-
зец именно наиболее типичного своего рода канона литературо-
ведческого постструктурализма. Именно английские постструкту-
ралисты смогли не только устоять в конкурентной борьбе за тео-
ретическое влияние с авторитетом самой популярной "Иельской
школы" США, но даже оказать существенное воздействие на
формирование другого направления в рамках американского пост-
структурализма -- на т. н. левый деконструктивизм.
В США можно назвать целый ряд исследователей левого,
или, вернее, левацкого, толка, которые предприняли попытки со-
единить разного рода неомарксистские концепции с постструкту-
рализмом, создавая, в зависимости от своих взглядов, то его со-
циологизированные, то откровенно экстремистские социологиче-
ские версии. Самые популярные из них -- это Фредрик Джейм-
сон, Фрэнк Лентриккия, Гайятри Спивак, Джон Бренкман и

103

Майкл Рьян. Не представляя собой какого-либо единого движе-
ния, они тем не менее образовали весьма влиятельный противовес
аполитическому и аисторическому модусу Йельской школы.
Объективности ради, так же, как и для получения более
точного представления об общей картине, необходимо отметить
тот факт, что постструктурализм всегда был отзывчив на некото-
рые концепции марксизма. Другое дело, что он воспринимал мар-
ксизм в виде разного рода, условно говоря, неомарксистских
представлений, с одной стороны, а с другой -- в форме лишь
отдельных положений, формулировок, не не как целостное уче-
ние. Разумеется, есть все основания усомниться, насколько по-
добный марксизм можно назвать аутентичным, или, вернее, тра-
диционным, тем более что те постструктуралисты, которые обра-
щаются к Марксу, сами всегда при этом подчеркивают, что они
воспринимают марксизм через призму его рефлексии Франкфурт-
ской школой или взглядов Л. Альтюссера, Антонио Негри, а в
Англии вдобавок и Троцкого. Естественно, здесь наблюдается
большой разброс мнений, от полного отрицания, осторожного
скептицизма до признания либо отдельных положений и частич-
ной истинности учения, либо открыто декларируемой ангажиро-
ванности (правда, последнее, надо прямо сказать, встречается
довольно редко).

Трактовка марксизма у Дерриды

Весьма типичным примером постструктуралистского понима-
ния марксизма могут послужить взгляды самого Дерриды. При
всей их изменчивости в этом
отношении, четче всего они им были сформулированы в интервью
1980 г., которое он дал в Эдинбурге Джеймсу Киэрнзу и Кенку
Ньютону. В ответ на вопрос Киэрнза, не изменил ли он свою
точку зрения на марксизм со времен ее публикации в 1972 г. в
"Позициях" (117), Деррида сказал: "Марксизм, разумеется, не
является чем-то единым. Не существует одного марксизма, нет
единой марксистской практики. Поэтому, чтобы ответить на ваш
вопрос, я должен был бы сначала дифференцировать много раз-
личных видов марксистской теории и практики, и это было бы
очень долгим процессом. Но я бы хотел снова подчеркнуть, что
существует некая возможная связь между открытым марксизмом
и тем, чем я интересуюсь. Я настаиваю на открытом марксизме.
Как вы возможно знаете, ситуация во Франции совершенно из-
менилась со времени публикации "Позиций". В то время, когда
марксизм был доминирующей идеологией среди французских ин-
104
теллектуалов, я был озабочен тем, чтобы определить дистанцию
между марксизмом и тем, чем я сам интересовался, таким обра-
зом, чтобы подчеркнуть специфику моей собственной позиции.
Однако в течение четырех-пяти лет марксизм перестал быть
господствующей идеологией. Я не хочу преувеличивать, но я бы
сказал, что марксисты сегодня почти стыдятся называть себя
марксистами. Хотя я не являюсь и никогда не был ортодоксаль-
ным марксистом, я весьма огорчен тем антимарксизмом, который
господствует сейчас во Франции, и в качестве реакции на это, а
также по политическим соображениям и личным предпочтениям я
склонен считать себя большим марксистом, чем я был в те време-
на, когда марксизм был своего рода крепостью" (113, с. 22).
Уточняя по просьбе Киэрнза термин "открытый марксизм",
Деррида заметил: "Это тавтология. Марксизм представляет собой
и представлял с самого начала, еще с Маркса, открытую теорию,
которая должна была постоянно трансформироваться, а не стано-
виться застывшей в догмах и стереотипах. Также верно, что эта
теория, которая по политическим причинам, нуждающимся в спе-
циальном анализе, обладала большей, по сравнению с другими
теориями, тенденцией к схоластике, к отказу от трансформаций,
которые имели место в свое время в науках, в психоанализе, в
определенном типе лингвистики. Это казалось мне антимарксист-
ским жестом со стороны тех, кто называл себя марксистами.
Процесс превращения в открытую систему был очень медленным,
неровным и нерегулярным, и это как раз и кажется мне несвой-
ственным духу изначального марксизма.
Таким образом, открытый марксизм -- это то, что, не усту-
пая, естественно, эмпиризму, прагматизму, релятивизму, тем не
менее не позволяет какой-либо политической ситуации или поли-
тической власти налагать на себя теоретические ограничения, как
это иногда имело место в Советском Союзе, да и во Франции
тоже. Открытый марксизм -- это то, что не отказывается а
priori от изучения проблематики, которую, как он считает, не сам
породил, и которая, очевидно, пришла со стороны. Я убежден в
возможности существования -- на основе законов, которые мар-
ксизм сам бы мог сделать предметом своего анализа, -- особой
проблематики вне пределов марксистской теории, вне способности
ее постичь в том обществе, где господствует эта теория" (там же).
Эта довольно пространная цитата нужна нам не для того,
чтобы показать, в какой мере Дерриду можно считать марксис-
том (важнее сам факт, что марксизм был в 1980-х годах неотъ-

105

емлемой составляющей западного сознания вне зависимости от
того, как мы оцениваем сам марксизм или переменную величину
его реального воздействия на того или иного ученого в тот или
иной конкретный исторический момент), но прежде всего для
того, чтобы продемонстрировать весьма типичное для леволибе-
ральной западной интеллигенции в целом представление об огра-
ниченности круга тем, доступных аналитическим возможностям
марксизма. В данном смысле Деррида, при всей осторожной
предположительности своих взглядов, смотрел на возможности
марксизма с большим оптимизмом, чем большинство его коллег
по постструктурализму. Как правило, за пределы марксизма вы-
водятся проблематика бессознательного, объявляемая сферой ла-
кановского фрейдизма, представление о языковой природе созна-
ния, а также весь круг вопросов феноменологически-
герменевтического комплекса. Что касается последнего, то многие
ученые деконструктивистской ориентации склонны преувеличивать
отрицательный характер критики феноменологии и герменевтики
Дерридой и не замечать его глубинных связей с этой философ-
ской традицией, что довольно убедительно доказывает в своей
книге "Радикальная герменевтика: Повтор, деконструкция и гер-
меневтический проект" (1987) (81) американский философ Джон
Капуто.
Поэтому можно лишь с большой долей условности указы-
вать на наличие некоего элемента марксизма во взглядах социо-
логически ориентированных американских критиков, находящихся
в круге постструктуралистски-деконструктивистских представле-
ний. Речь прежде всего идет о различных вариантах того доволь-
но распространенного в кругах западной интеллигенции явления,
которое мы называем неомарксизмом, представленным в идеях
Франкфуртской школы, Георга Лукача, еврокоммунизма и т. д.
При этом необходимо обязательно учитывать, что этот элемент
воспринимается в комплексе набора идей и концепций, которые
связаны с именами Маркса, Ницше, Соссюра, Фрейда, Гада-
мера. Лакана, Дерриды и Фуко. Этот ряд имен и составляет тот
идейный контекст, вне которого невозможно себе представить
какого-либо серьезного современного мыслителя. Поэтому, вне
зависимости от того, называют ли того или иного критика мар-
ксистом, или даже если он сам себя склонен так определять,
только конкретный анализ его философских и политических
взглядов способен дать ответ на вопрос, кем он действительно
является.

106

Иными словами, художественный процесс понимается
Джеймсоном как результат сво-
его рода "желательного мышления", в ходе которого желания
писателя, не найдя удовлетворения в действительности, компенси-
руются в мире художественного вымысла. Причем этот мир вы-
мысла состоит из причудливого переплетения утопических элемен-
тов авторской фантазии и реальностей современной писателю дей-
ствительности. Понять логику, по которой образуются связи ме-
жду этими элементами, с точки зрения критика, можно при по-
мощи семического квадрата глубинной смысловой структуры, пер-
вобытного мышления бальзаковского мироощущения, т. е. его
политического бессознательного, в котором неразрешимый
"логический парадокс противоречий" посредством логических
пермутаций и комбинаций "стремится достичь псевдорешенил на
утопическом уровне" (191, с. 167).
На основе данной методики Джеймсон обнаруживает в
"Старой деве" Бальзака "бинарную оппозицию между аристо-
кратической элегантностью и наполеоновской энергией" (там же,
с. 48), которую отчаянно пытается преодолеть "политическое
воображение" писателя, с одной стороны, порождая как контра-
дикторные отношения между этими понятиями, так и все логиче-
ски доступные их синтезы, и в то же время, с другой -- оказы-
ваясь неспособным ни на миг выйти из этой оппозиции. Каждый

118

из членов оппозиции является сложным комплексом представле-
ний, обладающих внутренне противоречивым характером.
"Аристократическая элегантность" связывается с двумя группами
понятий. В первую входят "старый режим", поклонником и апо-
логетом которого, как подчеркивает Джеймсон, был Бальзак,
"органическое общество", его "законность" и "легитимность"; во
вторую -- культура с ее семантическим полем, определяемым
понятиями "неактивность" и "пассивность". При этом наполео-
новская энергия также "дизъюнктируется" на семы "энергия" с
ее символическим олицетворением в фигуре Наполеона и
"буржуазия" с ее характеристиками "незаконности",
"импотенции" и "стерильности".
Таким образом, Джеймсон выделяет четыре основные семы
-- единицы значения: старый режим, энергия, культура и бур-
жуазия, каждая из которых обладает специфическими характери-
стиками, т. е. семантическим полем, и служит символическим оп-
ределением характера персонажа. В результате подобных абст-
рактно-спекулятивных операций и возникает семический квадрат
властных структур:

s - s СТАРЫЙ РЕЖИМ ЭНЕРГИЯ органическое общество легитимность Наполеон - S S КУЛЬТУРА БУРЖУАЗИЯ Неактивность незаконность пассивность импотентность cтерильность

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Ильин И.П. Постмодернизм от истоков до конца столетия эволюция научного мифа 6 идеологии
Развитие науки о языке
Ощущался в литературе элемент дидактической направленности
Ильин И.П. Постмодернизм от истоков до конца столетия эволюция научного мифа 8 субъекта
Считавшийся самодостаточным субъект на самом деле является всего лишь структурой