<<<     ΛΛΛ     >>>   

Приведенный выше пессимистический взгляд изложен в «Системе природы». В позднейших произведениях Гольбах высказывает несколько больше веры в просвещение народа. В «Здравом смысле», например, он хотя и говорит, что «было бы безумием писать для толпы или мечтать одним ударом исцелить ее от предрассудков», но тут же утешительно оговаривается: «Просвещение мало-по-малу распространяется и в конце-концов достигнет народных глубин. А с другой стороны, и те, которые обманывают народ, часто сами заботятся о разоблачении в его глазах своего собственного обмана».

Гольбах сам, как мы видим, считал действие своей проповеди ограниченным сравнительно узким кругом образованных людей. Его враги и противники были в этом отношении дальновиднее и правильнее оценивали значение антирелигиозных книг. «Какую же цель вы себе ставите? — спрашивает его один из них {Holland. «Reflexion philosophiques», p. 357.}. — Два тома «Системы природы» есть ничто иное, как агитационная речь к тому самому народу, который вы провозглашаете неспособным понять и применить к делу вашу теорию». И, сравнивая мирных и безвредных атеистов древности с новейшими неверующими, «нападающими на религию со всем бешенством самого яростного фанатизма», этот критик говорит: «они проповедуют на крышах, они раздувают пламя мятежа и междоусобия во всех государствах, нарушают всяческие приличия и своей запальчивостью доказывают, что если они не творят еще всего возможного зла, то этим мы обязаны лишь их бессилию». Критик атеистического материализма был совершенно прав. Усилия Дидро, Гольбаха и других вождей «философской битвы» были направлены именно к тому, чтобы «раздуть пламя мятежа и междоусобия». Пусть для большинства из них эта цель их деятельности была затемнена классовыми и групповыми предрассудками, пусть личная робость материально обеспеченных и относительно высоко на социальной лестнице стоящих людей слишком часто гасила в них революционные порывы философской мысли, Великая Революция была их делом в той мере, в какой вообще революции могут быть плодом усилий отдельных лиц и небольших групп. И не следует забывать, что в тайниках своей мысли эту революцию они не только сочувственно прозревали, но и забрасывали в озаренное ею грядущее якорь своих заветных надежд. Это утверждение можно подкрепить множеством примеров. Приведем только один — слова Дидро, написанные еще в эпоху усиленной правительственной реакции в 1771 году.

«Пламя постепенно разгорается, — говорил великий энциклопедист, — принципы свободы и независимости, некогда укрытые в сердцах немногих мыслящих людей, ныне укрепляются и открыто провозглашаются. Каждый век характеризуется своим особым духом. Дух нашего века — это дух свободы. Первый натиск на суеверие был бурным, без меры. Но лишь только люди осмелились атаковать твердыню религии, самую страшную и наиболее почитаемую твердыню, остановиться уже невозможно. Обратив свои угрожающие взгляды против величества небес, они неизбежно через короткое время направят их и против земной власти. Канат, который держит и душит человечество, сплетен из этих двух веревок. Одна не может лопнуть без того, чтобы не оборвалась и другая… Мы приближаемся к кризису, который завершится или рабством, или свободой».

4. Аббат Рэйналь и его книга.

Излагая историю безбожной мысли, нельзя обойти молчанием знаменитой книги «Философская и политическая история колоний и торговли европейцев в обеих Индиях» (1770). Автором ее был один из постоянных участников бесед в доме Гольбаха, энциклопедист и аббат Гильом-Тома-Франсуа Рэйналь (1711—1796).

Как личность, Рэйналь не может быть поставлен в один ряд с Дидро и Гольбахом, другом которых он, однако, был. Это — тип человека, всегда держащего нос по ветру, неспособного к героизму и самоотвержению, расчетливого и беспринципного. Он выступил из ордена иезуитов, к которому принадлежал, чтобы, как говорили, без помех наслаждаться свободой парижской жизни. Повидимому, тот доход, которым он пользовался от своего прихода, был недостаточным для его размаха, потому что его обвинили в вымогательствах при исполнении треб и лишили прихода. Однако, скоро какими-то темными путями, чуть ли не участием в торговле невольниками, он разбогател и стал независимым. Он дожил до революции, но отнесся к ней отрицательно, и, отпугнутый от нее кровавыми и бурными событиями, на старости лет проклинал свободу и философию и оплакивал падение веры и королевской власти.

Книгу Рэйналя надо отделить от его личности. Да и многие ли в этой книге принадлежало ему, было результатом самостоятельного изучения, а не было нахватано из чужих книг, не было написано чужими перьями? Рэйналя обвиняли в плагиатах, говорили, что ряд глав его книги написан молодыми и безвестными литераторами, находившимися в зависимости от него и выполнявшими для него черновую работу. Самый характер его книги, ее невероятная разбросанность, несогласованность в отдельных частях и разнообразие стиля, как будто подтверждают эти обвинения. «Читателю кажется, — говорит Дж. Морлей, — что все это было делом полдюжины писателей, из которых каждый трактовал о своем предмете сообразно со своей личной точкой зрения и со своими личными познаниями». Бесспорно во всяком случае участие Дидро в этой книге: об этом свидетельствуют очень многие. Так, Мейстер в своих воспоминаниях говорит, что Дидро в течение целях двух лет занимался почти единственно «Философской и политической историей обеих Индий». Почти треть этой книги, говорит он, принадлежит Дидро, при чем Мейстер уверяет, что Дидро писал в его присутствии. «Он часто сам приходил в ужас от той смелости, с какою заставлял говорить своего друга». «Но кто, — говорил он, — осмелится подписать это? — Я, — отвечал аббат, — я, говорю вам. Продолжайте в том же духе».

В одном сочинении, вышедшем во время революции и разоблачающем Рэйналя, сообщается: «Князь Гонзаг-Кастильон рассказывал, что, посетив однажды вместе с Бальи Дидро, они застали его с пылающими глазами и пророческим видом, свидетельствующим о творческом энтузиазме. Он им сказал, смеясь, что сочиняет Рэйналя, что аббат, подготовляя второе издание, обратился к нему». Мало найдется писателей, прибавляет автор, особенно из стоявших близко в Дидро, которые не признали бы его стиля в двадцати местах «Философской истории».

И эта книга сыграла большую — очень большую роль в предреволюционном движении. Достаточно указать, что он разошлась более, чем в двадцати авторских изданиях, а, кроме того, без разрешения автора, была множество раз перепечатываема во Франции и за границей.

Лучшее представление о том, какой бесподобный винегрет вопросов рассматривается в этой книге, дает характеристика «Философской истории», данная англичанином Горасом Вальполем:

«В ней идет речь обо всем: здесь объясняют вам, как делаются завоевания, вторжения, промахи, ликвидации, большие состояния и проч.; здесь говорится о торговле, о мореплавании, о чае, о кофе, о фарфоре, о рудниках, о соли и пряных кореньях, а также о португальцах, англичанах, французах, голландцах, датчанах, испанцах, арабах, о караванах, о персах, индейцах, о Людовике XIV и короле прусском, о Ла Бурдоннэ, о Дюллеси и адмирале Саундерсе, о рисе, о женщинах, которые танцуют голыми, о верблюдах, об индийских бумажных материях и о кисее, о миллионах миллионов ливров, фунтов, стерлингов, рупий и заменяющих деньги раковин, о железных канатах и о черкесских женщинах, о законодательстве и о Миссисипи и, сверх того, делаются нападки на все правительства и на все религии».

Это последнее, т.-е. нападки на все правительства и на все религии, и представляет собою главный перец книги аббата Рэйналя и заключает в себе основную причину ее изумительного успеха. Первые издания, впрочем, не были в такой степени насыщены революционным и антирелигиозным ядом, как позднейшие, и потому правительство в лице государственного совета сначала только запрещает книгу (постановление от 19 декабря 1772 г.). Буря преследований против нее и против автора, которому приходится спасаться за границу, разразилась лишь в начале 80-х годов. Как всегда бывало в подобных случаях, духовенство первое затрубило тревогу. Собравшийся в дни министерства Неккера, бывшего неудачной попыткой примирения королевской власти с философами, съезд духовенства (июнь 1780 г.), дав по обычаю субсидию из церковных сумм королевской казне, обратился к королю с представлениями по религиозным делам. В одном из этих представлений духовенство сожалело, что, вопреки законам, протестанты стали допускаться к занятию государственных должностей, — что было намеком на Неккера, — и умоляли Людовика XVI не снимать преград, поставленных отступникам веры мудростью и благочестием его предков , то-есть призывали к новым гонениям во имя религии. В другой записке они жаловались на безнаказанное распространение множества «антихристианских произведений».

Аббат Рэйналь и его книга в этом кличе бессильный ненависти занимает особенное место. Благочестивые ревнители веры доносили, что это «духовное лицо, еще облаченное в священные одежды церкви», выпускает новое издание своего «преисполненного самого возмутительного кощунства» произведения, хотя оно и было уже осуждено постановленеим государственного совета. Они указывали далее, что долгое время он отрекался от своего авторства, но новое издание выпускает уже под своим именем и с приложением своего портрета. «До такой степени дошло забвение священных принципов, до такой степени заглохли самые элементарные понятия благопристойности и стыда!».

«Государь, — вопили святые отцы, — пора положить конец этой прискорбной летаргии власти. Пусть ваше величество спасет религию, нравы и власть, обратившись ко всем государствам с предложением издать благодетельный закон, который держал бы самое благородное из всех искусств — писательское — в границах широкой, но мудрой свободы». Но это предложение в тот момент было еще не ко времени, как не ко времени был и ряд других полицейских мер, о которых говорилось в цитируемом документе, как не кстати было и новое напоминание о существовании закона, карающего смертью «всякого, уличенного в сочинении, напечатании или распространении произведений, направленных против религии». Король еще находился под влиянием своего министра-философа и ответил бесновавшимся епископам весьма уклончиво. Но духовенство, продолжая подкапываться под министерство Неккера, одновременно продолжало и свою кампанию против книги Рэйналя. Парижский факультет теологии специально занялся «Историей обеих Индий» и нашел в ней восемьдесят четыре ложных положения. Свою «цензуру» факультет начинал следующими словами: «Мы сочли своим долгом опубликовать в обычном виде (то есть, не по латыни, а в переводе на французский язык) тот яд, которым пропитано это сочинение. Да будут труды наши увенчаны успехом! Да укрепят они колеблющуюся веру! (Характерное признание!). Пусть сильные найдут в них новые мотивы для своего постоянства!». Из этих извлечений, — говорят далее «цензоры» о своих «трудах», — будет видно, что автор попирает ногами все, что есть самого святого, что для него богохульство, самый постыдный разврат, самые жестокие злодейства уже не являются преступлениями. И он не знает иных преступлений, как исповедывать христианскую религию, любить и почитать королей… Только безбожник может без негодования слышать, как автор сто раз называет христианскую религию самым презренным из всех суеверий . Только совершенно развращенный человек без трепета может выслушивать, как проповедуются ужасные положения, разрушающие нравы и низвергающие законы… и т. д., и т. д. {Цит. по «Memoires secrets pour servir a l'histoire de la republique de lettres en France depuis 1762 jusqu' a nos jours», t. XVIII, p. p. 37—38. Это выступление духовенства, между прочим, упущено в рассказе о преследовании книги Рэйналя у Ф. Рокэна («Движение общественной мысли)», которому мы здесь следуем.}.

Когда происки реакционной придворной партии и духовенства взяли верх и колеблющийся между реформами и реакцией Людовик XVI дал отставку Неккеру, участь «Истории обеих Индий» была решена. Ровно через пять дней после этой отставки (20 мая 1781 г.) парламент приговорил к сожжению книгу и вынес постановление об аресте ее автора.

Рассказывали, что парламент действовал в данном случае по приказу короля, которому будто бы была подсунута на стол книга аббата-безбожника и революционера с закладками на самых страшных местах. И если это в самом деле было так, то удивляться усердию парламента не приходится. «Христианнейший» монарх не мог не притти в негодование, читая, например, что христианская религия есть ничто иное, как «варварская мораль, представляющая радости жизни самыми тяжкими преступлениями; мораль низкая, потому что она налагает обязанности находить удовольствие в унижении; мораль нелепая, потому что она грозит одинаковыми муками и за слабости любви, и за самые жестокие поступки; мораль суеверная, так как она предписывает уничтожать все, что уклоняется от господствующих мнений; мораль корыстная, потому, что она допускает только такие добродетели, которые выгодны священнику, и считает преступлениями то, что вредит служителям религии».

Рэйналь хотел совершенно искоренить религию, а на ее месте поставить философию. Он писал, напр.: «Философия должна занять на земле место бога; только она связывает, утешает и освящает человечество и помогает ему». Философия далее, по его мысли, должна занять место также и королевской власти; все управление должно принадлежать философам. «Мудрым земли должно принадлежать право создавать законы, и все народы должны стремиться принять их». Его антимонархические тенденции прямо бросаются в глаза.

Я кинул взор вокруг себя, — говорит он, — и увидел, что миллионы людей находятся во власти какой-нибудь дюжины детей, называемых королями, и всю силу которых составляет дюжина палок, называемых скипетрами. И он гневно кидает угнетенным клич к восстанию: «Трусливые народы! Глупое стадо! Вы только стонете, тогда как вы должны рычать». Он напоминает древний обычай, якобы, существовавший на острове Цейлоне, который подчиняет государя действию закона и осуждает его на смерть, если он осмелится нарушить закон . «Если бы народы знали свои права, — прибавляет бесстрашный аббат, — то этот древний обычай существовал бы во всех странах земного шара». Революционеры, казнившие Людовика XVI, имели все основания простить Рэйналю его отступничество и не возвести его на гильонтину. Не он ли пророчески учил еще, что « закон — ничто, если нет меча, скользящего над всеми головами безразлично и поражающего ту, которая поднимается над тем горизонтальным уровнем, на котором она находится ». И не он ли с величайшим хладнокровием утверждал, что торжество разума и справедливости невозможно без революционных потрясений. Политик, мечтающий мирно возродить развращенную деспотизмом нацию, впадает в иллюзию. Это — архитектор, пытающийся возводить новые стены на земле, загроможденной руинами, это — врач, намеревающийся исцелить пораженный гангреною труп. «Народ может возродиться только в наполненной кровью ванне!».

Мы должны, однако, твердо установить вопреки довольно распространенному мнению, что если аббат Рэйналь был одним из самых решительных борцов против положительных религий и, в частности, против христианства и — еще более узко — против католицизма, то прямым борцом за атеизм, открытым и последовательным сторонником безбожия он не был. Можно, конечно, надергать из его книги ряд цитат, как бы свидетельствующих о полном неверии их автора, но этим можно доказать лишь участие безбожников в его труде или то, что он иногда, увлекаясь, говорил больше того, что хотел сказать. Поскольку же он стремился редакторскими усилиями создать единство мысли и настроения в выпущенной за его подписью книге, он всегда в области религиозных проблем держал курс на деизм в духе Вольтера. Его окончательный вывод тот, что все религии земли должны, по Конфуцию, покоиться на следующем двойственном принципе: «Разум есть эманация (истечение) божества; верховный закон есть лишь согласованность между природой и разумом». Этим тоном он окрашивает даже свой социально-политический идеал. Народам, — говорит он, — не нужны ни светские ни духовные властелины. Народы принадлежат себе так же, как совесть всякого человека принадлежит только ему. «Справедливый и свободный человек нуждается только в боге, который был бы его отцом, в равных себе, которые его любят, и в законах, которые ему покровительствуют».

И еще одно слово прежде, чем расстаться с непрезентабельным автором замечательной книги. Рэйналь был революционером и безбожником, потому что он был верным эхо, отражающим, — но не выражающим, — идеи и чувства, господствовавшие в той общественной среде, с которой он был связан случайной связью. Как эхо этой среды, он проповедывал также и социальное равенство. Но считать этого арлекина философии, эту отрыжку великих энциклопедистов среди наших предшественников мы не имеем права. Лицо, отраженное в зеркале, как бы чудесно ни была отшлифована его поверхность, только отражение, а не оригинал.

«Философская битва» была выиграна. Последнее десятилетие перед революцией уже не представляет нам ярких выступлений и ожесточенных боев против религии в области идей. Философы уступили свое место на передовых позициях людям более, чем они, приспособленным воспользоваться на практике плодами их побед в теории. Оружие критики должно было превратиться в критику оружия.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

От народных верований к религиозным верованиям
Мудрец вольтер устами мудреца мистера фрейнда говорит
Был совершенно чужд подобной тенденции
Так как в христианстве тиндаль находит все элементы естественной религии