<<<     ΛΛΛ     >>>   

С общенаучной точки зрения, нейрокогнитивизм означает ревизию картезианского противопоставления материи и духа как двух реальностей, существующих в разных измерениях — пространственном для мозга и временном для мысли (см. 1.1.1). При сохранении основной идеи в ходе исторического развития психологии происходило постепенное признание все большего сходства этих субстанций. В работах Вундта и его современников речь шла уже о параллелизме, что исключало взаимодействие (оно противоречило бы закону сохранения энергии), но в принципе допускало соответствие психического и физического, например, как соответствие образа и образца. Следующее поколение, в лице гештальтпсихологов, более дифференцированно говорило о структурном подобии («тройном изоморфизме») физического, физиологического и феноменального «полей». Появление кибернетики и вычислительных машин добавило к представлению об энергетическом обмене организма и среды идею информационного обмена (см. 2.2.1). Экспериментальное уточнение этой идеи в когнитивной психологии и выявило, отчасти независимо от поставленных задач, полномасштабную связь переработки информации quaпсихических процессов с физиологическим субстратом, причем как в пространственных (локализация функций — см. 2.4.3 и 8.4.3), так и во временном измерениях (интеграции признаков — см. 4.2.3 и 4.4.3).
При таком развитии событий многими авторами, близкими к когнитивной науке, сегодня признается, что картезианский дуализм оказался, в конечном счете, ошибочной концепцией, задержавшей развитие научных представлений (Damasio, 1994). Говоря в этой связи об ошибке Декарта, следует отметить, что уже в предшествующий возникновению научной психологии период рассматривались различные альтернативы по отношению к его взглядам. Наиболее созвучной современному этапу исследований является, несомненно, монадология Лейбница с ее идей множества автономных агентов-субстанций, организованных в случае человеческого организма в функциональную иерархию (см. 1.1.2). При некотором усилии воображения в монадах, а не в единицах любых других философских концепций, можно увидеть сходство с когнитивными модулями Джерри Фодора (см. 2.3.2), а также с нейронными ансамблями Д. Хэбба и с функциональными системами (органами, уровнями) отечественных авторов — от A.A. Ухтомского и Л.С. Выготского до П.К. Анохина, H.A. Бернштейна и А.Р. Лурия (см. 1.4.3)7.
7 В теории построения движения H.A. Бернштейна, как отмечалось, уровни отлича
ются возможностью осознания — чем выше уровень, тем лучше осознание. Это напо
минает идеи Лейбница, использовавшиеся им для объяснения произвольных движе
ний (см. 1.1.2 и 4 4.3). Конечно, монады мыслились им как изолированные друг от дру-
га-индивиды-субстанции, но принцип функциональной автономии встречается и у со
временных авторов. Так, по мнению одного из близких Бернштейну исследователей,
математика М.Л. Цетлина, основным критерием оценки успешности работы иерархи
ческой системы является критерий минимального взаимодействия между уровнями.                  295

К числу активно обсуждаемых проблем относятся проблемы субъекта активности и свободы воли. Рассмотрим, например, раннюю теорию памяти Аткинсона и Шиффрина (см. 5.2.1). Заслуга этих авторов состояла в том, что они подчеркнули значение процессов управления в решении задач на запоминание. Но, определяя процессы управления, они вышли за рамки системы памяти: «Термин "процессы контроля (управления)" относится к тем процессам, которые, не являясь постоянными характеристиками памяти,... осуществляются под контролем (управлением) субъекта» (Аткинсон, 1980, с. 78). Иными словами, вне системы памяти находится некто, управляющий движением информации. Постановка данной проблемы видоизменилась при переходе к нейрокогаитив-ной парадигме: если на заре когнитивной психологии нередко раздавались призывы признать научную респектабельность гомункулуса (см. 2.1.3), то в последнее время вновь возобладал естественно-научный, прежде всего, физиологически ориентированный подход. Связывая сегодня в рамках этой парадигмы функции самосознания и самоконтроля с вентромедианными отделами префронтальной коры, мы должны иметь в виду, что любой скептически настроенный наблюдатель вправе задать уточняющий вопрос: «Кто» же все-таки контролирует/осознает «того» (и «кого» собственно?), которого этот «кто» контролирует/осознает?!
По мнению Деннетта, решение классической проблемы Юма (см. 1.1.2) следует искать в иерархической организации нейрофизиологических механизмов: «Каждая подпрограмма "глупее", чем система в целом... В свою очередь подпрограммы могут состоять из подподпрог-рамм,... пока на нижнем уровне не окажутся элементы архитектуры компьютера... В случае человека этому уровню анализа будут, видимо, соответствовать отдельные нейроны. Хитрого гомункулуса удаляют из схемы, организуя работу целых армий таких идиотов» (Dennett, 1981, р. 124). Всеобъемлющая теория сознания будущего, подчеркивает Ден-нетт в одной из последних работ (Dennett, 2003), будет более всего напоминать полностью автоматизированную фабрику, где много машин и совершенно не видно людей.
Чем более полно в рамках нейрокогнитивной парадигмы удается описать психику в терминах объективных мозговых процессов, тем больше, вообще говоря, оказывается соблазн вновь отказаться от мен-талистской терминологии и целиком перейти на язык физиологии. Эта тенденция поиска нейрофизиологических объяснений отчетливо выражена сегодня даже в случае, казалось бы, трудно представимых в данном контексте феноменов группового поведения и социальной психологии8. Философской платформой для подобного развития стала
8 Одной из недавно возникших в русле данного развития дисциплин является нейро-экономика. Ожидается, что исследования в этой области позволят лучше понять механизмы принятия экономически релевантных решений, в частности, понять характер их за-296        висимости от настроений и эмоций инвесторов (см. 8.4.1 и 9.4.3).

теория идентичности психики и мозга, оперирующая следующими постулатами:
«Психические состояния — это состояния мозга»,
«Сознание — это нейрофизиологический процесс».
Представление об избыточности менталистской терминологии было, как известно, широко распространено в целом ряде направлений психологии и философии первой половины 20-го века, испытавших влияние неопозитивизма (см. 1.3.1 и 1.3.2). Само название «теория идентичности» было впервые предложено именно в тот период историком психологии Эдвином Борингом (Boring, 1933). Число сторонников теории идентичности вновь начинает возрастать в последние годы, особенно среди философов и нейрофизиологов.
Нельзя сказать, конечно, что эта точка зрения разделяется всеми авторами. Как отмечает один из видных оппонентов Деннетта Джерри Фодор: «Если моя голова наполнена работающими нейрокомпьютерами, то лучше,... если бы это кто-то контролировал — лучше всего, если бы это был я сам!» (Fodor, 1998, р. 17). Может показаться, что речь идет просто о вечной философской дискуссии. Весомые аргументы для анти-ментализма, однако, дают и результаты некоторых экспериментов. Суть этих, частично упоминавшихся выше (см. 4.4.3), результатов состоит в том, что как при анализе сознательной регистрации событий, так и при оценке момента принятия произвольного решения, ведущего к осуществлению некоторого движения, обычно наблюдается систематическая задержка (около 500 мс) осознания по отношению к коррелирующим с ними нейрофизиологическим изменениям (Libet, 1989).
Особенно явно физические движения тела опережают осознание их произвольной инициации в случае чрезвычайно быстрой глазодвигательной активности, например, при чтении вслух, игре на музыкальном инструменте с листа или словесном описании сцены (см. 7.2.3). Например, когда мы описываем для партнера предметную сцену, наши глаза забегают вперед по отношению к местоположению описываемых и отчетливо осознаваемых в данный момент предметов. Сравнительно медленное рефлексивное осознание, таким образом, как бы следует в фарватере быстрой автоматической обработки. Сознание оказывается эпифеноменом, комментирующим, но не направляющим развитие событий. Следует отметить, однако, что подобное опережение сразу же исчезает при возникновении трудностей, а также тогда, когда партнер по общению задает уточняющий вопрос (Velichkovsky, Pomplun & Rieser, 1996). Можно предположить поэтому, что при принятии сложных решений и осуществлении выбора (особенно в условиях смены задачи — см. 4.4.2) наше сознание могло бы, в чисто временном отношении, соучаствовать в формировании текущей активности. Более того, комментарий, даже данный postfactum, может серьезно изменить характер последующих решений. Весь этот комплекс вопросов требует дальнейшего изучения.
297

Проблема свободы воли непосредственно связана с вопросом об ответственности человека за осуществляемые поступки. С тех пор как квантовая механика выявила принципиальную неопределенность развития событий в микромире, механистический детерминизм в духе Лапласа (см. 1.1.1) окончательно отошел в прошлое, но варианты детерминистских, отрицающих'свободу воли представлений широко представлены сегодня в философских и нейрокогнитивных теориях9. С этой точки зрения, за свободой всегда кроется необходимость (как полагали в самом общем виде уже Гоббс и Спиноза), а индивидуальная ответственность релятивируется множеством объективных обстоятельств — от детальной композиции генотипа и условий пренатального развития до особенностей активации префронтальной коры и нейрогуморального фона в момент совершения действия.
В отличие от этого в теории права и моральной философии доминирует так называемый либертарианизм. Это направление, прежде всего, подчеркивает существование свободы воли. Далее, оно допускает существование идеального Наблюдателя, который не менее фундаментален и вечен, чем материальные законы природы. Мнение Наблюдателя присутствует в каждом выборе нормального взрослого человека и с каждым таким выбором накапливается ответственность. Поэтому конкретный поступок (проступок) должен оцениваться с учетом всего жизненного пути. Важны также возможность выбора и уровень процессов, приведших к влекущим ответственность последствиям, например, к аварии самолета. Если уровень низкий, пилот просто перепутал сигналы или кнопки, то ответственность снижается (делегируясь отчасти на авиаконструкторов); если же пилот, предварительно подумав, совершил запрещенный маневр, то степень его личной ответственности повышается (см. 2.1.2). Здесь эта картезианская модель согласуется с представлениями философа и юриста Лейбница — монады, составляющие глаза или руку, менее способны к сознанию, а следовательно, менее ответственны, нежели монады, репрезентирующие душу и разум.
Признаком отклонения «маятника» от неоментализма второй половины 20-го века к неоантиментализму может служит бурный расцвет исследований поведенческого типа в области искусственного интеллекта, роботике и нейроинформатике (см. 9.2.3), а также попытки построения экологической психологии (см. 9.3.2). При всем их различии, равнодействующая этих подходов указывает в направлении концепций, ставящих под вопрос сложность внутренней организации и свободу
9 Как отмечалось в одной из предыдущих глав (см. 4.4.3), осознаваемое волевое усилие предлагается рассматривать как иллюзию контроля. С этим мнением можно согласиться, но с двумя оговорками. Во-первых, отдельные демонстрации явно иллюзорного впечатления контроля над ситуацией не означают, что волевой контроль всегда иллюзорен. Так, существование перцептивных иллюзий не доказывает, что восприятие — это иллюзия. Во-вторых, довольно часто (если не всегда) иллюзии являются побочным продуктом в целом полезных эвристических приемов решения задач. Такие иллюзии не смогли бы эволюционно закрепиться, если бы они не выполняли полезную приспособи-298        тельную роль.

действий человека. Характерна точка зрения Герберта Саймона (1913— 2001), согласно которой человек в качестве поведенческой системы так же прост, как муравей, а кажущаяся сложность его развертывающегося во времени поведения отражает в основном сложность окружающей среды. Это замечание одного из основателей когнитивной науки вполне можно было бы приписать Уотсону или Скиннеру.
Иногда возникает впечатление, что после смены нескольких парадигм в психологии произошло возвращение к более ранним проблемам и представлениям. Собственно говоря, в таком возвращении a prioriнет ничего плохого. Так, сама когнитивная психология, несомненно, отчасти представляла собой обращение к проблемам ранней экспериментальной психологии. Это сходство проявляется не только в таких терминах, как «неоментализм» или «неоассоцианизм», но и в самом характере задаваемых вопросов. Примером может служить психология чтения. Проведенное некоторое время назад сравнение большого числа англоязычных руководств по психологии чтения показало, что лучшее из них было написано... в 1908 году (Huey, 1908). Продолжавшиеся в течение десятилетий бихевиористские исследования ничего не добавили к фактическому материалу этой работы, развивавшей традиции вундтовской лаборатории. Примерно тот же факт, но уже по отношению к немецкоязычной литературе отмечает и Э. Шерер (Scheerer, 1978), подчеркивая современность руководства Э. Мейманна 1914 года10.
Этот неожиданный факт объясняется тем, что микроструктура таких познавательных навыков, как чтение, на поздних этапах формирования недоступна внешнему и внутреннему наблюдению. Для ее изучения необходимы экспериментальные исследования. Однако центральное требование такой программы — выделение отдельных операций — «казалось трем научным "наследникам" психологии сознания одинаково подозрительным, хотя и по разным основаниям. Для гештальтпсихоло-гии это был элементаристский атавизм, нарушение "примата целого". Бихевиоризм считал недопустимым само понятие "внутренних" процессов. Наконец, ничто не было более чуждым дифференциальной психологии, чем изучение высших психических функций, направленное на анализ их механизмов» (Scheerer, 1978, S. 348). Действительно, психология чтения — область, где экспериментальный анализ привел к заметным успехам, оказавшим влияние на теорию и практику обучения (см. 7.2.1). Этот пример доказывает, что Найссер ошибается, отказывая лабораторному эксперименту в экологической валидности. Требования валидности, релевантности, практической значимости применяются не к методам, а к теориям. Для определенного класса проблем создание
10 Не следует идеализировать психологию сознания, как это делают авторы, считаю
щие, что когнитивная психология вернулась «на правильный путь» и вновь «заговорила
своим языком». Психология сознания прекратила существование не из-за происков би-
хевиористов, а из-за неспособности решить центральные для себя проблемы, вызывав
шие лишь бесконечные споры: ученики Ф. Брентано против В. Вундта, Э.Б. Титченер
против вюрцбургской школы и т.д. Некоторые дискуссии в когнитивной психологии очень
похожи на эти классические (в отношении их бесплодности) споры (см. 1.2.3 и 9.1.2).                                  299

300

имеющей практическое значение теории предполагает лабораторное экспериментирование с характерными для него надежностью и достоверностью результатов.
Учитывая все отмеченные трудности реализации менталистской программы, что можно было бы сказать о возможности хотя бы частичного возвращения к исследованиям поведенческого типа? Представляется, что на современном, нейрокогнитивном этапе развития когнитивной науки обращение к значительно более детальному, чем до сих пор, анализу поведения человека и животных — особенно в условиях, приближенных к естественным условиям жизнедеятельности, — могло бы быть исключительно полезным. Следует отметить также, что картезианскому дуализму противостоит еще одна глобальная, доказавшая свою продуктивность философская позиция. Речь идет о точке зрения Нова-лиса, Фихте, Гегеля и их последователей, включая А.Н. Леонтьева, согласно которой единственной подлинной реальностью является наша деятельность («Тому, что я есть, я обязан моей деятельности» — см. 1.4.1 и 1.4.2). Обоснование этого тезиса будет оставлено нами до последнего раздела данной главы (см. 9.4.3), сейчас же мы ограничимся лишь одним примером.

9.2 Перспектива методологического солипсизма
9.2.1 Искусственный интеллект и человеческий разум

Итак, сразу по нескольким направлениям наметилась угроза фундаментальным допущениям когнитивной психологии. Возникает вопрос о возможных перспективах когнитивной науки и ее психологических разделов. Для подавляющего большинства исследователей эти перспективы связаны сегодня с нейрокогнитивной парадигмой. Но как обычно бывает в истории любой науки, ведущая в данный исторический момент парадигма сосуществует с рядом других (см. 9.1.1). Так, в рамках логико-математических исследований и особенно в связи с работами по искусственному интеллекту продолжает развиваться «вычислительный подход», сторонники которого требуют, чтобы всякая теория создавалась как программа для вычислительной машины. Для многих работающих в этой области авторов научные аспекты проблемы имеют лишь вторичный интерес. Искусственный интеллект как часть информатики представляет собой инженерную дисциплину, для которой существенна, прежде всего, реализуемость и функциональность программных продуктов, а не их сходство с какими бы то ни было биологическими или социокультурными системами.
В этом разделе речь пойдет о примерах вычислительного подхода в психологии и когнитивной науке11. «Несмотря на широкое использование вычислительной терминологии (например, "хранение", "процесс", "операция"), обычно за ней сохраняется некоторый метафорический смысл», — пишет Зенон Пылишин (Pylyshyn, 1980, р. 10). Необходимо преодолеть отношение к ментальным вычислениям как к метафоре, тогда и станет возможным исследование основы мышления — синтаксиса внутреннего языка мысли (см. ниже 9.2.2). Пылишин иллюстрирует полезность последовательной формализации на примере геометрии: «...Планиметрия была хорошо известна и широко использовалась уже в Древнем Египте... Но для египтян это был способ арифметических вычислений, подобный счетам, тогда как для греков — демонстрация совершенного платоновского порядка. Только через две тысячи лет Галилей начал концептуальную революцию, которая привела к сегодняшней точке зрения, не оставившей ничего от аристотелевских идей... Каждый представляет пространство пустым... трехмерным вместилищем, существование и свойства которого совершенно не зависят от Земли и других объектов... Полностью этот процесс
• " Мы говорим здесь о вычислительном, а не о символьном подходе, поскольку начи
ная с 1980-х годов в связи с разработкой моделей массивно-параллельной обработки и ис
кусственных нейронных сетей появились многочисленные примеры вычислений субсим
вольного типа (см. 2.2.3 и 2.3.2).                                                                                                            301

"геометризации мира" был завершен только при Ньютоне» (там же, p. 10)12.
Нельзя недооценивать галилеевских амбиций отдельных представителей этого подхода, который возник вместе с когнитивной психологией и одно время понимался как ее составная часть. Центральной задачей здесь было машинное моделирование возможных познавательных процессов, для чего начиная с 1960-х годов стали использоваться созданные к тому времени языки программирования. Через десять лет в данной области, получившей название искусственного интеллекта, насчитывалось уже свыше 4000 публикаций. Наиболее известными достижениями этого периода стали программы, моделирующие решение задач — «Логик-теоретик» и «Общий решитель проблем» А. Ньюэлла, Г. Саймона, Дж. Шоу, а также восприятие и запоминание информации — «Пандемониум» О. Селфриджа, «Персептрон» М. Минского и ЭПАМ Э. Фейгенбаума. Работы этого периода получили подробное освещение: благожелательное — в книге У. Рейтмана (1968), критическое — в книгах X. Дрейфуса (1978) и особенно Дж. Вейценбаума (1982). Улрик Найссер, хорошо знающий проблемы моделирования, неоднократно выступал против отождествления машинных программ и психологических теорий, подчеркивая более высокий уровень сложности психических процессов (см. 2.2.2).
Следующий период развития начался в 1970-е годы и отчасти продолжается до сих пор. Его существенными моментами стали, с одной стороны, возникновение в качестве альтернативы символьному подходу более правдоподобного с нейрофизиологической точки зрения «субсимвольного подхода» (коннекционизма — см. 2.3.2), а с другой — операционализация с помощью компьютерных программ того факта, что знание может быть представлено не только в форме статичных структур — декларативного знания, но и в форме операций — процедурного знания. Это было сравнительно новым развитием, вызвавшим мини-революцию в самой вычислительной математике и оказавшим значительное влияние на когнитивные исследования, прежде всего в области психологии и нейрофизиологии памяти (см. 5.3.2). Примером процедурного знания являются уже упоминавшиеся системы продукции (см. 2.2.3 и 6.4.1).
Значение систем продукций состоит в возможности выполнения вычислений, что, по предположению, составляет суть процессов познания
12 Пылишин ошибочно описывает здесь свойства феноменального пространства, поскольку последнее структурировано скорее топологически, а также зависит от присутствующих в нем объектов, отношения к ним и типичных условий жизнедеятельности (см. 6.3.2). Его анализ находится в противоречии не только с экологическим (см. 9.3.1) и лингвистическим (Talmi, 1983) анализом восприятия, но и с современной физикой. Так, в теории относительности Эйнштейна масса вещества в некоторой области пространства 302        меняет его геометрию, определяя степень локальной искривленности пространства.

у человека. Далее, они позволяют записывать информацию однородно, являясь наиболее гомогенной формой организации программ из всех, известных на сегодняшний день. Так как каждая продукция не зависит от других, это облегчает дополнение системы новыми продукциями, выявляемыми при опросе и наблюдении за поведением испытуемых. Система продукции предполагает существование рабочей памяти, содержащей описание условий актуально реализуемых продукций и их результатов, а также операций сравнения и идентификации, нахождения подпрограмм и контроля за их развертыванием. Эти операции в системах продукции крайне просты, поэтому общее количество единиц оказывается в пределах «магического числа». Долговременная память интерпретируется как хранилище массива продукций, то есть связок «условие—действие». Наконец, работа моделей определяется балансом информации, поступающей из внешнего мира («внешней памяти») и создаваемой продукциями. Возникает известная непредсказуемость «поведения», столь характерная и для человека.
В области мышления этот этап исследований открыла монография Ньюэлла и Саймона (Newell & Simon, 1972), в которой они обобщили опыт моделирования доказательства геометрических теорем, решения криптоарифметических задач и игры в шахматы. Основным допущением этой работы является то, что мыслительные процессы — это процессы вычислений, а основным выводом — что по своей организации они являются системой продукции. С помощью систем продукции было проведено моделирование процессов решения множества простых познавательных задач. Так, Д. Массаро (Massaro, 1975) создал программы последовательного исчерпывающего, последовательного самооканчивающегося и контентно-адресуемого поиска в памяти. В последнем случае центр тяжести обработки переносится на этап фиксации элементов положительного множества, каждый из которых заносится в одну из специально пронумерованных ячеек памяти и снабжается маркером ответа. При предъявлении стимула информация о нем направляется прямо к соответствующей ячейке, вызывая записанный там ответ. В памяти модели, следовательно, могут храниться не только элементы, но и пары «стимул-ответ». Этот же принцип был реализован в другой программе (Newell, 1974a), моделирующей решение задач поиска в памяти, непосредственного запоминания, задач абстрагирования и выполнения арифметических вычислений.
Помимо этой и последующих работ Ньюэлла, Саймона и их коллег (например, Newell, 1990), процедурная репрезентация знания является основой большинства глобальных моделей понимания. Дж.Р. Андерсон (2002) использует ее в модели ACT-R, память которой разбита на две примерно равные части: систему пропозиций (декларативная часть) и систему продукций (см. 6.4.1 и 8.1.1). Такой диапазон моделей иллюстрирует возможности систем продукции, допускающих простое расширение набора операций и выделение их общих звеньев. В других моделях соотношение оказывается иным, вплоть до отказа от процедурного
303

знания. Это отражает ведущиеся в информатике споры о сравнительных достоинствах этих двух форм репрезентации13. Декларативные системы более обозримы и доступны для внешнего контроля, поэтому здесь легче извлекать нужную порцию сведений. Независимость от контекста позволяет также вводить общие алгоритмы расширения базы данных. Что касается процедурных систем, то они более эффективны, когда использование операций удается связать с тем специфическим контекстом (условиями), в котором они заведомо ведут к цели.
Психологически правдоподобное решение этой проблемы состоит в отказе от жесткого различения данных и операций. Например, в ранней системе представления знаний LNR, разработанной Д. Норманом, Д. Румелхартом и их сотрудниками, одна и та же информация может попеременно выступать то в одном, то в другом качестве. Как отмечают эти авторы, «то, что мы знаем, включено в то, что мы умеем делать» (Rumelhart & Norman, 1981). Обобщенные описания знания — схемы — это процедуры, сканирующие сенсорную информацию в поисках примеров репрезентированных ими понятий. Внутренняя структура схем при этом иррелевантна, существен лишь операциональный аспект. Декларативный аспект важен в тех случаях, когда появляется необходимость ассимиляции нового знания либо имеющиеся знания должны быть применены в новых условиях. Подобный перенос навыка решения, сравнение и обучение осуществляются в современных моделях (таких как LISAи EMMA — см. 8.2.1) прежде всего по типу решения задач на аналогии.
В качестве простейшей иллюстрации рассмотрим процедурное определение функции, извлекающей из памяти имена всех родителей индивида «х»:
родитель (дс): возврат узлов от «х» через «родитель».
Функцию ребенок (дг) можно определить как аналогичную функции родитель (jc) с «ребенок» вместо «родитель». Это приведет к появлению функции, извлекающей набор узлов семантической памяти, доступных от узла «х» с помощью указателя «ребенок». Если данные хранятся упорядоченным образом, то в результате можно получить список всех детей индивида «л». Если существует функция мужчина (дс), которая, действуя как фильтр, отбирает из множества «jc» тех индивидов, про которых можно сказать, что они являются мужчинами, то новую функцию отец (х) можно определить так:
отец (х) возврат мужчина (родитель (х))
Тогда при наличии функции женщина (х) (ее, разумеется, можно ввести по аналогии с функцией мужчина (х)) легко создать новые функции мать (jc), дочь (х), сын (дс), бабушка (дс), внучка (дс) и т.д., используя такие структурные отношения, как «мать» подобно «отец» с «женщина» вместо «мужчина», «дочь» подобно «мать» с «ребенок» вместо «родитель», «бабушка» подобно «мать» с родитель (дс) вместо «х» и т.п. Иными словами, декларативное описание отношений родства удается построить на основе двух или трех исходных процедур.
13 Отголоском этих споров является тезис Дж.Р. Андерсона о принципиальной произ-304        вольности моделей в когнитивной науке — его известная «теорема мимикрии» (см. 9.1.2).

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Размытость контуров распределение разделение
Величковский Б. Когнитивная наука Основы психологии познания психолога 3 движения
Рефлексивном сознании
Может ли пространственное внимание подняться еще выше