<<<     ΛΛΛ     >>>   

Какому же складу ума (mentality) соответствует символический или метафорический способ выражения? Он соответствует ментальности дикаря, в языке которого отсутствуют абстракции, но есть лишь естественные (natural) и “неестественные” (“unnatural”) аналогии. Эта первобытная ментальность так же далека от души, которая вызывает боли в сердце и создает ком в горле, как бронтозавр от скаковой лошади. Сон о змее обнаруживает фрагмент психической активности, не имеющей ничего общего со сновидцем как современным человеком. Эта психическая активность осуществляется, скажем так, на каком-то более глубоком уровне, и только ее результаты поднимаются в вышележащий слой, где находятся вытесненные аффекты, причем, результаты эти так же чужды им, как сновидение бодрствующему сознанию. И как определенная разновидность аналитической техники требуется для понимания сновидения, так знание мифологии необходимо для того, чтобы схватить смысл содержания, полученного из более глубоких слоев души.

Разумеется, мотив змеи не был индивидуальным приобретением пациента, ибо сны про змей чрезвычайно распространены даже среди городских жителей, которые настоящей змеи, скорее всего, никогда и не видели.

Можно было бы возразить, что змея в сновидении — это не более чем наглядная конкретизация образного выражения, широко используемого в нашей речи. Говорят же о некоторых женщинах, что они вероломны как змеи (snakes), коварны как дьявол (= змей: serpent). Говорят и о змее искушения (the snake of temptation) и т. д. В данном конкретном случае это возражение не кажется мне справедливым, хотя это и было бы трудно Доказать, поскольку змея и в самом деле является общеупотребительной риторической фигурой. Более надежное доказательство стало бы возможным лишь тогда, когда нам удалось бы отыскать случай, в котором мифологический символизм не был бы ни традиционным образным выражением, ни фактом криптомнезии; иначе говоря, должна быть исключена возможность того, что сновидец когда-то видел, слышал или читал о том, что составляет мотив сновидения, потом забыл, а через какое-то время бессознательно его вспомнил. Такое доказательство, будь оно найдено. имело бы огромное значение. Оно означало бы, что рационально объяснимое бессознательное, состоящее из материалов, сделанных бессознательными, так сказать, искусственно, образует лишь верхний слой, а под ним лежит абсолютное бессознательное, которому никогда не стать достоянием нашего личного опыта. Это абсолютное бессознательное было бы тогда психической активностью, протекающей независимо от сознательного ума (mind); более того, такая активность была бы независимой даже от верхних слоев бессознательного и не затронутой (а, возможно, и в принципе не затрагиваемой) личным опытом. Она была бы разновидностью надиндивидуальной психической активности, коллективным бессознательным, как я ее назвал, чтобы отличить от поверхностного, относительного или личного бессознательного,

Но прежде чем заняться поисками этого доказательства, я хотел бы, ради придания завершенности, сделать еще несколько замечаний по поводу сна о змее. Складывается такое впечатление, как будто наш гипотетический, более глубокий слой бессознательного, — то есть коллективное бессознательное, как я буду его теперь называть, — перевел личный опыт пациента в отношениях с женщинами в сновидение о змеином укусе и, чем самым, превратил его в формальную мифологему. Причина — или, вернее, цель — этого перевода с первого взгляда не совсем понятна. Но если вспомнить фундаментальный принцип терапии, а именно, что симптомалогия болезни одновременно представляет собой естественную попытку исцеления — боли в сердце, например, являются попыткой вызвать эмоциональный взрыв, — то тогда и пяточный симптом мы должны также рассматривать как попытку исцелиться. Как показывает сновидение, не только недавние разочарования с любви, но вместе с ними и все другие неприятности, — например, в школе или где-то еще, — поднимаются этим симптомом до уровня мифологического события, как если бы это каким-то образом могло помочь пациенту.

Наверное, все это может казаться совершенно неправдоподобным. Но древнеегипетские жрецы-целители, исполнявшие речитативом гимн змее-Исиде против змеиного укуса, вовсе не находили это предположение неправдоподобным; и не только они, но и весь мир верил, как еще и сегодня верят примитивные народы, в магию посредством аналогии или, по-другому, “симпатическую магию” (О симпатической магии подробнее см.. например: Фрэзер Д. Д. Золотая ветвь. Гл. III. — Прчм. пер.).

В таком случае, мы имеем здесь дело с психологическим феноменом, лежащим в основе магии через посредство аналогии. Не следует считать это древним суеверием, которое мы давно переросли. Если внимательно читать латинский текст Мессы, то постоянно наталкиваешься на знаменитое “sicut” (Как (лат.). — Прим. пер.), с помощью которого всегда вводится аналогия, посредством которой должно совершаться изменение. Другой замечательный пример аналогии — разжигание огня в Великую Субботу. В прежние времена новый огонь высекался из камня, а еще раньше — добывался трением (возникающем при “сверлении” деревянного бруска), что было прерогативой храма. Поэтому в молитве священника говорится: “Deus, qui per Filium tuum, angularem scilicet lapidem, claritatis luae fidelibus ignem contulisti productum ex silice, nostris profuturum usibus, novum hunc ignem sanctifica” (“Боже, Ты, который через Сына Своего, зовущегося краеугольным камнем, принес огонь света Своего верующим, освяти этот новый, высеченный из кремня огонь, для нашего пользования”). Через аналогию Христа с краеугольным камнем, простой кремень поднимается до уровня самого Христа, который опять же зажигает новый огонь.

Рационалист, возможно, посмеется над этим. Но, когда мы сталкиваемся с подобными вещами, что-то шевелится у нас глубоко внутри, да и не только у нас, а у миллионов христиан (мужчин и женщин), даже если мы называем это лишь чувством прекрасного. То, что отзывается в нас, и есть та отдаленная основа, те древние структуры (patterns) человеческого разума, которые мы унаследовали из потускневших веков нашего прошлого, а вовсе не приобрели в ходе своей короткой жизни.

Если бы такая надиндивидуальная душа существовала, то все, что переводится на ее язык образов, оказывалось бы деперсонализованным, а если бы еще и становилось сознательным, то воспринималось бы sub specie aeternitatis (С точки зрения вечности (лат.). — Прим. пер). To есть, не как моя скорбь, но как мировая скорбь; не как личная, обособляющая боль, но как боль без ожесточения и злобы, объединяющая все человечество. Целительный эффект этого не нуждается в доказательстве.

Однако, что касается реального существования такой надиндивидуальной психической активности, то я еще до сих пор не представил удовлетворяющего всем требованиям доказательства. мне хотелось бы сделать это теперь, и опять в форме примера. Речь пойдет об одном душевнобольном в возрасте тридцати с небольшим лет, страдавшим параноидной формой шизофрении. Он заболел, когда ему едва исполнилось двадцать. Этот пациент всегда демонстрировал удивительную смесь рассудка (intelligence), упорства в своих заблуждениях и фантазерства. Служил он рядовым секретарем в одном консульстве. Видимо, в качестве компенсации своего весьма скромного существования этот человек был одержим мегаломанией и считал себя Спасителем. Он страдал частыми галлюцинациями и временами бывал невменяем. В периоды между обострениями болезни ему разрешалось гулять по больничному коридору без сопровождающего. Однажды я застал его там за следующим занятием: прищурившись, он смотрел сквозь оконное стекло на солнце и при этом как-то странно водил головой из стороны в сторону. Он взял меня под руку и сказал, что хочет мне кое-что показать: я должен, прищурившись, посмотреть на солнце и тогда я смогу увидеть солнечный фаллос. А если я повожу головой из стороны в сторону, то фаллос у солнца тоже будет двигаться, а это, мол, и есть источник ветра.

Я сделал это наблюдение где-то в 1906 году. В 1910, когда я углубился в мифологические штудии, мне попалась в руки книга Дейтериха. В ней была опубликована часть так называемого Парижского магического папируса, которая, по мнению Дейтериха, представляла собой литургию культа Митры ([Albrecht Dieterich, Bine Mithrasliturgic (London, 1903; 2nd ed., 1910),j p. 6—7.] Как автор узнал впоследствии, издание 1910 года было в действительности вторым, тогда как первое вышло в 1903 году. Однако. этот пациент был помещен в лечебницу за несколько лет до 1903 года.). Она состоит из ряда предписаний, заклинаний и видений. Одно из этих видений описывается следующими словами: “А также так называемая труба, источник попутного (ministering) ветра. Ибо ты увидишь нечто похожее на трубу, свисающую с солнечного диска., и по отношению к западным областям она находится в положении, как если бы дул нескончаемый восточный ветер. Но если другой ветер подул бы в направлении восточных областей, ты увидел бы ту же трубу, только повернутую в другом направлении”. Греческое слово для обозначения “трубы” — auloV — означает также “духовой инструмент”, а словосочетание auloV pacuV у Гомера означает “толстая струя крови”. Очевидно, что поток ветра выдувается из солнца через трубу.

То, что видение моего пациента относится к 1906 году, а этот греческий текст был впервые опубликован в 1910 году, должно быть вполне достаточным основанием для исключения возможности криптомнезии с его стороны и перенесения мысли с моей. Невозможно отрицать явного параллелизма двух видений, хотя и можно возразить, что сходство здесь чисто случайное. В таком случае мы должны предположить что данное видение никак не связано с аналогичными представлениями и не имеет никакого внутреннего значения (meaning). Однако наше предположение не оправдывается, ибо на некоторых средневековых рисунках эта труба на самом деле изображена как своего рода шланг, спускающийся с небес под одежды Святой Девы Марии. По нему Святой Дух в образе голубя слетает вниз, чтобы оплодотворить непорочную Деву Марию. Как мы знаем из миракля Пятидесятницы, первоначально Святого Духа представляли себе в образе могучего стремительного ветра — pneuma — ветра, который “дует где хочет” (“Дух дышит, где хочет” (греч.) [Иоан. 3:8), что, вследствие семантической неопределенности фразы, можно перевести и как “Ветер дует, где хочет”. — Прим. пер.). В латинском тексте мы читаем: “Animo descensus per orbem solis tribuitur” (“Говорят, что дух нисходит по кругу солнца”). Эта концепция получила распространение во всей поздней классической и средневековой философии.

Поэтому я не могу обнаружить в этих видениях ничего случайного, но вижу просто возобновление возможностей представлений, которые существовали всегда и которые можно снова встретить у самых противоположных умов во все времена, а потому они не должны ошибочно приниматься за врожденные идеи. Я преднамеренно углубился в детали этого случая с целью нарисовать наглядную картину той более глубокой психической активности, которую я называю коллективным бессознательным. В качестве резюме я хотел бы подчеркнуть, что мы должны разграничивать три уровня души: (1) сознание, (2) личное бессознательное и (3) коллективное бессознательное. Личное бессознательное состоит, во-первых, из всех тех содержаний, которые стали бессознательными либо из-за того, что утратили свою интенсивность и забылись, либо из-за того, что сознание отстранилось от них (вытеснение); и, во-вторых, из содержаний (отчасти, чувственных впечатлений), которые никогда не обладали достаточной интенсивностью, чтобы достичь сознания, но тем не менее как-то проникали в душу (psyche). Коллективное же бессознательное, как родовое наследие возможностей репрезентации, является не индивидуальным, а общим для всех людей и даже, возможно, всех животных, и составляет истинную основу индивидуальной души.

Весь этот психический организм совершенно аналогичен телу которое хотя и имеет индивидуальные вариации, однако о главных своих чертах остается специфически человеческим телом, свойственным всем людям. В своем развитии и строении оно до сих пор сохраняет элементы, связывающие его с беспозвоночными и, в конечном счете, с простейшими. По крайней мере, в теории должна существовать возможность “счищать” с коллективного бессознательного слой за слоем до тех пор, пока мы не дойдем до психологии червя или даже амебы.

Все согласны с тем, что совершенно невозможно понять живой организм вне его связи со средой обитания. Существует бесчисленное множество биологических фактов, которые поддаются объяснению только как реакции на средовые условия, например: слепота Proteus anguinus; особенности кишечных паразитов; анатомия позвоночных, возвратившихся к жизни в воде.

То же самое справедливо и в отношении души. Ее специфическая организация должна быть тесно связана с условиями внешней среды. От сознания мы можем ожидать реагирования на настоящее и адаптации к нему, поскольку сознание — это та часть души, которая имеет дело, главным образом, с событиями текущего момента. А от коллективного бессознательного, как вневременной и всеобщей (части) души, нам следует ожидать реакций на универсальные и постоянные условия, будь они психологическими, физиологическими или физическими.

По-видимому, коллективное бессознательное — насколько мы вообще можем что-то сказать о нем — состоит из мифологических мотивов или изначальных образов, и потому мифы всех народов являют собой его подлинные образцы. Фактически, мифологию в целом можно было бы считать своего рода проекцией коллективного бессознательного. Яснее всего это видно, когда смотришь на небесные созвездия, чьи первоначально хаотические формы были организованы посредством проекции образов. Этим же объясняется то особое влияние звезд, которое так отстаивают астрологи, ибо оно есть не что иное, как неосознанное интроспективное восприятие (perceptions) активности коллективного бессознательного. Подобно тому как созвездия были спроецированы на небеса, сходные фигуры были спроецированы в легенды и волшебные сказки или на исторических персонажей. Поэтому есть два пути изучения коллективного бессознательного: либо через знакомство с мифологией, либо в процессе анализа индивидуума. Поскольку я не могу, в доступной форме, изложить здесь материал последнего направления, то вынужден ограничиться мифологией. Но и это — такая обширная область, что мы можем отобрать из нее только несколько типов. Столь же бесконечны вариации средовых условий, и потому здесь можно обсудить лишь несколько наиболее типичных из них.

Как живое тело с присущими ему видовыми особенностями является системой функций для приспособления к условиям обитания, так и душа должна обнаруживать органы или функциональные системы, которые соответствуют закономерным физическим событиям. Под этим я подразумеваю не сенсорные функции (sense-functions), зависящие от органов, а скорее своего рода психическую аналогию регулярным физическим явлениям. Так, например, ежедневный ход солнца и регулярная смена дня и ночи должны были бы запечатлеться в душе с первобытных времен. Мы не можем продемонстрировать существование этого образа; взамен мы обнаруживаем только более или менее фантастические аналогии данного физического процесса. Каждое утро божественный герой рождается из моря и садится в солнечную колесницу. На западе его уже поджидает Великая Матерь, которая и пожирает его вечером. В брюхе дракона герой пересекает пучину полночного моря. После страшной битвы со змеем ночи он снова рождается утром.

Этот миф-конгломерат, несомненно, содержит отражение физического процесса. В самом деле, это настолько очевидно, что многие исследователи предполагают, будто первобытные люди придумывали такие мифы исключительно в целях объяснения физических процессов. Можно не сомневаться, что наука и философия развились из этой материнской породы (matrix), однако то, что первобытные люди сочиняли подобные произведения только из потребности в объяснении, как своего рода физические или астрономические теории, кажется весьма неправдоподобным.

То, что мы .можем с уверенностью сказать о мифологических образах, заключается в следующем: физический процесс запечатлелся в душе в этой фантастической, искаженной форме и там сохранился, так что даже сегодня бессознательное воспроизводит подобные образы. Тогда возникает естественный вопрос: почему душа вместо того, чтобы регистрировать реальный физический процесс, создает и запасает его явно фантастические образы?

Если мы сможем встать на точку зрения первобытного человека, то сразу поймем, почему так происходит. Дикарь живет в такой “participation mistique” (Мистической сопричастности (фр-). — Прим. пер.) миру, как это называет Леви-Брюль, что для него просто не существует ничего похожего на то абсолютное разграничение субъекта и объекта, которое имеет место в наших умах. Что происходит вовне, то происходит и в нем самом, а что случается в нем, то случается и вовне. Я был свидетелем одного случая, который может служить отличной иллюстрацией только что сказанного. Речь пойдет о племени. обитающем на склонах горы Элгон, что находится в Восточной Африке. На заре эти туземцы плюют себе на ладони и протягивают их к солнцу, когда оно поднимается из-за горизонта. “Мы довольны, что ночь прошла”, — говорят они. Поскольку слово “адхиста” (adhista) одновременно значит и “солнце”, и “Бог”, я спросил: “Солнце — это Бог?” Они ответили “нет” и рассмеялись, как будто я сказал несусветную глупость. Так как солнце в этот момент находилось почти в зените, я показал на него и спросил: “Когда солнце здесь, вы говорите, что оно не Бог, но когда оно на востоке, вы говорите, что оно Бог. Как это может быть?” Растерянное молчание продолжалось до тех пор, пока старый вождь не принялся объяснять: “Да, это так. Когда солнце находится там, вверху, — оно не Бог; но когда оно восходит, это Бог (или: тогда оно Бог)”. Для ума дикарей несущественно, какая из этих двух версий правильная. Восход солнца и связанное с ним чувство избавления являются для дикаря одним и тем же божественным опытом (experience), так же как ночь и собственный страх составляют для него неразличимое единство. Разумеется, собственные эмоции для него важнее физики, — потому он и запечатлевает спои эмоциональные фантазии. Для него ночь — это змеи и леденящее дыхание духов, тогда как утро означает рождение прекрасного Бога.

Наряду с мифологическими теориями, которые все объясняют свойствами и поведением солнца, существуют лунарные теории, которые делают то же самое, ссылаясь на луну. Это обусловлено тем простым обстоятельством, что имеется бесчисленное количество мифов о луне, а среди них — целое множество таких, где луна предстает в роли жены солнца. Луна — это изменчивое событие (experience) ночи, и потому совпадает с сексуальным познанием женщины первобытным мужчиной, которая для него также выступает субъективным событием (experience) ночи. Но луна с равным успехом может быть и обделенным братом солнца, ибо ночью бремя аффекта и злые мысли о власти и отмщении часто нарушают сон. Луна тоже нарушает сон, а кроме того является местопребыванием душ умерших людей, ибо ночью покойники возвращаются _в сновидениях к тем, кто спит, а призраки прошлого вселяют ужас в сердца страдающих бессонницей. Поэтому луна означает также. и безумие (“lunacy” == “лунатизм”). Именно такие переживания, как эти, отпечатались в душе лучше, чем изменчивый образ самой луны.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Юнг К. Структура души психолога 1 пациента
Юнг К. Структура души психолога 6 активности