<<<     ΛΛΛ     >>>   

лощение, дает человеку эталон творчества. Этот эталон вытесняет биологический (воплощение в потомстве) и предметный эталоны. Подобной экспансии слова есть объяснение: любой нормальный человек, чем бы он ни занимался, может говорить, свои помыслы он облекает ". речь, все сделанное им так или иначе сверяет с высказанным. Слово оказывается его наиболее универсальным, но и самым неуловимым воплощением. Но слово осознается только когда записывается. Записанное и отрефлектированное, оно передается в качестве специализированной связи между человеческими поколениями.

Воплощение, взятое в пределе бесконечной потенциальной воплотимости, создает религию. Религия, разумеется, шире словесности, но в своей догматике и образности опирается на средства письменной культуры. Бог-слово мыслится как бесконечное воплощенное творчество, не связанное конкретными творениями. Человек как его образ наделен этой особенностью, хотя, разумеется, с точки зрения религии, реализует ее в пределах своей конечной жизни, стремясь к богоподобию.

ЛИТЕРАТУРА И НАУЧНАЯ ПИСЬМЕННОСТЬ. Литература целиком входит в сферу письменной ментальности. В чем психологическое своеобразие литературы? Она «упаковывает» образ в последовательность повествовательной речи. У литературы свои предшественники, антагонисты, союзники: миф, ритуал, религия, логика, наука. Образ берется не просто «сырьем» от органов чувств, но из дописьменного творчества; последовательность - не из физического времени, но также из устного рассказа и от логики. Культурный итог литературы - переработка до-письменной чувственности в олитературенную чувственность, в смыслы и общее бытие общности грамотных людей, живущих в разных местах и в разные времена, объединенных принадлежностью к миру художественного слова. Это сообщество возникает по мере выстраивания сплошной текстуальной сферы, в которой общение налажено текстуально-сюжетными линиями. Психология читателя включена в эти линии.

Натурально-мифический образ перерабатывается в смыслообраз, механизмы непосредственной идентификации - в читательское сопереживание и познание, мифологическое повествование - в жанровые хронотопы. В своем развитии литература постепенно вытесняет те подпорки, которые до времени синкретизированы с текстом: ритуал, танец, устное исполнение. Она оставляет человека с его способностью проживания в сплошном тексте. Заключительный аккорд этого развития - легитимация сферы «как бы». Вымысел окончательно освобождается от необходимость нести клеймо достоверности и полезности, от назидательности, гражданских, просветительских функций и т.д. Вымысел обретает фигуру творца, личность которого существует в этой сфере. Читателю он дает психологическую возможность расслабиться, периодически освобождаться от тяжести повседневного реализма. Золотой век литературы открывается в Европе с появлением романтизма. Это - одновременно и пик письменной ментальности, которая, однако, шире литературы: эта ментальность включает литературные и нелитературные слои. Последний смыкает письменное сознание через науку с индустриальной практикой. Наука - тоже часть письменной ментальности и текстосферы, но не входит в нее полностью. У науки имеется свое очень большое инструментально-исследовательское хозяйство. В Новое время эти атрибуты современного исследования начинают подменять прежде почти безраздельный метод научного познания - дедуктивную логику. Вместо логики слов начинает внедряться логика приборов - индукция. Тем самым место науки в словесности изменяется. Соотношение книжности и познания с появлением исследовательской науки из диади-ческого (философия - словесность) становится триади-ческой: наука - философия - литература.

КНИЖНОСТЬ И МАССОВАЯ ПИСЬМЕННАЯ (ОЛИТЕРАТУРЕННАЯ) МЕНТАЛЬНОСТЬ. Письменная ментальность обязана своим существованием алфавиту. Графическая запись не просто обеспечивает сохранность мыслей и наблюдений, она создает реальность, обладающую для человека такой же достоверностью и важностью, как природа. Мир, извлекаемый из букв алфавита, обладает большой чувственной плотностью. Литература (экзистенциальная письменность) дает пример наделения письменных образований качествами наглядно воспринимаемых и эмоционально значимых существ.

Платонизм - первая философская доктрина, ставшая идеологией и результатом полного усвоения письменности, учит, что идеи можно видеть. На пути к абсолютному знанию зрительные и слуховые способности души очищаются от телесной конкретности образа, но все-таки субъект не растворяется в надличностной материи значений и сохраняет качества чувствующего существа. При этом натуральные перцепции подлежат преобразованию в письменную.

Парадоксальная задача мистики - чувственное волнение предельных обобщений культуры - может оформиться только в книжной среде. На закате античности европейская цивилизация вырабатывает архетип закрытого, канонического текста, абсолютно превосходящего достоверностью природу и представляющего собственно мир в его сущности. Творение является словесным актом, а Писание - богодухновенным наличным смыслом. Эта доктрина идеологически завершает переворот, культурная суть которого - в решительном повороте к книге. Христианская ученость книжна, и книжна культивируемая здесь ментальность, со многими переходами между словом в буквой, что составляет нерв христианской догматики. Парадоксальную задачу всякой мистики - чувственное постижение предельных письменных обобщений культуры - христианство поставило в центр интеллектуальных исканий на долгие столетия. Книжно-письменная созерцательность в средние века имеет мощный щит из официального монотеизма против языческой и обыденной ментальности. «Грехопадение расчленило и рассеяло это единое духовное чувство, и путь возврата ведет через сердце собиранием силы души в единстве сердца, когда мы используем их сверх их меры, наученные ветхой Евой», - утверждает церковный автор [Louth, 1981, р. 78].

Доктрины христианских отцов меняют местами элементарную перцептивную модальность и насыщенное смысловое переживание-представление. Именно последнее выдвигается исходным моментом культурной бытийственности. К нему должна возвратить аскеза, в некоторых текстах именуемая практикой. Мистическая praktike, как она представлена, например, в трудах идеолога монашества Эвагрия Понтского, направлена на разрушение системы целеполагания, которая известна в современной психологии как деятельность. И первым шагом антиде-ятельностной «деятельности» должен быть уход из «мира», из сферы социально-предметной активности и натуральных ощущений. Все дальнейшие события происходят только в душе, где разворачивается борьба против «логизмов» - мыслей, фантазий, образов и других ментальных фактов, отмеченных какой-либо дифференцированностью. Победа над этими демоническими сущностями позволяет перейти к апатии - абсолютно пассивному и амодальному существованию. «Тот, кто желает жить в пустыне и одиночестве, - утверждает основоположник христианского монашества Антоний Великий, - отвращен от трех борений: слуха, речи и взгляда. Для него остается только одно борение, то, которое с ним в сердце» [Louth, 1981, р. 104].

В интеллектуальных вариантах мистики, созерцающей душу, оставлены способности зрения, вкуса, слуха, осязания, обоняния для отличения добра от зла и для улавливания превосходных качеств Слова (бескачественного и простого по себе). Эти квазиперцепции составляют чувственную феноменальную ткань текстуального существования, подобно тому как «натуральные» перцепции служат активно-двигательному существованию (в человеческой деятельности они еще и технизированы).

«Велика она, эта сила памяти, - восклицает Августин в знаменитой «Исповеди», - Господи, слишком велика! Это святилище величины беспредельной. Кто исследует его глубины! И, однако, это сила моего ума, она свойственна моей природе, но я сам не могу полностью вместить себя. Ум тесен, чтобы овладеть собой же. Где же находится то свое, чего он не вмещает? Ужели вне его, а не в нем самом? Каким же образом он не вмещает этого? Великое изумление все это вызывает во мне, оцепенение охватывает меня» [Августин, 1991, с. 245].

Бездонная глубина памяти не тождественна индивидуальному опыту. Это нечто, подобное тому, что Юнг назовет коллективным бессознательным. Августин, почитаемый не только основоположником католического богословия, но и предтечей гуманитарно-экзистенциальной струи в новоевропейском познании, с этой точки зрения понимает под сущностью памяти смысловую избыточность текстуальных значений. Августиновская память, как и амодальная чувственность греческих мистиков, имеет культурную (уже - текстуальную), а не предметно-деятельностную основу.

Линии технопрактической социализации и олитератури-вания психики иногда кажутся параллельными, но их стрелки указывают в разные стороны. При взаимоналожении книжные и социально-практические модусы психики оказываются контрастными парами: «целенаправленное - пассивное», «опосредованное - непосредственное», «временное - вечное», «индивидуализированное - универсальное», «существование - деятельность». На гуманитарно-медитативном полюсе существование стремится освободиться от натуральных и деятельностных атрибутов и слиться, насколько это возможно, с надличностным универсализмом культуры. Исходно активная демиургическая функция отводится только суп-ранатуральному существу Бога. Теология тщательно делит все сущее на несотворенное и тварное, заменив этим прежние разделения духовного и физического, природного и культурного, человеческого и животного. Художественное творение в этой системе взглядов является тварью. Художник, присвоив прерогативы демиурга, подменяет художественную продуктивность (тварь рук своих) непрерывным креационизмом, где предметные моменты тонут в процессе сотворения как второстепенные.

Антинатуральная ментальность средневековья представлена отнюдь не массовой, но исключительной психологией носителей духовного подвига - аскетов. Чудо преодоленной телесности почитается массой, воззрения которой вполне мифологичны. «Культура манускриптов» (выражение М. Мак-люэна) полна противоречий: культ книги и всеобщая неграмотность, углубленная медитативность и неумение читать (возможно, и размышлять про себя), отказ от социального действия и активное миссионерство. Массовая книжная ментальность появилась только в Новое время, вместе с распространением грамотности и привычки читать книги. Из того, что мистике представлялось лишь моментом перед растворением плоти в слове, остаточным мерцанием чувствен-

394

ности, массовая культура построит сплошной покров своих воображаемых миров.

Ренессанс сближает демиургическую фигуру художника (который, как Леонардо да Винчи, считает к тому же свое искусство единственной и подлинной наукой) с отрешенной фигурой книжника-гуманиста. Это сближение сулит выход ограниченного антинатурального опыта на просторы общественного производства. Потребление печатного слова и, таким образом, распространение книжной ментальности, предполагает сформировавшееся сообщество книжных потребителей и производителей, т. е. товарное производство текстов, которого, разумеется, на заре христианской эры не было. Оно появилось только в Новое время, дав социальный статус и значение литературе в собственном (современном) смысле, а вслед за этим - гуманитарным наукам как посредникам между словом и мыслью.

Мистический опыт - не товарная ценность, и даже в обычную коммуникацию он вовлекается с неохотой, потому что и предельно расширенный христианской соборностью, остается «полетом одного к Одному» (Плотин). «В подвижническом преодолении святым формы личности и судьбы вскрывается, таким образом, последняя глубина мистического отрицания творчества и все бесконечное, исконное сиротство мистической души в истории и культуре» [Степун, 1923, с. 28]. Мистический опыт абсолютно пассивен и невыразим без обслуживающего его послушничества и миссионерства.

Впрочем, Запад знает великих визионеров, которые оказывались энергичными проповедниками и способными администраторами. А художнику Нового времени, заимствовав демиургическую функцию, приходится много хлопотать, чтобы пристроить свою «нетленку». В комплексном механизме духовного производства олитературивание - лишь этап знаковой объективации, за которым должны последовать шаги по отовариванию сокровищ духа. Олитературенное «Я» вовлекается в рыночный оборот, общество-отчуждает книжное существование при живейшем участии существователя-книж-ника, который становится, таким образом, литератором. Выстроенное книжником существование превращается в правдоподобный мир с обязательным клеймом «иллюзорность».

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Все они одинаково рассматривают мышление
Сверхчеловеческим образом упорядочивавший различные элементы своего царства
Она есть познание в наиболее организованной
Во франции под знаменем новой истории
Символическое мышление вводит человеческую самость в социальный порядок