<<<     ΛΛΛ     >>>   

У нас, людей, нормальный член общества наделен весьма специфическими формами реакций, которыми он отвечает на асоциальное поведение. Оно "возмущает" нас, и самый кроткий из людей реагирует прямым нападением, увидев, что обижают ребенка или насилуют женщину. Сравнительное исследование правовых структур в различных культурах свидетельствует о совпадениях, доходящих до подробностей и не объяснимых культурно-историческими связями. Как говорит Гёте, "никто уже не вспоминает о праве, что родится с нами". Но, конечно, вера в существование естественного права, независимого от законодательства той или иной культуры с древнейших времен связывалась с представлением о сверхъестественном, непосредственно божественном происхождении этого права.

По замечательному совпадению, как раз в тот день, когда я начал писать эту главу, я получил письмо от специалиста по сравнительному праву Петера Г. Занда, из которого приведу следующую цитату: "В современных исследованиях в области сравнительного права все больше внимания уделяется структурному сходству между различными правовыми системами мира (например, можно сослаться на недавно опубликованный коллективный проект Корнельского университета " Common Core of Legal Systems " * ). Чтобы объяснить довольно многочисленные совпадения, были предложены до сих пор три главных концепции: метафизическая концепция естественного права (соответствующая витализму в естествознании), историческая (обмен идеями путем взаимного проникновения и контакта между различными правовыми системами, т е. поведение, усвоенное посредством имитации) и экологическая (приспособление с внешней среде, соответственно к инфраструктуре, т. е. формы поведения, усвоенные благодаря общему опыту). В последнее время к ним присоединилось психологическое объяснение, которое выводит общее "правовое чувство" (инстинктивное понятие) из типичного опыта детства, с прямой ссылкой на Фрейда (это относится прежде всего к проф. Альберту Эренцвейгу из Беркли с его "психоаналитической юриспруденцией"). Существенно в этом новом направлении то, что оно сводит социальное явление "права" к индивидуальным структурам, а не наоборот, как традиционная теория права. Но, как я полагаю, достоин сожаления тот факт, что и это направление все еще уделяет исключительное внимание усвоенным способам поведения и пренебрегает возможными врожденными способами поведения в области права. Читая собрание Ваших сочинений (не всегда легких для юриста), я твердо убедился, что в этом таинственном "правовом чувстве" (а надо сказать что эти слова широко употреблялись в старой теории права, хотя и без объяснения) следует видеть типичные врожденные формы поведения".

Я вполне разделяю этот взгляд, отдавая себе, конечно, отчет в том что его убедительное доказательство связано с большими трудностями, на них также указывает проф. Занд в своем письме. Но что бы ни выявило будущее исследование филогенетических и культурно-исторических источников человеческого правового чувства, можно считать твердо установленным научным фактом, что вид Homo sapiens обладает высокодифференцированной системой форм поведения, служащей для искоренения угрожающих обществу паразитов и действующей вполне аналогично системе образования антител в государстве клеток.

В современной криминологии также ставится вопрос, в какой степени преступное поведение может быть объяснено генетическим выпадением врожденных форм социального поведения и реакций торможения и в какой мере оно происходит от нарушений в культурной передаче социальных норм. Решение этого вопроса, хотя и столь же трудное, как в теории права, имеет здесь, однако, гораздо большее практическое значение. Право есть право, в следовать ему нужно независимо от того, возникла ли его структура филогенетическим или культурно-историческим путем. Однако при вынесении приговоре преступнику важно знать, обусловлен его дефект генетически или же происходит от воспитания; от этого существенно зависят перспективы сделать его снова терпимым членом общества. Я не хочу сказать, что генетические отклонения не могут быть исправимы с помощью целесообразной тренировки: как сообщает Кречмер, некоторые лептосомы * , занимаясь гимнастикой с подлинно последовательностью * , сумели искусственно приобрести почти атлетическую мускулатуру. Если бы все филогенетически запрограммированное ipso facto * не поддавалось влиянию обучения и воспитания, то человек был бы безответственной игрушкой своих инстинктивных побуждений. Предпосылка любого культурного сожительства людей состоит в том, что человек способен укрощать свои побуждения, к этому сводится вся истина, заключенная в проповедях аскезы. Но господство разума и ответственности не безгранично. Его едва хватает и здоровому, чтобы он мог занимать свое место в культурном обществе. Между тем — пользуясь моим старым сравнением — можно сказать, что душевно здоровый человек и психопат различаются между собой не больше, чем люди с компенсированным и декомпенсированным пороком сердца. Человек, как удачно сказал Арнольд Гелен, по своей природе, т е. по своему филогенезу, есть культурное существо. Иными словами, его инстинктивные побуждения и культурно обусловленное, ответственное владение ими составляют единую систему, в которой функции обеих подсистем точно согласованы друг с другом. Небольшой недостаток или избыток с той или другой стороны приводит к нарушению гораздо легче, чем думает большинство людей, склонных верить во всемогущество человеческого разума и обучения. И, к сожалению, человек, по-видимому, лишь в весьма незначительных пределах способен компенсировать такие нарушения, тренируя свою власть над собственными побуждениями.

Прежде всего, криминологии слишком хорошо известно, как мало можно надеяться превратить в социальных людей так называемых эмоционально бедных. Это одинаково верно в отношении как родившихся эмоционально бедными, так и тех несчастных, у кого почти такое же нарушение возникло от недостатка воспитания, особенно от госпитализации (в смысле Рене Спитса * ). Недостаточный личный контакт с матерью в младенческом возрасте вызывает — если дело не кончается еще хуже — неспособность к социальным связям, симптомы которой чрезвычайно напоминают врожденную эмоциональную бедность. Итак, если неверно, что все врожденные дефекты неизлечимы, то еще менее верно, будто излечимы все приобретенные, старое врачебное правило: "лучше предупреждать, чем лечить" применимо и к нарушениям психики.

На вере во всемогущество условных реакций лежит немалая доля вины за некоторые причудливые ошибки правосудия. Ф. Хеккер в своих лекциях, прочитанных в клинике Менинджера в Топеке (Канзас), рассказал о случае, когда один молодой убийца, принятый на психотерапевтическое лечение, был через некоторое время выпущен как "излечившийся"' и очень, скоро совершил новое убийства. Это повторилось не более и не менее как четырежды, и лишь после того как преступник убил четвертого человека, гуманное, демократическое и бихевиористское общество осознало, что он социально опасен.

Эти четыре мертвеца — еще небольшое вред по сравнению с тем, какой причиняет само отношение нынешнего общественного мнения к преступлению. Превратившееся в религию убеждение, что все люди рождаются равными и что все нравственные пороки преступника надо относить за счет его воспитателей, которые перед ним грешны, приводит к уничтожению всякого естественного правового чувства, и прежде всего у самого отщепенца; преисполненный жалости к себе, он считает себя жертвой общества. В одной австрийской газете можно было недавно увидеть крупный заголовок: "Семнадцатилетний из страха перед родителями стал убийцей". Этот парень изнасиловал свою десятилетнюю сестру и, так как она угрожала рассказать об этом родителям, задушил ее. В этом сложном стечении обстоятельств родители по крайней мере отчасти могли быть повинны, но уж, конечно, не в том, что нагнали на юнца слишком большой страх.

Чтобы понять эти явно патологические крайности общественного мнения, нужно прежде всего отдать себе отчет в том. что оно является функцией одной из тех саморегулирующихся систем, которым, как мы говорили вначале, свойственны колебания. Общественное мнение инертно, оно реагирует на новые влияния лишь после длительной "задержки", сверх того, оно любит грубые упрощения, большей частью преувеличивающие подлинное положение вещей. Поэтому оппозиция, критикующая общественное мнение, по отношению к нему чуть ли не всегда права. Но в схватке мнений она переходит на крайние позиции, каких никогда не заняла бы, если бы не стремилась компенсировать противоположное мнение. И если господствовавшее до этого мнение рушится — а это обычно происходит внезапно, — то маятник колеблется в сторону столь же крайнего, преувеличенного взгляда прежней оппозиции.

Нынешняя гротескная форма либеральной демократии находится в кульминационной точке колебания. На противоположном конце, где маятник находился не так уж давно, были Эйхман и Освенцим, эвтаназия * , расовая ненависть, уничтожение народов и суд Линча. Мы должны понять, что по обе стороны точки, где остановился бы маятник, если бы когда-нибудь пришел в равновесие, стоят подлинные ценности "слева" — ценность свободного развития личности, "справа" — ценность общественного и культурного здоровья. Бесчеловечны лишь эксцессы в любую сторону. Колебание продолжается, и вот в Америке уже намечается , опасность, что вполне оправданный сам по себе, но неумеренный мятеж молодежи и негров может вызвать столь же неумеренную реакцию ничему не научившихся праворадикальных элементов, дав им желанный повод навязывать обществу другую крайность. Хуже всего, однако, что эти идеологические колебания не только не затухают, но угрожают расшатать всю систему вплоть до катастрофы. Дело ученого — попытаться наладить настоятельно необходимое торможение этих дьявольских колебаний.

Один из многих парадоксов, в которых запуталось цивилизованное человечество, состоит в том, что требование человечности по отношению к личности опять вступило здесь, в противоречие с интересами человечества. Наше сострадание к асоциальным отщепенцам, неполноценность которых может быть вызвана либо необратимым повреждением в раннем возрасте (госпитализация!), либо наследственным недостатком, мешает нам защитить тех, кто этим пороком не поражен. Нельзя даже применять к людям слова "неполноценный" и "полноценный", не навлекая на себя сразу же подозрение, что ты сторонник газовых камер.

То "таинственное правовое чувство", о котором говорит П. Г. Занд, без сомнения, представляет собой систему генетически закрепленных реакций, побуждающих нас выступать против асоциального поведения наших собратьев по виду. Эти реакции образуют неизменный в течение исторических времен основной мотив, на который накладывались вариации независимо возникавших в отдельных культурах правовых и моральных систем. Несомненно, далее, что вероятность грубо ошибочных действии этого неосознанного правового чувства столь же велика, как и при любой другой инстинктивной реакции. Если человек чужой культуры совершит оплошность (как это сделали, например, участники первой немецкой экспедиции на Новую Гвинею, срубив священную пальму), его предают смерти с таким же праведным самодовольством, как если бы это был член собственного общества, хотя бы нечаянно нарушивший табу своей культуры " Mobbing " * , столь легко ведущий к суду Линча, — поистине один из самых бесчеловечных способов поведения, до которых можно довести современного нормального человека. Он вызывает все жестокости по отношению к "варварам" вне собственного общества и к меньшинствам внутри него, усиливает склонность к образованию псевдовидов в смысле Эриксона и лежит в основе целого ряда других, хорошо известных социальной психологии явлений проецирования — например, типичного поиска "козла отпущения" за собственные неудачи и еще многих других чрезвычайно опасных и аморальных импульсов, интуитивно неразличимых для неискушенного и входящих в то же глобальное правовое чувство.

И все же для механизма нашего социального поведения это правовое чувство столь же необходимо, как щитовидная железа для наших гормонов, и отчетливо наметившаяся в наши дни тенденция огульно осудить его и не дать ему действовать может привести лишь к таким же печальным последствиям, как попытка лечить базедову болезнь полным удалением щитовидной железы. Опасные последствия нынешней тенденции к абсолютной терпимости, выключающей естественное правовое чувство, усиливаются еще и действием псевдодемократической доктрины, считающей все поведение человека результатом обучения. В нашем поведении, служащем сохранению общества или вредящем ему, многое зависит от благословения или проклятия, которое запечатлела в нас в раннем детстве более или менее проницательная, ответственная и, прежде всего, эмоционально здоровая родительская чета. Столь же многое, если не большее, обусловлено генетически. Как мы знаем, великий регулирующий механизм ответственного, категорического суждения лишь в весьма тесных пределах способен компенсировать недостатки социального поведения, как происходящие от воспитания, так и генетические. Кто умеет мыслить биологически и знает салу инстинктивных побуждений, а также относительное бессилие всякой ответственной морали и всевозможных благих намерений и кто еще в некоторой мере понимает, с позиция психиатрии и глубинной психологии, как возникают нарушения социального поведения, тот не может осуждать "нарушителя" с тем же праведным гневом, как это делает каждый эмоционально здоровый наивный человек. Он видит в отщепенце не дьявольски злого, а больного человека, гораздо больше заслуживающего сострадания, и с чисто теоретической точки зрения это вполне правильно. Но если к такой оправданной установке присоединяется еще заблуждение псевдодемократической доктрины, будто все человеческое поведение структурируется кондиционированием и поэтому его можно так же неограниченно изменять и исправлять, то отсюда происходит тяжкое прегрешение против сообщества людей.

Чтобы представить себе, какими опасностями угрожает человечеству выпадение унаследованного инстинкта, нужно понять, что в условиях современной цивилизованной жизни нет ни одного фактора, осуществляющего отбор в направлении простой доброты и порядочности, за исключением нашего врожденного чувства к этим ценностям. В экономическом соревновании западной культуры за них полагается безусловно отрицательная селекционная премия! Счастье еще, что экономический успех и показатель размножения не обязательно связаны положительной корреляцией.

Есть старая еврейская шутка, хорошо иллюстрирующая необходимость морали. Миллиардер приходит к шадхену (брачному посреднику) и дает ему понять, что хотел бы жениться. Шадхен, ревностно взявшись за дело, тут же принимается восхвалять некую необычайно красивую девушку, трижды подряд завоевавшую звание "Мисс Америка", но богач отклоняет предложение: "Я сам достаточно красив!" Шадхен, со свойственной его профессия гибкостью, сразу же начинает превозносить другую невесту, с приданым в несколько миллиардов долларов. "Богатства мне не надо,— отвечает Крез, — я сам достаточно богат". Шадхен сразу же переходит на третий регистр и рассказывает о невесте, уже в 21 год ставшей доцентом математики, а сейчас, в 24 года, занимающей должность ординарного профессора теории информации МТИ * . "Умной мне не надо, — говорит презрительно миллиардер, — я сам достаточно умен!" Тогда шадхен в отчаянии восклицает: "Какой же, ради Бога, она должна быть?" — "Она должна быть порядочной", — гласит ответ.

Мы знаем на примере наших домашних животных и даже диких животных, разводимых в неволе, как быстро при отпадении специфического отбора может наступить разложение форм социального поведения. У многих рыб, воспитывающих потомство, при искусственном разведении в коммерческих целях в течение нескольких поколений настолько нарушаются генетические системы ухода за потомством, что из нескольких десятков пар с трудом удается найти одну, еще способную правильно заботиться о нем. Примечательно, что при этом, как и при разложении норм социального поведения, выработанных культурой (см. главу 7), самые дифференцированные и исторически молодые механизмы, по-видимому, наиболее уязвимы. Старые, общераспространенные побуждения, например к питанию и спариванию, очень часто доходят при этом до гипертрофии. (Следует, впрочем, учитывать, что человек, разводящий животных, по всей вероятности, селективно поощряет неразборчивую, жадную еду и такое же спаривание, стремясь в то же время подавить мешающие ему стимулы к агрессии и бегству.)

В целом домашнее животное выглядит злой карикатурой на своего хозяина. Как я указал в одной из предыдущих работ (1954), наше эстетическое восприятие отчетливо связано с телесными изменениями, регулярно выступающими в ходе одомашнивания. Типичные признаки одомашнивания, такие, как исчезновение мышц и замена их жиром, с возникающим отсюда отвислым животом, укорочение основания черепа и конечностей, обычно рассматриваются и в животных, и в человеке как уродство, в то время как противоположные признаки считаются "благородными". Совершенно аналогична наша эмоциональная оценка особенностей поведения, которые одомашнивание уничтожает или по меньшей мере ставит под угрозу: материнская любовь, самоотверженная и храбрая защита семьи и общества — инстинктивно запрограммированные нормы поведения, точно так же, как еда и спаривание, но мы определенно воспринимаем их как нечто лучшее и более благородное.

В упомянутых работах я проследил во всех подробностях тесные связи между угрозой исчезновения определенных признаков при одомашнивании и оценкой их нашим этическим и эстетическим чувством. Корреляция здесь слишком отчетлива, чтобы быть случайной, и объяснить ее можно лишь допущением, что в основе наших ценностных суждений лежат встроенные механизмы, предохраняющие человечество от угрожающих ему вполне определенных явлений вырождения. Это наводит на предположение, что в основе нашего правового чувства также лежит филогенетически запрограммированный механизм, функция которого — противодействовать инфильтрации общества асоциальными представителями нашего вида.

Один синдром наследственных изменений, несомненно, проявляется аналогичным образом и по сходным причинам у человека и у его домашних животных: это примечательная комбинация ранней половой зрелости и удлинения юношеской стадии развития. Как давно уже указал Больк, человек целым рядом своих физических признаков больше напоминает юношеские формы, чем взрослых животных ближайших ему зоологических видов. Длительную задержку в юношеском состоянии обычно называют в биологии неотенией. Отмечая это явление у человека, Л. Больк (1926) особенно подчеркивает замедление человеческого онтогенеза * , так называемую ретардацию. Тем же закономерностям, что и онтогенез тела, подчиняется и онтогенез человеческого поведения. Я сделал попытку показать (1943), что сохраняющаяся у человека до глубокой старости исследовательская любознательность, проявляющаяся в виде игры, его открытость по отношению к миру, как называет ее Арнольд Гелен (1940), представляет собой удержавшийся юношеский признак.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

С историей человечества
Формы поведения
Должно войти в сокровищницу знаний культуры в качестве ее традиционных