<<<     ΛΛΛ     >>>   

Говорим мы об этом, чтобы уберечься от неправильного понимания заметок Ницше о себе (то есть о своей задаче), к каковому относится оценка этих заметок как мечтательных личных излияний или, допустим, как стремление вывести на сцену собственное "я". Весьма комичным непониманием могла бы обернуться чья-то попытка при случайном прочтении некоторых работ Ницше ему подражать, или вообще вообразить себя самим Ницше. Этот момент ему был тоже известен: в книге "Так говорил Заратустра" (часть III, "Об умаляющей добродетели"; VI, 246) он пишет: "Все они судачат про меня,... но никто не думает... обо мне!". То есть не думает о задаче, олицетворяемой Заратустрой ("другим", устами которого говорит Ницше).

Вышеупомянутое жизнеописание девятнадцатилетнего Ницше заканчивается вопросительно: "...и где тот Круг, который все-таки объемлет его (человека)? Это Мир? Бог?..." Ответ на вопрос о Круге, который в своем вращении охватывает все сущее в целом (das Seiende im Ganzen), Ницше дал почти через два десятилетия в учении о вечном возвращении равного. "О, как не стремиться мне страстно к Вечности и к брачному кольцу колец — кольцу возвращения!" (Зарат., часть III, "Семь печатей /или: Песнь согласия/", 1884; VI. 334) {"«Annulusaelernitatis»... Sils-Maria, 26 August 1881" (XII, 427)]. Является -ли этот Круг Миром или Богом, или ни тем и ни другим, или же тем и другим, слитым в изначальном единстве, станет ясно по ходу нашего обсуждения учения о вечном возвращении равного.

Но сначала нам стоит послушать самого Ницше о его первом столкновении с мыслью о вечном возвращении. Заметки об этом включены в уже упоминавшееся сочинение "Ессе homo. Как человек становится тем, кто он есть" (1888), впервые изданное в 1908 году (XV, I IT.). В третьей главе, называющейся "Почему я пишу такие хорошие книги", речь идет о других опубликованных им произведениях. Раздел о книге "Так говорил Заратустра. Книга для всех и ни для кого" начинается так: "Теперь расскажу яисторию Заратустры. Основная концепция этой работы, мысль о вечном возвращении, эта высшая формула утверждения (die Bejahung), которая вообще может быть достигнута, относится к августу 1881 года: она набросана на листке бумаги с подписью: "6000 футов по ту сторону человека и времени". Я шел в тот день лесами у озера Сильваплана; у могучего пирамидального камня поблизости от Сурлея остановился. Там и пришла ко мне эта мысль... " (XV, 85).

Среди ландшафтов Верхнего Энгадина, куда Ницше впервые приехал тем летом 1881 года, сразу расценив это как подарок судьбы, — среди удивительных горных ландшафтов, ставших отныне основным местом его работы, к нему пришла мысль о возвращении всех вещей. (Кому не известны эти ландшафты, может прочит-ать о них у К. Ф. Мейера, в начале его "Юрг Енач"). Мысль о вечном возвращении не была выведена из других концепций путем рациональных рассуждений — она пришла, но, как и все великие мысли, пришла потому, что была выстрадана и подспудно подготовлена в результате долгойработы. Не вдаваясь покав подробности, отметим: то,что Ницше называет "мыслью", по сути дела — эскиз сущего в целом (das Seiende im Ganzen), того, чти оно есть и как существует. Подобный эскиз открывает сущее (das Seiende) в иной перспективе, что приводит к изменению обушка и значимости всех вещей. Действительно мыслить такого рода мысль — значит, войти в открываемую этой мыслью новую ясность и, увидев все вещи в ее свете, погрузиться в нее с полной готовностью ко всем новым смыслам. Подобные мысли мы, разумеется, привыкли считать "всего лишь" мыслями — чем-то недейственным и нереальным. На самом же деле мысль о вечном возвращении равного есть потрясениевсего бытия (eine Erschbtterung des ganzen Seins). Открывающеесявзорумыслителянаходится за горизонтом его "личных переживаний" — это нечто другое, чем он сам, — Нечто, ранее не известное и существовавшее помимо него, однако отныне присутствующее; нечто, ему, мыслителю, не принадлежащее, но чему принадлежит он сам.

Нет противоречия в том, что мыслитель поначалу и даже довольно долго хранит постигнутое как свою собственность: прежде всего, мысль должна развиться в нем самом. Именно по этой причине Ницшесначалапочтиничегонесообщает о своемпостижении "вечного возвращенияравного" —только немногим друзьям, да и то намеками. 14 августа 1881 года он пишет из Сильс-Марии своему другу и помощнику Петеру Гасту: "Дорогой мой друг! Сияет августовское солнце, лето на исходе. Тише и безмятежнее становится в горах и лесах. На моем горизонте взошла мысль, подобной которой я еще не знал... но о том не хочу говорить и стараюсь сохранять непоколебимое спокойствие. Наверное, я должен прожить еще несколько лет!"-' В то время Ницше намеревался молчать ближайшие десять лет, целиком посвятив их развитию мысли о вечном возвращении. Это запланированное молчание он много раз нарушал уже в следующем году, нарушал и позже, и тем не менее: если он упоминает о своей мысли напрямую, то лишь короткими намеками, если же косвенно пишет о ней, то весьма иносказательно и скрытно. Несколько лет спустя (в 1886 г.) он так объяснил, почему безмолвствует в отношении самого важного: "Как только начинают делиться постигнутым, перестают любить его достаточно сильно" (По ту стор., п. 160; VII, 107).

§3. Обзор объяснений Ницше учения о вечном возвращении. Отличие этих объяснений от научных

С момента столкновения с "мыслью о вечном возвращении" наметившаяся в последнее время перемена доминирующего настроения Ницше свершилась окончательно. Что дело шло к перемене, ясно, например, даже из названия незадолго до этого (в том же 1881 г.) опубликованного сочинения: "Утренняя заря" (IV, 3 ff.). Вкачествеэпиграфаиспользованоизречениеиз индусской "Ригведы": "Такмного есть утренних зорь, которые еще не пылали". О бесповоротном приятии нового настроения, позволившем Ницше наконец со всей твердостью следовать своему призванию, свидетельствует также и название очередного, изданного в 1882 году произведения: "Веселая наука, («la gaya scienza»)" (V, 3 ft'.). Первое издание включало "прелюдию" ичетырекниги,ко второму (1887 г.) добавлена пятаякнига, предисловие и приложение.

В конце первого издания "Веселой науки" Ницше впервые открыто говорит о вечном возвращении. Создается впечатление, что спустя год он уже не только нарушает запланированное молчание, но и перестает любить постигнутое достаточно сильно, поскольку все же делится им. Делится, однако, весьма странно: лишь мимоходом касается темы в конце "Веселой науки". Мысль о вечном возвращении при этом преподносится не как учение, а как странная внезапная идея, как игра с одним из возможных образов. На самом деле Ницше вовсе не делится постигнутым, наоборот—скрывает его. Это относится ик следующему "объяснению" учения о вечном возвращении, через два года появившемуся в третьей части "Заратустры" (1884; VI, 223 ff.). На этот раз Ницше говорит уже непосредственно об учении, говорит намного подробнее, однако снова лишь в поэтической форме и от .лица созданного им героя произведения Заратустры. Но и третье, последнее объяснение Ницше своей самой важной мысли тоже весьма лаконично, к тому же выражено в форме вопроса. Оно включено в изданную в 1886 году книгу "По ту сторону добра и зла".

Не слишком ли мало трех таких объяснений для мысли, которая должна лечь в основу целой философии? Подобная скудность объяснений очень похожа на преднамеренное замалчивание; да это и есть самое настоящее замалчивание, ибо кто безмолвствует полностью, демонстрирует тем самым лишь свое молчание, кто же изъясняется иносказательно и немногословно, замалчивает именно то, что, собственно, и необходимо замалчивать.

Если бы мы знали Ницше лишь по изданным им самим произведениям, никогда бы не догадались, какими новыми идеями и планами он был захвачен, над чем постоянно думал, однако до времени предпочитал не раскрывать. И только рукописное наследие проясняет картину. Сделанные им подготовительные наброски к учению о вечном возвращении на сегодняшний день опубликованы в различных томах наследия большого собрания сочинений (тома XII—XVI).

Чтобы по-настоящему проникнуть в основную мысль подлинной философии Ницше, крайне важно сначала сделать различие между высказанным и сокрытым. Это различие между явно выставленным на первый план объяснением и явным замалчиванием свойственно вообще любым философским рассуждениям, а рассуждениям Ницше в особенности. Однако отсюда вовсе не следует, что сказанное всегда имеет меньшее значение, чем невысказанное; вполне вероятно обратное, и прямо тогда, когда, ориентируясь в невысказанном, мы строим предположения, чту именно, известное автору, отсутствует в тексте.

Философские объяснения кардинально отличаются от научных. Следует хорошо понимать различиемежду ними, посколькумыслишкомлегко склоняемсяктому, чтобы относитьсяк философским сочинениям как к научным трудам. В XIX веке наука превратилась в своего рода индустрию: необходимо как можно быстрее выдать готово продукцию, чтобы, во-первых, еймогли воспользоваться, во-вторых, чтобы сделанное открытие не перехватили, и, в-третьих, чтобы другие не проделывали ту же работу. Особое значение это имеет там, где — как в современном естествознании — для исследований требуется сложное и дорогое оборудование. Поэтому очень разумно, что у нас, наконец, будут созданы организации, собирающие и унифицирующие информацию о том, какие, по каким вопросам и в каких областях уже представлены диссертации и отчеты о проведенных исследованиях. Маленький пример, к чему приводит обратное: известно, что сейчас русские проводят дорогостоящие исследования в области физиологии; подобные исследования у нас и в Америке были проведены еще 15 лет назад, однако, вследствие отмежевания от иностранной науки, русские ничего не знают о них.

В соответствии с общеисторическими процессами на планете, дальнейшая судьба современной науки во многом будет определяться набирающими силу со второй половины XIX века индустриально- техническими тенденциями. По этой причине само значение слова "наука", по-видимому, будет все более приближаться к французскому понятию "science", подразумевающему главным образом математические и технические дисциплины. Крупные индустриальные отрасли, равно как и генеральный штаб, на сегодняшний день, похоже, намного лучше "осведомлены" о "необходимости науки", чем университеты; они уже вкладывают в ее развитие больше средств и предоставляют лучшие лаборатории, в чем, правда, нет ничего удивительного, поскольку они и в самом деле ближе к "реальности".

Однако и так называемые "гуманитарные науки" не обнаруживают тенденции к возрождению "изящных искусств", а, скорее, преобразуются в инструментарий воспитательной работы с "политическим" уклоном. Только слепые и мечтатели еще верят, что наука со всеми своими учреждениями будет вечно сохраняться в том виде (разве что несколько подретушированном), в котором она существовала в последнем десятилетии XIX века. Современная наука не может изменить обозначившийся еще при ее зарождении технический стиль, придавая развитию техники новые цели; наоборот, этот стиль окончательно укрепляется и входит в свои права. Без технически оснащенных крупных лабораторий, больших библиотек и архивов, без хорошо развитых средств связи сегодня немыслима ни плодотворная научная работа, ни соответствующее внедрение ее результатов. Всякое же ослабление и сдерживание научно-технического прогресса -- это ре-акция.

В отличие от "науки" в философии все обстоит совершенно иначе. Под "философией", отметим, мы имеем в виду только творения великих мыслителей. Также и по способу выражения творения эти имеют собственные законы и ориентированы не на современность, а на более отдаленные времена. Спешка с опубликованием и страх опоздать уже потому совершенно отсутствуют, что в самой сущности любой подлинной философии заложено необходимое непонимание ее современниками. Даже по отношению к себе лично философ должен перестать быть своим современником. Чем значительнее, чем сок-рушительнеедля общепризнанного философское учение, тем большей оно требует подготовки людей и поколений, которые должны его принять. Еще и сегодня, к примеру, нам надо много потрудиться, чтобы проникнуть в суть философии Канта и очистить ее от неверных трактовок его современников и последователей. Поэтому ясно, что Ницше своими завуалированными и немногословными высказываниями о вечном возвращении вовсе не собирался добиться полного понимания учения, а скорее надеялся положить начало утверждению нового настроения, в котором только и возможно понять и сделать это учение действенным. Своих современников же он намеревался превратить -тишь в отцов и предков грядущего (Зарат., часть II, "На счастливых островах"; VI, 123).

Потому обратимся прежде всего к собственным, данным самим Ницше объяснениям, ограничившись на их счет - лишь скромными предварительными рассуждениями. На этом закончим разговор о невысказанном.

§4. Первое объяснение учения о вечном возвращении, данное в "Веселой науке"

а) Учение о вечном возвращении как мысль некой "веселой науки" и как "величайшая тяжесть"

Поскольку для понимания мысли о вечном возвращении существенно важно, в связи с чем и где именно дается то или иное философское объяснение, необходимо помнить, что Ницше впервые говорит о ней в конце "Веселой науки" издания 1882 года (или в конце IV книги хорошо известного более позднего второго издания). Мысли о вечном возвращении посвящен предпоследний раздел под номером 341 (V, 265 f.). Все, что в нем говорится, принадлежит "веселой науке":

"Величайшая тяжесть. Что, если однажды днем или ночью прокрался бы в твое уединеннейшее уединение некий демон и сказал: «Эту твою жизнь, настоящую и прошедшую, должен ты будешь прожить еще раз, еще несчетное число раз; и не будет ничего нового, но снова вернется, и в той же последовательности, каждая боль и каждая радость, каждая мысль и каждый вздох, все ничтожно мелкое и невыразимо великое, что было в твоей жизни, --вернется и этот паук, и этот лунный свет меж деревьев... и это мгновение, и я сам. Вечные песочные часы бытия переворачиваются вновь и вновь, и ты вместе с ними — пылинка от пыли!...» Не бросился ли бы ты наземь, скрежеща зубами и проклиная явившегося с такими словами демона? Или некогда уже довелось тебе пережить чудовищный миг, в который ты мог бы ответить ему: «Ты—бог, никогда не слышаля ничего более божественного!» И если бы овладела тобой эта мысль, изменила бы она тебя совершенно, или, возможно, сокрушила — спрашивать обо всем без исключения, хочешь ли его еще раз, еще несчетное число раз, легло бы величайшей тяжестью на все твои действия! Иначе какого же согласия с жизнью и самим собой должен ты был бы достичь, чтобы не желать более ничего, кроме этого последнего подтверждения запечатления в вечности?..."

Вот что предлагает нам Ницше в качестве заключения "Веселойнауки"! Поистине устрашающая, леденящая перспектива положения сущего. Где же здесь "веселость"? Не начинается ли тут, скорее, ужас? Несомненно. Достаточно бросить взгляд на название следующего, последнего в книге раздела под номером 342: "Incipit tragoedia". Начинается трагедия. Как же можно называть подобное "веселой наукой"? Демоническое наваждение, а вовсе не "наука", страшные, а отнюдь не "веселые" вещи. Однако наше непосредственное понимание или непонимание имени "веселая наука" в данном случае не имеет никакого значения, важно лишь, какой смысл дает ему сам Ницше. Что такое для него "веселая наука"? Под "наукой" не имеетсяв виду распространенная какв те, так ив наши дни теоретическаяиприкладная наука со всеми ее сложившимися в прошлом столетии дисциплинами. "Наука" — это ориентация на сущностное познание, воля к нему (die Haltung und der Willen lum wesentlichen Wissen) . Всякое познание обязательно предполагает знакомство с различными науками, — а во времена Ницше особенно с естествознанием, — однако сутью подлинного познания эти науки, разумеется, не являются. Подлинное познание таится в действительном отношении человека к сущему, в неком виде истины и в решительности, определенной таким отношением. "Наука" (die Wissenschaft) здесь созвучна "страсти" (die Leidenschaft), страсти к уверенному господству над тем, что нам встречается, страсти подчинить встречаемое великим и важным целям.

"Веселая" наука? "Веселость" 'у Ницше — это не пустое развлечение и не забава, не поверхностное удовольствие от тихого копания в научных вопросах, но радость утверждающего мышления, которую более не сбить даже самым трудным и страшным (то есть самым проблематичным в сфере познания) и которая, принимая это как должное, наоборот, лишь усиливается. Только с таким пониманием "веселой науки" можно постичь ужас "мысли о вечном возвращении", а вместе с тем осознать ее сущностную содержательность. Отсюда ясно, почему Ницше делится этой демонической мыслью только в конце ОВеселой науки": в действительности это ее начало, а вовсе не конец, начало и конец одновременно, поскольку вечное возвращение равного — именно то первое и последнее, что должна знать "веселая наука", чтобы быть подлинным познанием ', Для Ницше "веселая наука" нечто иное, как имя для "философии" —той философии, в основе которой лежит учение о вечном возвращении равного.

Наряду с тем, что Ницше впервые говорит о вечном возвращении в конце "Веселой науки", для понимания этого учения не менее важен способ и стиль его предварительной характеристики. Соответствующий раздел (п.341; V, 265) называется "Величайшая тяжесть ". (Нам известно, что мысль о вечном возвращении пришла к Ницше "у могучего пирамидального камня".) Мысль как тяжесть... какие ассоциации вызывает слово "тяжесть"? Нечто, препятствующее колебанию, неподвижное и устойчивое, стягивающее к себе все силы, собирающее их и придающее им определенность. В то же время тяжесть стремится вниз и потому лишь благодаря постоянному противодействию может удерживаться на высоте; однако всегда присутствует опасность скатиться вниз и там остаться. Таким образом, тяжесть — своего рода помеха, которую нужно постоянно преодолевать. Тяжесть не создает новых сил, но изменяет направления имеющихся, устанавливая для них новые законы движения.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Поскольку проникся мыслью о вечном возвращении в полном объеме
Учение о вечном возвращении