<<<     ΛΛΛ     >>>   

Экономика всеобщего благосостояния превратила в свою программу параллельный рост моральных и экономических платежей. Множество моральных притязаний и множество экономических платежей увеличиваются одновременно. Благодаря этому увеличению, образуется постоянно разрастающаяся зона взаимного проникновения, где пересекаются оба множества. Это зона, где платежи осуществляются не за результаты экономической деятельности, а на основе моральных притязаний. Здесь следует учесть, что сфера экономической деятельности находит моральную поддержку в виде принципа результативности, т.е. соответствия экономических платежей достигнутому результату, однако по отношению к социальным платежам теперь эта сфера воспринимается как сфера чистой экономики. Простейшим показателем расширяющегося множества пересечения между моралью и экономикой является ежегодный рост социальных затрат и их доли в валовом общественном продукте. Другим показателем растущего взаимопроникновения экономики и морали можно считать исчисленный в количестве страниц объем законов, правительственных распоряжений и иных нормативных актов в области трудового и социального права. То же самое можно сказать о количестве дел, которые находятся в производстве судов, занимающимися трудовыми и социальными спорами.

Социальные расходы возросли в Западной Германии за период 1965-1992 г.г. с 70,8 до 870 миллиардов немецких марок (в ценах соответствующего года).

С 1949 года в ходе каждого легислатурного периода выпускалось от 36 до 118 законов, относящихся к трудовой и социальной сфере. Исключение составляет лишь девятый легислатурный период, когда было выпущено только восемь законов. Что касается соответствующих правительственных распоряжений, то их число, начиная с третьего легислатурного периода, ежегодно колебалось от 68 до 118.

Ежегодное количество дел, находящихся в производстве в судах по рассмотрению трудовых споров, увеличилось за период 1958-1991 г.г. с 226 242 дел до 447 829 дел. Что касается дел, которые ежегодно рассматриваются в судах по социальным вопросам, то их количество сократилось за период 1959-1973 г.г. с 479 629 до 271 389 дел, но к 1985 г. оно возросло до 364 246 дел, а затем к 1991 г. вновь слегка снизилось до 343 947 дел. При этом, однако, следует учесть сокращающееся количестводел по социальному обеспечению жертв войны или снижающийся уровень несчастных случаев. Кроме того, у данных процессов есть свои конъюнктурные волны приливов и отливов, а потому тенденции должны прослеживаться в долгосрочной перспективе (Statistisches Bundesamt 1960: 140; 1961:124, 125, 1976: 399; 1970: 116; 1975: 130; 1981: 89; 1987:340; 1993: 103, 400, 495).

Морально обусловленные социальные платежи подчиняются одновременно, с одной стороны, дискурсивным законам обоснования моральных прав, а, с другой стороны, экономическим законам ресурсного дефицита и, с третьей стороны, - необходимости учитывать как те, так и другие законы.

Моральные дискурсы обычно обосновывают больше прав, чем может быть реализовано в условиях ресурсного дефицита. Каким правам отдается приоритет и в каком объеме они могут быть реализованы, определяется дополнительно критериями эффективности, т.е. достижения максимальной общей пользы за счет наличных ресурсов. Расширенная модель принятия решений включает в себя также параметры политической борьбы, солидарностную инклюзию и эксклюзию, иерархию прав за счет юридических процедур. Это означает, что в зоне социальных платежей пересекаются не только моральные дискурсы и экономические платежи, но и политические схватки, и солидарностные отношения также участвуют в общем множестве пересечения. Решение о реализации тех или иных прав определяется, таким образом, не в последнюю очередь также борьбой за политическую власть и солидарностными отношениями. Так, чем выше солидарностная сплоченность нации, тем мене вероятна реализация - пусть даже морально обоснованных - прав тех индивидуумов, которые не принадлежит к данному солидарностному сообществу, и тем меньше шансов у этих индивидуумов стать полноправными членами данного сообщества. "Граждане мира", выступающие за то, чтобы граждане национального государства пользовались равными правами с иммигрантами, выпадают из сложившегося национального солиданостного сообщества и разрушают тем самым партикулярный моральный консенсус нации. Кому адресуются социальные платежи и в каком объеме, зависит уже не столько от достигнутого морального консенсуса (который реально всегда является партикулярным), сколько на осуществлении притязаний путем процедур принятия политических решений. В данном случае необходимо заручиться поддержкой демократического большинства, чтобы добиться перераспределением социальных платежей. Моральные дискурсы могут здесь лишь нарушить сложившийся партикулярный консенсус. При этом в авангарде всегда будут выступать наиболее просвещенные граждане, которые откажутся от прежнего консенсуса с ретроградами, отстаивая расширение круга лиц, за которыми признаются обоснованными претензии на равные права.

Борьба за признание (Honneth 1992) является неизбежным следствием моральных дискурсов в условиях ресурсного дефицита. Поскольку сами дискурсы не в состоянии устранить ресурсный дефицит, то параллельно с моральными дискурсами разворачивается политическая борьба, усиливаются экономические императивы и солидарностные ограничения. Как обосновать, например, посредством дискурса, что обустройство в пассажирском транспорте удобных для инвалидов входов и выходов должно иметь более высокий приоритет, нежели уменьшение налоговой нагрузки на семейные бюджеты, или что увеличение помощи развивающимся странам, должно иметь более высокий приоритет по сравнению с внутренней социальной помощью, или что выплата пособий по безработице важнее, чем финансирование мероприятий по созданию рабочих мест, или что прием беженцев из Боснии должен стать более приоритетным, нежели прием руандийских беженцев?

Моральные дискурсы могут обосновать то или иное право, однако моральный дискурс не является механизмом принятия конкретного решения, особенно в условиях дефицита времени, ограниченных ресурсов и довольно избирательных чувств солидарности. Допустим самый благоприятный вариант, когда все члены общества приходят единодушному убеждению, что жители Африки имеют такое же право на жизнь, как и европейцы, однако даже в этом случае остается неясным, как реализовать это право и согласовать его с другими правами. Здесь даже нельзя ставить вопрос о каком-либо ранжировании, поскольку всякая такая попытка будет означать дискриминацию одних людей и выдачу привилегий другим. Ведь, с точки зрения морали, все люди должны обладать равными правами. Если федеральный Конституционный суд выносит вердикт, что антиконституционно устанавливать уровень дохода, с которого не взимаются налоги, ниже прожиточного минимума, то это само по себе еще не ограничивает никаких прав, хотя их реализация некоторых из них будет невозможной при повышении уровня доходов, не облагаемых налогом. Но такое решение остается уже прерогативой политики, поскольку здесь неизбежно приходится ранжировать те права, которые с точки зрения морали абсолютно равны по своему рангу. Причиной этого является ресурсный дефицит, ограниченность ресурсов, необходимость для реализации прав.

Совершенно неверно полагать, что моральные дискурсы способны внести положительный вклад в интеграцию общества. Ведь их логика нацелена на экспансию и максимально полную реализацию прав, что обостряет борьбу за признание, порождая конфликты, с которыми опять-таки нельзя справиться посредством морального дискурса, а лишь принятием решений на основе принципов:

o приоритетной солидарности (собственный социум имеет приоритет по сравнению с чужим социумом);

o политических процедур ( большинство имеет приоритет перед меньшинством;

o экономической эффективности (распределение средств, позволяющее достичь наибольшего совокупного эффекта).

В современном обществе функциональные системы образуют разрастающиеся множества с увеличивающимся множеством пересечений, в котором дискурсивно обоснованные моральны права должны учитывать такие факторы, как максимальная эффективность в использовании средств, мобилизация политической власти и активизация солидарностных настроений. Поэтому борьба за признание должна приобрести цивилизованный характер за счет соответствующих процедур, которые либо объединят в себе такие элементы, как моральный дискурс, солидарностная дифференциация, мобилизация политической власти и калькуляция экономической эффективности, либо позволят взаимодействовать параллельно сразу нескольким процедурам, каждая из которых отдаст приоритет тому или иному элементу. Разумеется, в государственных структурах будет доминировать ситуативное политическое большинство. Зато независимые общественные организации, занимающиеся социальными проблемами, могут ориентировать свою деятельность на социальные группы, которые не охвачены программами, отражающими волю политического большинства.При этом ситуация всегда будет складываться так, что одна социальная группа будет иметь предпочтение перед другой, солидарностные приоритеты ограничат круг реальных получателей социальных платежей, а наличные ресурсы будут распределяться между носителями в равной мере дискурсивно обоснованных моральных прав с учетом максимальной совокупной экономической эффективности. Такова объективная неизбежность, и расширение моральных дискурсов не только не устраняет, но еще более усугубляет ее.

Общество, в котором моральным дискурсам отводится все больше места (а в эпоху модерна это вполне обоснованно и неизбежно), одновременно расширяется и пространство для экономических императивов, для политических конфликтов, для активизации партикулярных солидарностных структур. Моральные дискурсы являются движущей силы модернизации. Однако попытка дополнительно нагрузить моральный дискурс задачей интеграции современного общества - как это делается в дискурсивной теории Хабермаса (Habermas 1981, 1992), - ведет к фундаментальному противоречию. От дискурса ожидается одновременно и установление, и устранение границ для функциональных сфер практического действия.

Неверно также представлять себе функциональные системы общества в виде замкнутых самодостаточностей, как это делает луманская теория аутопойесиса (Luhmann 1984, 1986, 1988, 1990, 1993). Эта теория не позволяет нам осознать тот факт, что в современном обществе разрастается пересекающееся множество между актами моральных платежей и экономических платежей, а также актами политических решений и активизации солидарностных структур в связи с чем нам постоянно приходится решать, как далеко простираются эти акты и как глубоко они взаимно проникают друг в друга. Никакой аутопойесис экономики не скажет нам, каким должен быть размер подмножества морально обоснованных социальных платежей, направленных на социальное обеспечение, на помощь инвалидам или беженца, на поддержку развивающихся стран, на пособия по безработице, на социальное страхование и т.п. Никакой аутопойесис экономики не сможет отвергнуть морально обоснованные и юридически узаконенные социальные платежи ссылками на то, что эти платежи подорвут платежеспособность всей экономической системы в целом. Однако приходится постоянно решать заново, насколько можно обеспечить реализацию тех или иных прав, не ставя под угрозу платежеспособность экономической системы. Вместе с тем расширение морально обоснованных социальных платежей всегда обуславливало повышение производительности, рост уровня потребления и, следовательно, экономический рост. В конце концов, благодаря, например, нашим болезням, медики не бедствуют, фармацевтическая отрасль стремительно развивается и так же интенсивно развивается сфера медицинского страхования. Все это доказывает, что сама по себе замкнутая циркуляция платежей была бы пустой; содержанием ее наполняют в значительной мере именно моральные притязания, благодаря которым и происходит реальный акт платежа. Из этого следует также, что "разрегулирование" экономики объясняется не аутопойесисом, а тем, что моральное, правовое и политическое программирование экономики всегда происходит в конкретных условиях ресурсного дефицита. Это обнаруживается сегодня в негативных экологических эффектах экономики всеобщего благосостояния, запрограммированной на безудержный рост.

Мы не сумеем понять суть намечающейся структурной эволюции от экономики всеобщего благосостояния к экологической экономике, если не поймем происходящей эволюции морали. После перехода от сословно-традиционной морали к индивидуалистической профессиональной этике, а от нее - к морали экономики всеобщего благосостояния теперь, похож, обозначился третий значительный перелом, связанный со становлением морали экологической экономики. Равноправие женщин, включение развивающихся стран в глобальную экономику всеобщего благосостояния осуществляются пока в рамках господствующей парадигмы, нацеленной на экономический рост. Новая экологическая мораль расширяет наши права за счет права на здоровую окружающую среду, как бы ни трактовалось это понятия и в каких бы конкретных показателях, ограничивающих, например, выбросы вредных веществ это ни выражалось. Можно пока отвлечься от вопроса о том, насколько - во изменение привычных представлений - определенные права будут признаны за животными или природой. Даже признание личного права на здоровую окружающую среду является существенным расширением морально обоснованных прав, что влечет за собою соответствующие последствия для системы экономических платежей.

Еще боле далеко идущим фактором становится признание этого права за будущими поколениями. Негативные эффекты прежнего хозяйствования вообще осознаются как таковые и становятся факторами экономического калькулирования лишь в рамках новой экологической морали. Экологические институты называют астрономические суммы ущерба, обусловленного нынешними способами хозяйствования, хотя виновникам ущерба не приходится платить за него ни пфеннига.

Идея "экономической рациональности", ведущая в экономике всеобщего благосостояния и реализованная в народнохозяйственном плане в виде темпов роста валового общественного продукта, теряет свою легитимность, хотя новая реализация расширенных представлений об "экономической рациональности" пока еще не состоялась ( Leipert 1989, Wicke 1989). Как всегда, нынешнее здание господствующих экономических идей разрушается усилиями аутсайдеров, а большинство "нормальных" экономистов продолжает мыслить привычными категориями. Новая модель "экономической рациональности" предполагает включение в общую калькуляцию экологических затрат, которые никак не учитывались в рамках экономики всеобщего благосостояния. В то же время становится очевидным, что рынок как инструмент реализации новой ведущей идеи (идеала) обнаруживает свои границы, точно так же, как свои границы реализации имела ведущая идея (идеал) экономики всеобщего благосостояния (Berger 1991: 241).

Сейчас идут споры о том, какие дополнительные механизмы нужны для того, чтобы поставить рыночную экономику на экологические рельсы, как это было раньше при переходе к социальной рыночной экономике. Среди вариантов предлагается широкий диапазон мер - от запрещения экологически вредной деятельности до введения специальных сборов с тех, кто подвергает окружающую среду повышенной экологической нагрузке; рассматриваются варианты увеличения или снижения особого экологического налога в зависимости от экологичности производства, а также меры по поощрению экологичного производства вплоть до прямого субвенционирования экологической промышленности. При этом речь идет об управлении экономической системой с помощью "понятного" для экономики "языка цен". Казалось бы, лумановская теория экономического аутопойесиса получает тем самым свое подтверждения. Нельзя, однако, забывать, что в каждом случае необходимо принятие политического решения, которое затем и будет определять, кто, кому, за что и сколько будет платить, а что, возможно, и вовсе будет изъято из сферы свободного соответствия между спросом и предложением. При принятии же политического решения должны учитываться определенные моральные соображения, если ожидается, исполнение этого решения, преобразованного в действующее право, будет происходить не только за счет прямого принуждения.

Поскольку платежи сами по себе являются актом бессодержательным, они могут быть ориентированы в желательном направлении с помощью практически любого инструмента. Для экономики нет какой-либо специфически адекватной формы управления. Все зависит от специфической цели. Если желательно обеспечить избирательность цели, то можно, например, запретить использование конкретных химических веществ, экологическая вредность которых доказана. Этим, однако, естественно не исключается, что альтернативные химические вещества могут также оказаться вредными. Если же желательно лишь сократить использование определенных ресурсов, поскольку нет реальных альтернатив, то достаточно ввести налоговые механизмы, которые будут стимулировать экономное расходование ресурсов. Размеры налогообложения определяются политическим раскладом сил, наличием демократического большинства. Это задает определенный уровень цен, что нельзя смешивать с естественной дефицитностью того или иного ресурса. Политическая цена ресурса свидетельствует о том, насколько дефицитным считает демократическое большинство данный ресурс, как, впрочем и рыночная цена ресурса определяется не его реальной дефицитностью, а соотношением спроса с присутствующим на рынке предложением. Кроме того в действие вступает и право собственности на данный ресурс, без чего соотнесенность спроса и предложения вообще невозможна. Поскольку, например, ни у кого нет права собственности на чистый воздух, за его использование не приходится и платить. Наконец, можно субвенционировать развитие экологической промышленности и лишить субвенций экологически вредное производство, чтобы ускорить реструктурирование промышленности. В политическом отношении легче, конечно, предоставить новые субвенции, нежели ликвидировать старые. Поэтому зачастую принимаются решения о предоставлении новых субвенций без ликвидации старых.

Какой бы инструмент ни был избран, любой из них подразумевает:

o во-первых, расширение моральных прав за счет права на здоровую окружающую среду - в том числе и для будущих поколений;

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Морально обусловленных платежей