<<<     ΛΛΛ   

в ничто [см.: Ученое дознание, II, 3, 110^. Но эта традиционная дуалистическая креационистская идея все время перебивается у Николая мыслью о единстве бесконечного бога и мира конечных вещей. Многократно он повторяет в этом контексте (как и в других) платоновскую (орфическую) триадическую формулу о боге как начале, середине и конце всех вещей и процессов. Согласно этой формуле,. прошедшей через всю историю европейского пантеизма, в силу установки на единство бога и мира Кузанец не мог удержаться на позиции их противопоставления и все чаще переходил на позицию отождествления творца и творения (особенно в “Ученом незнании”, что и подметил Венк, атаковавший его автора).

“Бытие бога в мире есть не что иное, как бытие мира в боге” [О предположениях. II, 7, 107]. Вторая часть этого утверждения свидетельствует о мистичеком пантеизме (иногда именуемом панентеизмом), а первая – о натуралистическом. В силу первого из них вещи и явления – только символы бога, а в силу второго они достаточно стабильны и представляют интерес сами по себе. Причем нередко одни и те же формулировки могут быть расценены как в первом, так и во втором аспектах, например трактовка мира в качестве “чувственного Бога” [см.: О даре отца светов, 102]. Однако в свете последующего развития философского и научного знания натуралистический пантеизм представлял собой линию, наиболее соответствующую духу гуманистической культуры.

Бог, природа и искусство. Интеллектуализирующая функция понятия бога в истории философии часто была связана с различными попытками доказательства существования его объекта. Их авторы, стремясь сделать бога в определенной мере познаваемым, подчеркивали тем самым познаваемость и зависящего от него природного и человеческого мира, Николай как приверженец отрицательной теологии никаких доказательств божественного бытия не развивал. Данная функция понятия бога выражена им путем своеобразного истолкования его творящей деятельности, основоположной для любой монотеистической религиозности. Если говорить о христианской философии, то такая деятельность связывалась в ней прежде всего со всемогуществом бога, выраженным его волевыми свойствами, и лишь во вторую очередь с его свойствами интеллектуальными, разумными. Такова в общем позиция Августина. Позиция же Кузанца отличается от нее тем, что волевое всемогущество бога в его доктрине мало ощутимо.

49

Интеллектуализирующая же функция понятия бога, напротив, выражена очень ярко. И выражена она главным образом посредством неоднократного цитирования и комментирования тех слов Ветхого завета, согласно которым бог при творении мира “все расположил мерою, числом и весом” (Премудрость Соломона, 11, 21). Тем самым тотальное творчество сверхприродного бога “из ничего” становилось результатом сверхабсолютизации творческих возможностей человека.

Цитированные библейские слова неоднократно фигурировали у философов христианства задолго до Кузанца (начиная с эпохи “отцов”. Возможно, составители книги “Премудрость Соломона”, в дальнейшем признанной неканонической, в эпоху эллинизма испытали влияние пифагореизма). Для Кузанца же как ренессансного философа, предвосхищавшего рождение математического естествознания, стало особенно важно подчеркнуть наличие в мире соотношений меры, числа и веса. Считая, что божественное искусство при сотворении мира состояло главным образом в геометрии, арифметике и музыке, заявляя, что “первый образ вещей в уме творца есть число” [О предположениях, II, 2, 9], без которого ничего невозможно ни понять, ни создать, Николай из платоника как бы становился пифагорейцем, стремящимся подменять идеи числами, приписывая такое воззрение уже Августину и Боэцию.

Математика применима даже в вопросах богословия, в положительной теологии, например при уподоблении “преблагословленной Троицы” треугольнику, имеющему три прямых угла и являющемуся благодаря этому бесконечным. Аналогичным образом сам бог может быть сравнен с бесконечным кругом. Но пифагореизм Николая выражался не только и даже не столько в математизировании богословских спекуляций. Утверждая огромную помощь математики в понимании “разнообразных божественных истин” [Ученое незнание, I, II, 30], он не только предвосхищал математическое естествознание, но и делал определенный шаг в этом направлении в сочинении “Об опыте с весами”. Математическое истолкование сущего отразилось и в космологии Кузанца.

В свете вышесказанного понятно, почему интеллектуализация творящей деятельности бога связана у Кузанца с весьма плодотворной проблемой соотношения природы и искусства. С одной стороны, “искусство предстает неким подражанием природе” [О предположениях II, 12, 121]. Но с другой – ведь и сама природа представляет собой ре-

50

зультат искусства божественного мастера, который все создает при помощи арифметики, геометрии и музыки.

Чисто богословская постановка, как и решение проблемы творчества богом природы и человека в качестве максимально адекватного образа самого бога, была присуща ряду “отцов церкви” III– V вв. (в особенности Лактанцию и Августину). Как отмечено выше, на них в определенной мере и ориентировался Пико в своем превозношении человека как венца мироздания. Вместе с тем у самих “отцов” и тем более у средневековых схоластиков, формально продолжавших и эту их линию, их превозношение человека, как уже сказано, в общем составляло элемент ущербного антропоцентризма. Философы-гуманисты, даже ориентируясь на означенные идеи “отцов церкви”, всемерно усилили их в условиях своей более развитой по сравнению с поздней античностью культуры. Николай из Кузы делал это еще до Пико из Мирандолы.

Идеология гуманизма с присущим ей прославлением производственной деятельности человека в философской доктрине Кузанца отразилась и в уподоблении божественного творчества искусству скульптора, живописца, горшечника, токаря, кузнеца, ткача, стеклодува. Как бы ни оговаривал при этом Николай принципиальное различие между творчеством внеприродного творца и творчеством его “твари” [см.: Об игре в шар, 44–45; Диалог о становлении, 164], созданное божественным словом приравнивалось им к сделанному умом и руками человека. Основная мысль Кузанца заключается здесь, однако, в утверждении единства природы и искусства, вытекающего и из невозможности достичь некой точной и окончательной истины (о чем ниже). В силу этого “ничего не может быть только природой или только искусством, а все по-своему причастно им обоим” [О предположениях, II, 12, 131].

Космология Кузанца. Богу как актуальной бесконечности противостоит как мир, так и весь универсум, охватывающий все то, что не есть бог. Но если бог как абсолют представляет собой совершенно неограниченное, поистине бесконечное бытие, то универсум или тем более мир – бытие, всегда чем-то ограниченное, более или менее конкретное. Универсум безграничен, а бог бесконечен. Тем самым актуальной бесконечности бога универсум и мир, представляющий собой одну из его частей, противостоят как бесконечность потенциальная, как возможность перейти любую границу, любой предел. Универсум не может быть актуально бесконечным, ибо это только свойство бога,

51

но его нельзя считать и конечным, ибо за любой далью в нем всегда открывается новая даль {см.: Ученое незнание, II, 11, 156–157], И если актуальная бесконечность божественного абсолюта представляет собой, так сказать, синоним непознаваемости, то потенциальную бесконечность, напротив, можно рассматривать как последовательные шаги в расширяющемся и углубляющемся познании природы.

Важнейший результат ее познания при помощи математики состоит в представлении о мире (в меньшей мере и обо всем универсуме) как об огромной космической машине.

Небезынтересно отметить в этой связи, что пантеистические мотивы в осмыслении бога, представляемого огромным шаром, встречались в средневековой литературе задолго до Николая. Так, в одной из рукописей XII в.” восходившей к упомянутому выше корпусу Гермеса Трисмегиста, было сказано, что “бог есть сфера, центр которой повсюду, а окружность – нигде” [цит. по: 28, с. 79]. Однако уже в XIV в. французский математик, астроном, богослов и философ Николай Орем (1320–1382), осмысливая первые часовые механизмы (появившиеся в XIII в.) в своем “Трактате о конфигурации качеств” сравнивал мир, созданный божественным мастером в соответствии с числом, мерой и весом, с огромным небесным механизмом. Автор “Ученого незнания” пошел еще дальше по этому пути, считая, однако, что “Машина мира (Machina Mundi) как бы имеет свой центр повсюду, а свою окружность нигде, ибо бог есть окружность и центр, так как он везде и нигде” [Ученое незнание, II, 12, 162. Ср. также 156]. Кроме пантеистического утверждения о боге как безличном олицетворении космического механизма следует отметить его уверенность, что машина мира не может погибнуть [см. там же, II, 13, 175]. Если в силу принципа креационизма космический механизм и имел

 <<<     ΛΛΛ   

Отношение гуманистов к астрологии
Универсум безграничен
Николай увлекался математикой