<<<     ΛΛΛ     >>>   

Поэтому уподобление восхождения пролетариата восхождению буржуазии с точки зрения социологии ложно. Чтобы доказать правомерность параллели между восхождением буржуазии и восхождением пролетариата, марксисты пустили в оборот средство, которое сами осуждали, когда другие им пользовались, — миф. Чтобы уподобить восхождение пролетариата восхождению буржуазии, нужно в самом деле смешать меньшинство, которое руководит политической партией и выступает от имени пролетариата, с самим пролетариатом.
Иначе говоря, в конечном счете для правомерности параллели между восхождением - буржуазии и восхождением пролетариата нужно, чтобы пролетариями последовательно были Ленин, Сталин, Хрущев, Брежнев и Косыгин.
Когда идет речь о буржуазии, привилегированными оказываются буржуа, это они руководят торговлей и промышленностью, правят. Когда же осуществляет свою революцию пролетариат, то руководят торговыми и промышленными предприятиями и осуществляют власть люди, выступающие от имени пролетариата.
Буржуазия является привилегированным меньшинством, которое переходит из социально доминирующего состояния к политическому осуществлению власти; пролетариат выступает огромной непривилегированной массой, которая как таковая не может стать привилегированным и господствующим меньшинством.
Я здесь никак не касаюсь достоинств, присущих строю, выступающему от имени буржуазии, и строю, выступающему от имени пролетариата. Все, что я хочу выяснить (так как, по-моему, это непреложные факты), — следующее: восхождение пролетариата нельзя уподобить (не в мифологическом смысле) восхождению буржуазии, и здесь основная, бросающаяся в глаза, ошибка всего марксистского видения истории, последствия которой неизмеримы.
Маркс стремился однозначно определить экономический, политический и социальный строй с точки зрения класса, осуществляющего власть. Однако это определение строя недостаточно, потому что оно предполагает, по-видимому, сведение политики к экономике или государства к отношению между общественными группами.
5. Социология и экономика
Маркс стремился сочетать анализ функционирования и становления капиталистической экономики. Этот синтез теории и истории уязвим дважды: в начале и в конце.
199

Капиталистический строй в описании Маркса может функционировать лишь при условии существования группы людей, распоряжающихся капиталом, а следовательно, и имеющих возможность купить рабочую силу тех, кто обладает лишь ею. Как исторически образовалась эта группа? Каков процесс первоначального накопления капитала, необходимого для самостоятельного функционирования последнего? Насилие, принуждение, коварство, воровство и другие классические способы в политической истории как пути возникновения группы капиталистов понять легко. Гораздо сложнее объяснить формирование этой группы экономическими причинами. Анализ функционирования капиталистического общества допускает наличие в самом начале внеэкономических феноменов, необходимых для создания условий, обеспечивающих его функционирование.
Такого же порядка трудность возникает и в конце анализа. В «Капитале» нет никаких убедительных данных ни о том моменте, когда капитализм перестанет функционировать, ни даже о том, что в данный конкретный момент он должен перестать функционировать. Для того чтобы экономически доказать саморазрушение капитализма, нужно, чтобы экономист мог сказать: капитализм не может функционировать при норме прибыли ниже определенного процента; и кроме того: распределение доходов таково, что, начиная с определенного момента, режим не в состоянии овладеть собственным производством. Но на самом деле ни к одной из этих ситуаций «Капитал» не подводит. Маркс представил определенное число доводов, позволяющих считать, что капиталистический строй будет все хуже и хуже функционировать, однако он не доказал экономически, что внутренние противоречия капитализма разрушат его. Таким образом, в конце анализа, как и в начале  > его, требуется вводить политический фактор, являющийся внешним по отношению к капиталистической экономике.
Аналогичным образом вызывает существенное возражение и чисто экономическая теория капитализма как экономики эксплуатации. Эта теория зиждется на понятии прибавочной стоимости, неотделимой в свою очередь от теории зарплаты. А ведь любая современная экономика поступательна в том смысле, что предполагает накопление части ежегодной продукции с целью развития производительных сил. Поэтому, если капиталистическая экономика определяется как экономика эксплуатации, следует показать, в каком смысле и в какой степени капиталистический механизм накопления и инвестирования отличается от механизма накопления, который существует или будет существовать в рамках современной экономики иного типа.
200

По мнению Маркса, отличительная черта капиталистической экономики — высокая норма накопления капитала. «Накопляйте, накопляйте! В этом Моисей и пророки» (Соч., т. 23, с. 60834). Однако в экономике советского типа долгие годы считалось составной частью доктрины накопление в размере 25 процентов ежегодного национального дохода. Одно из достоинств, которым апологеты советской экономики наделяют последнюю, — это высокий процент формирования капитала. Столетие спустя после Маркса целью идеологического соперничества между двумя режимами служит норма накопления, используемая обоими режимами в той мере, в какой она определяет процент роста. В таком случае остается узнать, является ли капиталистический механизм накопления лучше или хуже механизма накопления другого режима (лучше или хуже для кого?).
В своем анализе капитализма Маркс рассмотрел одновременно характеристики любой экономики и характеристики современной ему экономики капиталистического типа, потому что иной он не знал. Век спустя настоящей проблемой для экономиста подлинно марксистского толка станет анализ особенностей современной экономики другого типа.
Теория зарплаты, теория прибавочной стоимости, теория накопления перестают быть всецело удовлетворительными теориями. Они являют собой скорее постановку проблем или исходные моменты анализа, позволяющие отличить то, что можно было бы назвать капиталистической эксплуатацией, от эксплуатации советской, или, если выражаться более нейтрально, капиталистическую прибавочную стоимость от прибавочной стоимости при советском режиме. Ни при каком режиме нельзя отдавать трудящимся всю производимую ими стоимость, поскольку надо оставлять часть стоимости для коллективного накопления. Впрочем, это не исключает существенных различий между двумя механизмами. При капитализме накопление происходит посредством прибылей индивидов и рынка; неодинаково при обоих режимах и распределение доходов.
Эти замечания, представляющиеся несложными век спустя после Маркса, не содержат в себе никакого намека на превосходство над ним — это было бы смешно. Я только хочу показать, что Маркс, наблюдая начальный период капитализма, не мог легко различать, с одной стороны, то, что несет с собой режим частной собственности вообще, с другой — то, чем характеризуется период развития экономики, переживаемый Англией, когда он ее изучал, и что, в конце концов, составляет суть любой индустриальной экономики.
Сегодня задачей социологического анализа экономики является как раз различение трех элементов: признаков, прису-
201

щих любой современной экономике; признаков, присущих отдельному режиму в контексте современной экономики; и наконец, признаков, присущих периоду роста экономики.
Это различение — не простое дело, ибо все эти признаки
всегда в реальности перемешаны друг с другом. Но если мы
хотим вынести критическое, политическое или моральное
суждение об определенном строе, то, очевидно, следует не
принимать во внимание того, что приписывается другим детер
минантам.                                                                          .         \
Теория накопления и прибавочной стоимости служит образцом путаницы этих разных элементов. Любая современная экономика предполагает накопление. В зависимости от периода роста, а также в зависимости от намерений правительства данной страны норма накопления более или менее высока. Варьируется в противоположность ей экономико-социальный механизм прибавочной стоимости и, кроме того, способ оборота накоплений. Плановая экономика отличается относительно простой оборачиваемостью накопления, между тем как экономика, основанная на частной собственности на средства производства, допускает более сложный механизм: свободный рынок вперемежку с отчислениями, налагаемыми насильственным путем. Она не мирится легко с властным установлением суммы накоплений и нормы образования капитала относительно национального продукта.
Связи между экономическим и социологическим анализом в конечном счете выводят на проблему отношений между политическим и экономическим строем. На мой' взгляд, именно в этом пункте социология Маркса наиболее уязвима для критики.
В «Капитале», как и в других работах Маркса, по этому решающему вопросу мы в самом деле находим немного идей, причем постоянно повторяющихся. Государство в основном рассматривается как инструмент классового господства. Из этого следует, что политический строй определяется классом, осуществляющим власть. Буржуазные демократии приравниваются к режимам, при которых власть осуществляет класс капиталистов, поддерживая видимость свободных институтов. Как противопоставление общественно-экономическому строю, основанному на существовании антагонистических классов и господстве одного класса над другими, Маркс рисует картину общественно-экономического строя, при котором больше не будет классового господства. В силу этого и, если можно так выразиться, благодаря самой своей сути государство должно будет исчезнуть, поскольку оно существует единственно потому, что какой-то класс нуждается в нем для эксплуатации других. Между антагонистическим обществом и неантагонистическим обществом будущего вклинивается то, что названо дикта-
202

турой пролетариата (выражение, встречающееся, в частности, в знаменитой работе, написанной в 1875 г. — «Замечания к программе Германской рабочей партии», или «Критика Готской программы»35). Диктатура пролетариата есть крайнее усиление государства накануне критического момента его ослабления. Прежде чем исчезнуть, государство достигает своего расцвета.
Диктатура пролетариата не совсем ясно определена в работах Маркса, где сосуществуют фактически два ее образа. Один из них отвечает якобинской традиции и уподобляет диктатуру пролетариата абсолютной власти партии, апеллирующей к народным массам; другой, почти противоположный, был навеян Марксу опытом Парижской Коммуны, в которой обозначилась тенденция к исчезновению централизованного государства.
Эта концепция политики и исчезновения государства в неантагонистическом обществе представляется мне наиболее уязвимой социологической концепцией во всем творчестве Маркса. Никто не отрицает, что любому, и в особенности современному, обществу, свойствены общие функции управления и власти. Нельзя, не погрешив против здравого смысла, рассуждать о том, что столь сложное индустриальное общество, как наше, сможет обойтись без администрации, причем в некоторых отношениях централизованной.
Более того, если допустить планирование экономики, то оно немыслимо без центральных органов, принимающих основные решения, заложенные в самой идее планирования. А ведь эти решения предполагают наличие функций, обычно именуемых государственными. Поэтому режим плановой экономики требует усиления административных, управленческих функций, осуществляемых центральной властью, если только не представлять себе стадию абсолютного изобилия, на которой не возникает больше проблемы координации производства.
: В этом смысле обе идеи — планирования экономики и исчезновения государства — противоречивы относительно предвидимого будущего настолько, насколько важно будет производить возможно больше, производить в соответствии с директивами плана и распределять продукцию между общественными классами в соответствии с представлениями власть имущих.
Государство — пусть им назовут систему административных и направляющих функций коллектива — не может исчезнуть ни в одном индустриальном обществе, а тем более в индустриальном планируемом обществе, поскольку центральное планирование по своей природе предполагает, что правительством будет приниматься гораздо больше решений, чем в ус-
203

ловиях капиталистической экономики, которая частично определяется децентрализацией принятия решений.
Исчезновение государства может иметь лишь символическое значение. Исчезает только классовая природа данного государства. В самом деле, можно полагать, что с того момента, когда не будет классового соперничества, административные и направляющие функции, вместо того чтобы выражать эгоистические замыслы отдельной группы, станут выражением намерений всего общества. В этом смысле можно действительно представить себе исчезновение классового характера общества, отношений господства и эксплуатации, самого государства.
Но может ли государство в условиях капитализма определяться, по сути дела, властью данного класса?
Главная идея Маркса заключается в том, что капиталистическое общество — антагонистическое, отсюда вытекают все-основные его черты. Как можно прийти к обществу без антагонизмов? Вся аргументация целиком строится на различии природы класса буржуазии, осуществляющего власть, когда он владеет средствами производства, и пролетариата, рассматриваемого как класс, который сменит буржуазию.
Заявление о том, что пролетариат представляет собой универсальный класс, берущий власть, может, однако, иметь только символическое значение, т.к. массу заводских рабочих нельзя смешивать с господствующим меньшинством, осуществляющим власть. Формула «пролетариат у власти» есть лишь символическая формула, подразумевающая партию или группу людей, ссылающихся на народные массы.
В обществе, где больше нет частной собственности на средства производства, фактически больше нет антагонизма, связанного с этой собственностью, — но есть люди, осуществляющие власть от имени народных масс. Есть, следовательно, государство, выполняющее административные, направляющие функции, необходимые в любом развитом обществе. Такое общество не содержит в себе тех же самых антагонизмов, что и общество с частной собственностью на средства производства. Но в стране, где государство своими экономическими решениями в огромной мере предопределяет положение всех и каждого, очевидно, могут быть антагонизмы между группами: либо горизонтальными (крестьяне, с одной стороны, рабочие — с другой), либо вертикальными (низы и верхи иерархии).
Я никоим образом не утверждаю, что в обществе, в котором положение каждого зависит от плана, а план определяется государством, обязательно существуют конфликты. Однако нельзя с достоверностью говорить об обществе без антагонизмов просто на том основании, что частная собственность на средства производства исчезла и положение каждого зависит
204

от постановлений государства. Если государственные постановления принимаются отдельными индивидами или меньшинством, они могут отвечать интересам тех или других. В плановом обществе нет предустановленной гармонии интересов разных групп.
Здесь не исчезает и не может исчезнуть государственная власть. Плановое общество может, конечно, управляться на справедливой основе, но нет твердых гарантий, что руководство плановых органов принимает решения в интересах всех или в высших интересах коллектива, впрочем, в той мере, в какой последние могут быть определены.
Тезис о полном исчезновении антагонизмов предполагает, что соперничество групп не имеет иных причин, кроме частной собственности на средства производства, или что исчезло государство. Однако ни одна из этих двух гипотез не правдоподобна. Нет оснований считать, что интересы членов коллектива станут вдруг гармоничными, как только средства производства перестанут быть объектом индивидуального присвоения. Исчезает один тип антагонизма, но не все возможные. И пока остаются административные или направляющие функции, налицо естественный риск, что те, кто осуществляет эти функции, будут или несправедливы, или недостаточно осведомлены, или безрассудны, а те, кем они руководят, не будут удовлетворены решениями властей предержащих.
Наконец, вне рамок этих замечаний остается фундаментальная проблема сведения политики как таковой к экономике.
Социология Маркса, по крайней мере в своей пророческой форме, допускает сведение политического порядка к экономическому, т.е. исчезновение государства с момента внедрения общественной собственности на средства производства и плановой экономики. Но политика принципиально не сводима к экономике. При любом экономическом и общественном строе политическая проблематика не сойдет на нет, поскольку остаются вопросы: кто правит, как комплектуются органы управления, как осуществляется власть, в какой мере достигнуто согласие (или какова мера несогласия) между управляющими и управляемыми. Политика так же важна и автономна, как и экономика. Они взаимосвязаны. Способ организации производства и распределения коллективных ресурсов влияет на способ решения проблемы власти, и наоборот — последний влияет на первый. Неверно думать, что определенная организация производства и распределения средств автоматически решит проблему управления путем ее упразднения. Миф об исчезновении государства — это миф о том, что государство существует лишь для производства и распределения ресурсов и что, коль скоро проблема производства и распределения ре-
205

сурсов решена, нет необходимости в государстве, т.е. в управлении36.
Этот миф вдвойне лжив. Прежде всего плановое управление экономикой влечет за собой усиление государства. И даже если бы планирование не вело к усилению, государства, в современном обществе всегда будет стоять проблема управления, т.е. способа осуществления власти.
Другими словами, политический режим невозможно опрег делить, просто указывая класс, который предположительно осуществляет власть. Нельзя определить капиталистический политический строй как власть монополистов и тем более нельзя определить политический строй в социалистической стране как власть пролетариата. При капитализме не монополисты лично вершат власть, а при социализме этого не делает непосредственно пролетариат. В обоих случаях речь идет о людях, выполняющих политические функции, о том, как они отбираются, как используют власть, какова связь между управляющими и управляемыми.
Социология политических режимов не может быть сведена к простому придатку социологии экономики или общественных классов.
Маркс часто рассуждал об идеологиях и стремился объяснить способы мышления или интеллектуальные системы общественным контекстом.
Для истолкования идей с позиций общественной реальности может применяться несколько методов. Можно объяснять образ мышления способом производства или техническим уровнем данного общества. Однако наибольшим успехом пользовался метод приписывания определенных идей определенному общественному классу. Вообще Маркс понимает под идеологией ложное сознание или ложное представление, вырабатываемое определенным общественным классом о собственном положении и об обществе в целом. Он рассматривает теории буржуазных экономистов в огромной мере как классовую идеологию. Не то чтобы он приписывал буржуазным экономистам намерение обмануть своих читателей или дать ложное толкование реальности. Но он склонен думать, что класс не может видеть иначе, как сквозь призму собственного положения. Как сказал бы Сартр, буржуа видит мир с точки зрения прав, которыми он сам обладает. Юридический образ мира прав и обязанностей рождается в обществе и служит для буржуа способом самовыражения своего существа и своего положения.
Эта теория ложного сознания, связываемого с классовым сознанием, может распространяться на многие идеи и интеллектуальные системы. Когда речь идет об экономических и со-

циальных учениях, можно в крайнем случае считать, что идеология есть ложное сознание и что субъектом этого сознания выступает класс. Тем не менее такая концепция идеологии вызывает два возражения. Если класс, исходя из собственного положения, вырабатывает ложную идею мира, если, например, класс буржуазии не понимает механизма прибавочной стоимости или остается в плену иллюзий товарного фетишизма, то почему же определенному индивиду удается освободиться от этих иллюзий, этого ложного сознания?
А вместе с тем если все классы отличаются своим, причем пристрастным способом мышления, то не остается места для истины. В чем одна идеология может превосходить другую, если все идеологии неотделимы от класса, который их порождает или принимает? Марксизм пытается ответить на поставленный вопрос так: среди идеологий есть одна, которая лучше других, потому что есть класс, который может постигнуть мир в его истинности. В капиталистическом мире пролетариат, и только пролетариат, постигает истину мира, потому что он единственный класс, который может думать о послереволюционном будущем.
.Лукач, один из последних великих марксистских философов, в книге «История и классовое сознание» именно такцм образом попытался доказать, что классовые идеологии не равноценны и что идеология пролетариата истинна потому, что пролетариат, находясь в том положении, которое ему создает капитализм, способен — и только он способен — осмыслить общество в развитии, движении к революции и, значит, в его истинности3'.
Первая теория идеологии стремится, таким образом, избежать сплошного релятивизма, утверждая одновременно связь идеологий с классом и с истинностью одной из идеологий.
Но такая формула вызывает возражение, поскольку легко усомниться в истинности классовой идеологии: защитникам других идеологий и других классов естественно заявить, что все исследователи в одинаковом положении. Предположим, мое видение капитализма определяется моим интересом буржуа, ваше пролетарское видение — вашим интересом пролетария. Почему же интересы тех, кто, как говорится по-английски, находится «вне» (out), будут как таковые выше интересов тех, кто находится «внутри» (in)? Почему интересы тех, кто находится по ту сторону барьера, будут выше интересов тех, кто находится по эту, «хорошую» сторону? Тем более что ситуация может измениться и на самом деле время от времени меняется.
Эта аргументация может привести лишь к полному скептицизму, при котором все идеологии равнозначны, в одинаковой
207

степени пристрастны и ограниченны, корыстны и, следовательно, лживы.
Вот почему велся поиск в другом направлении, представляющемся мне предпочтительным; в том же самом направлении, в которое углубилась социология познания, выявившая различия между типами интеллектуальных конструкций. Всякая мысль связана определенным образом с социальной средой, но связи, которые имеют с общественной реальностью живопись, физика, математика, политэкономия или политические учения, не одинаковы. Следует различать способы мышления или научные теории, связанные с общественной реальностью, но независимые от нее, и идеологии или ложные сознания, являющиеся продуктом, следом в сознании людей классового положения, затрудняющего видение истины. Задача схожа с той, которую разные представители социологии познания — марксисты или немарксисты — пытаются решить так, что оставляют всеобщую истину за определенными науками, а всеобщую ценность — за произведениями искусства.
Марксисту, как и немарксисту, не следует сводить значение научного или эстетического творчества к классовому содержанию.
Маркс, большой поклонник греческого искусства, знал так же, как и социологи познания, что значение творений человека не исчерпывается их классовым содержанием. Произведения искусства представляют одинаковую ценность для других классов, даже для других времен.
Нисколько не отрицая того, что мышление связано с общественной реальностью и определенные формы мышления связаны с общественным классом, следует восстановить способность различать формы мышления и отстоять два положения, которые мне кажутся необходимыми для того, чтобы не впасть в нигилизм.
Есть области, в которых мыслитель может достичь истины, пригодной для всех, а не только классовой истины. Есть сферы, в которых общественные творения имеют ценность и значение для членов других обществ.

6. Заключение
В течение ста лет было, в сущности, три больших кризиса марксистской мысли38.
Первый — тот, который уже назвали приступом ревизионизма, кризисом немецкой социал-демократии в начале XX в, Его двумя главными действующими лицами были Карл Каутский и Эдуард Бернштейн. Основная проблема: преобразуется
208

ли капиталистическая экономика таким образом, что революция, которую мы возвещаем и на которую рассчитываем, совершится сообразно нашему ожиданию? Бернштейн, ревизионист, заявлял, что классовые антагонизмы не обостряются, что сплочение класса не проявляется столь быстро и полно, как предсказывалось, и что, следовательно, невероятно, чтобы историческая диалектика потворствовала пришествию революционной катастрофы и неантагонистического общества. Ссора Каутского с Бернштейном в рамках Германской социал-демократической партии и II Интернационала закончилась победой Каутского и поражением ревизионистов. Был поддержан ортодоксальный тезис.
Вторым кризисом марксистской мысли стал кризис большевизма. Партия, причислявшая себя к марксизму, взяла власть в России и, поскольку это было привычно, расценила свою победу как победу пролетарской революции. Однако фракция марксистов, ортодоксы II Интернационала, большинство немецких социалистов и большинство западных социалистов судили об этом событии иначе. В течение 1917 — 1920 гг. в партиях, причислявших себя к марксизму, велся спор, основной предмет которого можно было бы вкратце определить так: является ли советская власть диктатурой пролетариата или диктатурой над пролетариатом? Эти выражения использовались в ситуации второго кризиса марксизма в течение 1917 — 1918 гг. обоими великими действующими лицами — Лениным и Каутским. Во время первого кризиса Каутский был на стороне ортодоксов. При кризисе большевизма он думал, что находится по-прежнему на стороне ортодоксов, но появилась новая ортодоксия.
Тезис Ленина был прост: партия большевиков, причисляющая себя к марксизму и пролетариату, представляет пролетариат у власти. Власть партии большевиков — это диктатура пролетариата. Так как, в конце концов, никто и никогда с уверенностью не мог сказать, в чем состоит диктатура пролетариата, гипотеза о власти большевиков как диктатуре пролетариата обвораживала и защищать ее не запрещалось. Более того, она облегчала поиск доказательств, ибо если власть партии большевиков — власть пролетариата, советский строй представляет собой пролетарский строй, то, следовательно, строится социализм.
Наоборот, если бы приняли тезис Каутского, согласно которому революция, совершенная в неиндустриальной стране, где рабочий класс был в меньшинстве, не может быть подлинно социалистической революцией, то диктатура даже марксистской партии могла бы считаться не диктатурой пролетариата, а диктатурой над пролетариатом.
209

Впоследствии в марксизме образовались две школы: одна признавала в режиме, установленном в СССР, осуществление — с некоторыми неожиданными качествами — предвидений Маркса, а другая считала, что сущность марксистского учения была искажена, потому что социализм предполагает не только коллективную собственность и планирование, но и политическую демократию. А социалистическое планирование без демократии, говорили представители второй школы, — не социализм.
К тому же следует выяснить роль марксистской идеологии в строительстве советского социализма. Ясно, что советское общество не вышло из головы Маркса в совершенно готовом виде и что оно в большой степени представляет собой результат стечения обстоятельств. Однако марксистская идеология в том виде, как ее истолковали большевики, сыграла тоже важную роль.
Третий кризис марксистской мысли — это кризис, при котором мы присутствуем сегодня. Неясным остается пункт, есть ли между большевистской версией социализма и версией, скажем, скандинаво-британской, промежуточный вариант социализма.
В наше время четко просматривается одна из возможных разновидностей социалистического общества: централизованное планирование под руководством более или менее тотального государства, которое совпадает с партией, причисляющей себя к разряду социалистических. Это — советская версия марксистского учения. Но есть и вторая версия — западная, наиболее совершенной формой которой служит, вероятно, шведское общество, где наблюдается смешение частных и общественных институтов, сокращение неравенства в доходах и устранение большинства общественных феноменов, вызывавших возмущение. Частичное планирование и смешанная собственность на средства производства сочетаются там с демократическими институтами Запада, т.е. со множеством партий, свободными выборами, свободным обсуждением идей и учений.
Ортодоксальные марксисты — это те, кто не сомневается в том, что подлинным потомством Маркса является советское общество. Западные же социалисты уверены, что западная версия более отвечает духу Маркса, чем советская. Впрочем, многие марксистские интеллектуалы не находят удовлетворительной ни одну из этих версий. Они хотели бы, чтобы общество стало в определенном отношении столь же социалистическим и столь же планируемым, как советское, но в то же время столь же либеральным, как общество западного типа.
210

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Которой посвятит трактат по общей социологии
Общества как принципом
Первое положение стоимость любого товара в основном пропорциональна количеству вложенного в него
Публикация энгельсом второго тома капитала
Любое общество держится на согласии умов3