<<<     ΛΛΛ     >>>   

культуру континента — связано прежде всего с пламенными пророчествами об "американском уделе", либо с излишне идеализированным представлением о сущности Америки. В противовес "не сбывшемуся" в силу невозможности его конкретизации сложился обширный каталог утопических проектов "должного" с характерными для них волюнтаризмом, провиденциализмом и мессианством. "Образы желания", отраженные в этих проектах и составившие каркас местных и иностранных моделей утопического идеала, превратились в стереотипы, почти что архетипы, в которых латиноамериканцы, как им казалось, узнавали самих себя.
"Игра зеркальных отражений" между Европой и обеими Америками (явление это характерно и для Соединенных Штатов и Канады) с самого начала сопровождала все "пульсации" утопии на континенте. В этом отношении можно выделить пять исторических периодов ("ключевых моментов человечества", как сказал бы Стефан Цвейг), когда напряжение утопии замыкало цепь, протянувшуюся от воображаемого к реальному, от теории к практике. Условно обозначим их как период воображаемых признаков будущего открытия Америки, период генезиса американского утопического дискурса, период утопии для американцев, период новой земли обетованной и, наконец, период "нашего права на утопию". К рассмотрению этих пяти периодов мы и переходим.
Как был "придуман" Новый Свет
Первые пульсации американской утопии можно различить в античных мифах, которые предвозвещали существование "четвертой части света", а позже— в мифах, составивших основу идеи Нового Света в ходе открытия Америки в 1492 г. и ее включения в сферу западноевропейского воображения. Таким образом, с полным правом можно сказать, что "бегство на Запад" — одно из направлений экспансии западной цивилизации, и стало главной причиной встречи двух миров — Европы и Америки.
130

Движение на закат, в древнеегипетскую "землю мертвых", началось в Греции. Именно на западе находится языческий рай, какое бы имя он ни носил,— Елисейские поля или Сады Гесперид; именно в западном направлении разворачиваются странствия гомеровской "Одиссеи"; здесь же находится континент Атлантида из платоновских диалогов. По мере того, как исследовательские экспедиции и путешествия все дальше смещают к западу границу неизведанного, мифологические острова гомеровского мира (Сицилия и Липарские острова) вытесняются Блаженными островами, расположенными по ту сторону Геркулесовых столпов, где люди все еще живут в Золотом веке. Душистые сады Андалусии и север Африки уступают место insulas fortunatae, Счастливым островам — Канарам, Мадейре,— расположенным в самом сердце Моря Мрака (этим именем обозначали тогда Атлантический океан).
Necplusultra, барьер Гибралтарского пролива, был преодолен в средние века, когда это туманное море заселяли "островами услад", носящими мифологические имена: Авалон, Бразил, Ненайденный остров — местоположение земного рая — или же остров Антилия Семи Городов, где якобы нашли убежище христианские священники, бежавшие от господства мавров на Иберийском полуострове. Легендарная Атлантида платоновских диалогов — "Тимея" и "Крития" — продолжается на этих островах: они не что иное, как вершины гор затонувшего континента.
Таким образом, пространственные перемещения породили первичное напряжение между утопией и реальностью, между легендарными странами и реальной географией; оно вдохновляет опасные торговые предприятия арабских, генуэзских, португальских и каталонских мореплавателей, а также мессианские путешествия ирландских монахов, которые добираются до "Последней Туле" (видимо, Исландии) и "твердого моря", то есть до берегов Гренландии. Легенды о неведомых землях вдохновляют рискованные грабительские и колонизаторские
131

экспедиции викингов, в частности Эйрика Рыжего, в "Винланд" — Северную Америку. По-видимому, это движение принимает окончательные формы в 1492 г., после "официального" открытия Америки, хотя сам Христофор Колумб не сразу понял реальный масштаб своего предприятия.

Не следует забывать, что открытие Америки — плод начинания, которое преследовало совершенно иные цели. Христофор Колумб случайно "наткнулся" на неведомый континент в поисках пути к легендарным землям Великого Хана, повелителя Катая и Сипанго. Поэтому сознание того, что он открыл Новый Свет, утвердилось позднее, а первые письма, хроники и донесения по-прежнему относятся к разряду домыслов.

Таким образом, первый дискурс об Америке, являет собой попытку подступиться к "неизведанной" территории и объяснить все неожиданное путем "окрещения" реальности нелегким путем сравнения, описания и каталогизации "инаковости". "Окрещение" есть способ присвоения и завоевания континента, акт легитимации Нового Света и его включения в западноевропейскую историю, внезапно ставшую историей всемирной. Отныне, облаченный в систему условностей, континент будет присоединен к европейскому наследию, которое передается из века в век в качестве неоспоримого общего достояния.
В итоге Новый Свет очень скоро становится вотчиной "социального воображаемого" эпохи. Растет число экспедиций, легенды и просто выдумки, передаваясь из уст в уста, охватывают все новые пространства, стимулируя завоевания и эмиграционные движения, приводящие к соперничеству великих держав. На смену первопроходцам приходят другие мореплаватели, и открытие новых земель становится делом обыденным. Колумб умирает, всеми покинутый и забытый.
Но после 12 октября 1492 г. мир уже никогда не вернется в прежнее состояние. С этого момента Испания и другие народы Европы будут определять свои приорите-
132

ты, сообразуясь с новыми интересами, вызванными к жизни открытием Америки. Как и всякое открытие, оно создает новые реальности, расширяет, опровергает или ограничивает прежние знания и в значительной мере разрушает свойственное эпохе "видение мира".
Включение Америки в орбиту европейской цивилизации совпадает с поворотным моментом в европейской истории: любознательность людей Возрождения и кругосветные путешествия разорвали замкнутый на себя средневековый мир. Отныне утопии нет места на территории старого континента: он слишком известен и изведан. Сумрачные северные регионы— страны варваров в греческой историографии— с их легендами и мифами отступали все дальше: путешественники и завоеватели включали их в мир западной истории. Полные чудес территории Востока, открытые и описанные такими путешественниками, как Марко Поло, превращаются в "шелковые пути" и "пути пряностей", по которым вдохновенно и бесстрашно устремляются купцы. На юге арабы и португальцы, которых влекут огромные торговые прибыли, открывают пути в Индию, заставляя навсегда забыть легенды о горячих водах и необитаемых землях в тропиках и на экваторе.
Даже земной рай, по-видимому, теряется в пространстве воображаемого, и лишь богословская апологетика еще настаивает на его географической реальности. Прогресс научного знания лишает сакральности небесные сферы: теперь их населяют звезды и созвездия, с вполне определенными названиями, их движение подчиняется эмпирически доказанным законам физики, и по точному расположению звезд ориентируются мореплаватели. Уже и ангелы растворяются в пространстве — все менее "космическом" и все более "космогоническом".
Остается лишь одно неизведанное направление — на Запад: туда увлекают путешественников мистика географии и дух приключений (Эрнст Блох назовет это "географическими утопиями"), а также дискуссии астро-
133

номов и картографов о реальных размерах нашей планеты.
В необходимости проложить путь к легендарным землям на закате больше не остается сомнений. О четвертой части света говорят как о достоверном факте— его остается только доказать. Поэтому-то Альфонсо Рейес полагает, что Америка была "землей, куда стремились еще прежде, чем ее открыли", ибо "ее искали все, и до того, как превратиться в установленный факт, она была научным и одновременно поэтическим предчувствием"1. Таким образом, открытие Америки не было случайным. "Европа открывает Америку, ибо нуждается в ней", утверждает Леопольдо Cea.
Идеалы, потребные европейцу, отнесены в "новую землю", землю неведомую, где все пока возможно, даже если встает вопрос: "Мы открыли Америку — что с ней теперь делать?". "С этой минуты",— пишет далее Альфонсо Рейес,— "удел Америки, независимо от случайностей и ошибок истории, начинает определяться в глазах человечества как возможное поле реализации более беспристрастного правосудия, лучше осознанной свободы, более полного счастья, справедливее распределенного между людьми, — как государство мечты, как Утопия"2.
Таким образом, вопреки всякой научности, можно предположить, что открытие Америки не только не подавляло воображение, но и давало ему новые стимулы и мотивы. Америка служит подтверждением и обоснованием фантазий и легенд прошлого, она актуализует пророчество Священного Писания о том, что где-то существует земля обетованная, эсхатологический finis ferrarian, край земли, где суждено завершиться времени, где будет явлено последнее откровение, альфа и омега истории. Подобно экзегету, который "раскрывает текст", извлекая из него "скрытое" содержание, европеец видел в
1 Reyes Alfonso. Ultima Tule — Obras completas, op. cit., p. 29.
2 Ibid., p. 57.
134

открытии Америки возможность расшифровать тайну и утвердиться в своей эсхатологической вере. Время, как "корабль", увлекает человека в завещанный рай — и хотя рай этот будет вновь обретен лишь с концом истории, он может быть явлен в настоящем благодаря раскрытой тайне Америки.
По воле случая первые земли Нового Света, открытые Христофором Колумбом, были островами, больше того, островами райскими, где жили в "чистоте" "изначальные люди". Абстрактный, фантастический образ Эдема превращается в прекрасную реальность. Как показал Сержио Буарке ди Оланда1 на примере Бразилии, образ Нового Света очень быстро сложился на основе языческих и христианских мифологических представлений о рае. Все верили, все утверждали, что Золотой век, описанный классическими авторами,— Гесиодом, Вергилием, Пиндаром, Горацием, Овидием, Сенекой и Лукианом из Самосаты— не навсегда исчез в прошлом, но сохранился в неприкосновенности на американской территории. Его признаки видят во многих приметах быта коренных народов и относят это на счет изоляции, в которой живут счастливые обитатели островов.
Золотой век прошлого вновь обрел место в настоящем, христианство первых веков своего существования возродилось в утопической деятельности миссионеров, потерянный рай обретен в "эдемизме", классическая Аркадия цветет вновь, все опять одержимы желанием найти источник вечной молодости. "Изобретение" Нового Света сопровождается воскрешением и переработкой старых мифов.
Однако же объективация мифов, якобы обнаруженных в реальности, не вытеснила элемент фантазии из нового дискурса об Америке. Напротив, воображение как никогда плодотворно: кажется, будто реальность не только не опровергает фантазию, но и стимулирует, раз-
1 Buarque de Holanda Sergio. Visao do paraiso: os motivos edenicos no descubrimento e colonizacao do Brasil. Sao Paulo, Companhia Editora Nacional, 1977.
135

вивает и, как ни странно, оправдывает ее. Понсе де Леон1* обшаривает Антильские острова и Флориду в поисках легендарного источника вечной молодости, Орельяна2* дает античное имя "Амазонка" реке, к низовьям которой спускается, а царство Эльдорадо направляет шаги Писарро3* — подобно тому, как страна Сипанго указывала путь каравеллам Колумба.
Открытие Америки вовсе не сразу закроет врата средневековья. На протяжении трех столетий средневековые легенды и мифы движут первооткрывателями и конкистадорами и просматриваются в описаниях их экспедиций. Значительное число этих легенд и мифов — Золотой век, земной рай, страна Кокань — питаются и разрастаются за счет доколумбовых мифов и легенд, поразительным образом совпадавших с ними в том, что касается восприятия Нового Света как земли мира, изобилия, здорового климата. Другие мифы — Аркадия, Эльдорадо — возродятся уже в литературной форме; свидетельство тому— лучшие страницы современного латиноамериканского романа.
Столкновение с новой реальностью не только не опровергло мифы и легенды прошлого о "возможном существовании других миров", но и актуализировало их. Миф не исчезает, погребенный реальностями завоеванной территории, но живет новой жизнью, разрастается, трансформируется. Иногда он меняет обличье и принимает разнообразные формы (Эльдорадо, амазонки, источник вечной юности), а бывает, его просто перечитывают заново, иначе говоря, перетолковывают в духе Нового Света — как миф об Атлантиде, изложенный в диалоге Платона "Критий".
1* Хуан Понсе де Леон (ок. 1460-1521) — испанский конкистадор, основатель г. Сан-Хуан (Пуэрто-Рико), первооткрыватель п-ва Флорида.
2* Франсиско де Орельяна (1505 или 1511-1546 или 1550) — испанский конкистадор, проследил все среднее и нижнее течение Амазонки.
3* Франсиско Писарро (1470/75-1541)— конкистадор, завоеватель Перу, основал г. Лиму.
136

Открытие Америки вовсе не набрасывает узду на тот полет фантазии, которым дышат карты неведомого, воображаемого Запада, созданные в эпоху античности и в средние века, оно не только не разоблачает фантазию, но и стимулирует ее, как бы предоставляя ощутимые доказательства, оправдывающие продолжение поисков идеального пространства. Достаточно вспомнить многочисленные экспедиции, организованные Испанской и Португальской короной, а также англичанами, немцами, голландцами и французами, с единственной целью — найти места, которые сегодня кажутся химерами: источник вечной молодости, царство Пресвитера Иоанна, Семь Городов Сиволы, Серебряную Гору, Коричную Страну, Город Двенадцати Цезарей, Белого Короля, Эльдорадо и страну Амазонок. Многие открытия и исследования обширных территорий Северной и Южной Америки были совершены в поисках мифов, принимаемых за реальность. История разочарований от этих экспедиций во многом совпадает с историей экспансии Испанской империи.
Реальность подтверждает воображение
Одновременно коллективное воображение Европы переносит на американскую территорию подвиги рыцарских романов, каталоги фантастической зоологии и прикладной ботаники, забытые легенды и поверья. После открытия Америки хронисты, сопровождавшие конкистадоров, усердно проверяли эти мифы и приспосабливали их к американской реальности. Априорное понятие о Новом Свете, каким он представлялся, пронизывает любое описание его действительности. Казалось, что в Новом Свете находят подтверждение фантазии из описания воображаемого путешествия Жана де Мандевиля, созданного около 1355 г., и целый ряд "чудес", описанных в путешествиях Марко Поло или в "Этимологиях" Исидора Севильского.
137

Берналь Диас дель Кастильо1*, прибыв вместе с Эрнаном Кортесом в Теночтитлан и увидев белые здания столицы империи ацтеков, возвышающиеся над цветущим озером, полагает, что "зрит перед собою чудеса Амадиса Гальского"; Гонсало Фернандес де Овьедо утверждает, что Антильские острова, куда он высадился вместе с Христофором Колумбом, — это острова Гесперид, которые античные авторы помещали на западной оконечности земли, в сорока днях плавания от Коргон (островов Зеленого Мыса) и где сохранился в неприкосновенности рай Золотого века. Со своей стороны, падре Акоста2* в своем сочинении De Natura Novi Orbis — которое Александр Гумбольдт считал основой современной американской географии, — объясняет происхождение миграций в Новый Свет и разнообразие его фауны и флоры, исходя из сведений о Ноевом ковчеге, как он описан в Книге Бытия.
Можно было бы привести и другие примеры, но и этих достаточно, чтобы подчеркнуть главное: предпринимались сознательные усилия, чтобы объяснить новую реальность через раннее существовавшие представления, сделать ее умопостигаемой, не стесняя вымыслов былых времен.
"Испанцы",— пишет Клод Леви-Строс,— "стремились не столько выработать новые понятия, сколько проверить истинность древних легенд: пророчеств Ветхого Завета, греко-латинских мифов, таких, как Атлантида и амазонки; на это иудео-латинское наследие наслаивались средневековые легенды — Царство Пресвитера Иоанна и источник вечной молодости— и рожденные в Америке, как Эльдорадо "3.
1* Берналь Диас дель Кастильо (ок. 1500-1581)— испанский конкистадор и хронист, автор "Подлинной истории завоевания Новой Испании".
2* Хосеф де Акоста (1540-1600)— хронист, философ, священник, член ордена иезуитов.
3 Цит. по: Mahn-Lot Marianne. La decouverte de l'Amerique. Paris, Flammarion, 1970, p. 90.
138

В известном смысле, "Запад предпринял не открытие нового мира, но возврат к своим собственным корням по ту сторону первоначальных вод океана"1. Попытка привести реальность в соответствие с предшествующим ей воображаемым влечет за собой ирреальное видение Америки, которое закрепляется и воспроизводится в годы, последующие за ее открытием и завоеванием. Якобы обретенные вновь Золотой век и земной рай изгнали, словно беса, подлинную реальность.
Одновременно открытая Америка становится новым источником, "новым рассадником" образов — как выразился Лесама Лима, полагающий, что "в Новом Свете с момента его вхождения в западную историю тесно переплетались античный миф и новая утопия"2. В первые годы завоевания Америки, напоминает он, "воображение было не "местным сумасшедшим", но законным принципом классификации, осмысления и дифференциации новых реалий".
Отождествление мифов с географией, флорой и фауной Америки происходит немедленно и автоматически. Флора и фауна опознаются по старинным бестиариям, собраниям басен и книгам о колдовских растениях. Сходство устанавливается воображением.
Таким образом, изучение утопии предполагает изучение мифов древности. Ибо именно благодаря их пересадке на американскую почву и родится на заре Нового времени утопический жанр.
Однако по своей природе мифологические предпосылки3 существенно отличаются от первого структурированного дискурса утопии. В самом деле, миф и утопия имеют разную природу. Миф — явление общественное и коллективное, это, как правило, предмет верований, особен-
1 ServierJean. Histoire de l'utopie. Paris, Gallimard, 1967, p. 122.
2 Lezama Lima Jose. La expresion americana. Santiago de Chile, Editorial
Universitaria, 1969, p. 71.
3  Исаак X. Пардо (Pardo Isaak J. Los fuegos bajo el agua. La
invencion de la utopia. Caracas, La Casa de Andres Bello, 1983) отыскивает
следы ренессансной утопии в вавилонских текстах, кельтских мифах
и библейской иудео-христианской традиции.
139

но если он заложен в основание самих институтов архаических обществ. Миф, аллегорический или символический, всегда поливалентен и подчинен тесной взаимосвязи с социумом, эманацией которого он является; именно поэтому он почти всегда выступает оправданием установленного порядка.
Утопия, напротив, подразумевает критическое отношение к существующему порядку, а предлагаемый ею альтернативный проект имеет одну цель — усомниться в этом порядке. Кроме того, утопия есть творение индивидуальное. Утопические сочинения создаются известными писателями и образуют замкнутую систему, в которой визуализируются образы, выработанные, как правило, в соответствии с обобщенной и целостной программой переустройства общества. Это, однако, не мешает индивидуальному творению в определенный исторический момент выступать в качестве механизма объективации смутного чувства протеста, охватывающего отдельные социальные группы или целый народ.
Хотя в теории различие между мифом и утопией можно установить достаточно точно, на практике, в частности, применительно к Латинской Америке, провести его гораздо труднее. Действительно, в ходе открытия, завоевания, а затем колонизации Америки процесс перенесения в иную культуру классических мифов — о Золотом веке, земном рае, блаженных островах, Аркадии, стране Кокань — почти невозможно отделить от конкретной утопической задачи, построения Идеального Государства.
Миф о земле обетованной
Большинство мифов и топосов коллективного воображения коренится в эпизоде, который наложил глубокий отпечаток на историю одного народа, и быть может, имел решающее значение для его самосознания. Мы имеем в виду миф о земле обетованной, который задолго до отождествления с Новым Светом, открытым в 1492 г., уже воплощал в себе на страницах Книги Бытия панацею
140

и упование еврейского народа, покорного своей судьбе — исходам, эмиграциям, диаспорам и изгнаниям.
Миф о земле обетованной особенно интересен в контексте этой книги. Символическая география — или психогеография — иначе говоря, тот способ, каким человек представляет себе различные реальные или воображаемые пространства и выстраивает их иерархию, ясно показывает (как напоминает Поль Дьель), что земля обетованная является пределом и завершением духовных исканий. Это земля, которой необходимо достичь, земля удовлетворения, конечная цель, царство мира и совершенства.
Изначально земля обетованная— это земля, которую Иегова обещает Аврааму: "...Возведи очи твои, и с места, на котором ты теперь, посмотри к северу, и к югу, и к востоку, и к западу. Ибо всю землю, которую ты видишь, тебе дам Я и потомству твоему навеки" (Бытие, 13, 14-15). Земля эта — Ханаан, реальная область, расположенная географически по ту сторону пустыни, отделяющей Ур от страны Халдеев. В Ханаан можно эмигрировать, как приказывает Иегова Аврааму: "...Пойди из земли твоей, от родства твоего и из дома отца твоего, в землю, которую Я укажу тебе". (Бытие, 12, 1). За обещанием следует приказ: "Встань, пройди по земле сей в долготу и в широту ее, ибо Я тебе дам ее". (Бытие, 13, 17),— который впоследствии будет повторен Исааку, Иакову и Моисею.
На вершине горы Синай, посреди пустыни, Иегова обещает Аврааму: "Потомству твоему отдам я землю сию" (Бытие, 12, 7). С тех самых пор люди будут связывать землю обетованную с идеей родины либо народа, который следует создать "где-либо". Мессианство будет направлять множество исходов, упований, эмиграций и колонизаций; оно предвещает тот "конец времен", когда Ханаан, с горой Синай в центре его, будет землей для всех.
Даже когда речь идет о реальной земле, Ханаан представляется через топику земного рая, идеального про-
141

странства par excellence, и через топику совершенного времени Золотого века. Следовательно, Ханаан — добрая земля:
Ибо Господь, Бог твой, ведет тебя в землю добрую, в землю, где потоки вод, источники и озера выходят из долин и гор, в землю, где пшеница, ячмень, виноградные лозы, смоковницы и гранатовые деревья, в землю, где масличные деревья и мед, в землю, в которой без скудости будешь есть хлеб свой и ни в чем не будешь иметь недостатка... (Второзаконие, 8, 7-9).
В свою очередь, Исайя пророчествует о пришествии "доброй земли", где все будут жить в атмосфере мира, найдя убежище от любого насилия: "Тогда волк будет жить вместе с ягненком, и барс будет лежать вместе с козленком; и теленок, и молодой лев, и вол будут вместе, и малое дитя будет водить их". (Исайя, 11, 6), ибо "сидел каждый под виноградом своим и под смоковницею своею, и никто не страшил их" (1 Маккав., 14, 12)
Благодатная страна с "медом из камня и елеем из твердой скалы" (Второзаконие, 32, 13) предвосхищает изобилие, в котором благоденствуют обитатели страны Кокань. Богатство и приятная жизнь: вся топика, которая была присуща различным видам "рая для бедных", созданным средневековым воображением, вновь возникнет в первых представлениях людей о Новом Свете и вплоть до сегодняшнего дня будет указывать путь эмигрантам, желающим без особых усилий "жить по-американски".
Поиск земли обетованной воспроизводит основополагающую оппозицию, лежащую в основании исходного мифа; с одной стороны, та "проклятая земля", где после изгнания Адама и Евы из земного рая живут их потомки, с другой — земля Ханаанская, обещанная Аврааму.
На "проклятой земле" люди обречены тяжким трудом зарабатывать "свой ежедневный хлеб", а в земле обетованной текут в изобилии вино, молоко и мед, а главное,
142

здесь возрождаются символы и архетипы первоначального потерянного рая.
Описание этой земли содержит в себе все те признаки, которые, начиная с Книги Бытия, отличали "пространство желания", идеальное (расположенное там) пространство, противопоставленное пространству "реальному" (расположенному здесь, где человек живет). Одна лишь надежда локализовать его указывала путь множеству эмиграций и исходов.
Именно на идеализации этого далекого пространства строится надежда на возможный иной мир — новый мир, Новый Свет, мир идеальный, антономазию утопического пространства, на ту самую землю, обещанную избранным людям или народам за их заслуги или их положение.
Не раз возникающее в Ветхом Завете обещание земли обетованной повторяется и в Новом Завете, где звучит напоминание "нетерпеливым", что "у Господа один день, как тысяча лет, и тысяча лет, как один день.". Как пишет святой апостол Петр во Втором соборном послании, "мы, по обетованию Его, ожидаем нового неба и новой земли, на которых обитает правда". (II Петр, 3, 8, 13).
В книге Апокалипсиса земля обетованная превращается в проект некоей "новой земли", земли, возвещающей конец времен: "И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет" (Откровение, 21, 1). "Новая земля" есть одновременно и та земля, где будет возведен новый Иерусалим, "нисходящий с неба"; город, врата которого никогда не запираются, где течет чистая и светлая река воды жизни, где плодоносит древо жизни и где не будет "проклятия". Эта земля вбирает в себя другие классические мифы, такие, как источник вечной молодости и, главное, миф о Золотом веке, затерянном inillotemporeс наступлением железного века.
Золотой век начальной истории человечества, воплощенный для иудеев и христиан в Эдеме из Книги Бытия, куда они, не без чувства ностальгии, предполагают вер-
143

нуться, здесь отнесен в конец истории. Блаженные времена первоначала ожидают человека в будущем, которое благодаря мессианству обретает иное измерение: время подобно реке, текущей в рай, где наступит конец времен в тот миг, когда Эдемский сад вновь и навсегда распахнет свои врата.

Образ Небесного Иерусалима уже несет в себе некоторые характеристики, которые позже подхватит утопический жанр, лишив их апокалиптического измерения. Речь в частности, идет об архитектуре и плане "идеального града". Указания, данные Иезекиилем в его пророчестве относительно возведения Иерусалимского храма превратят эту землю, пребывающую "ныне в запустении", в "сад Эдемский" (Иезекииль, 40-48).
На протяжении столетий топос земли обетованной смещается от земли (Ханаан) к городу, новому Иерусалиму. Миф меняется и развивается, "как сама жизнь", напоминает Исаак X. Пардо в своей книге "Огни под водой", демонстрируя, каким образом миф о земле обетованной постепенно приобретает трансцендентное, символическое значение1. В сменяющих друг друга священных текстах мы переходам от земли Ханаанской, находящейся в Палестине, к духовному пространству желания и к упованию человечества. Феномен этот, отчетливо заявляющий о себе в Библии, возникает и в других сакральных текстах иудейского народа.
В Первой книге Еноха земля обетованная есть в действительности апокалиптическое видение устройства мироздания; в Третьей книге Сивиллы обетованное пространство подчинено наступлению эры изобилия:
Мед станет струиться с неба, деревья принесут плоды и будут тучны стада коров, овец и коз. Господь заставит бить молочные ключи. И города полны будут всяких благ, а поля изобильны...2
----------------------------------------
1 Pardo IsaakJ. Op. cit.
2 Ibid., p. 224.
144

Наконец, в Четвертой книге Ездры, где урожай возрастает в тысячу раз — тысяча лоз на каждом винограднике, тысяча кистей на каждой лозе, тысяча ягод в каждой кисти — мотив земли обетованной уже включается в настоящую аллегорию бытия и представлен метафорически.
Чистая земля и земля, не знающая зла
Миф о земле обетованной присутствует и в иных цивилизациях. Земля обетованная, спроецированная в будущее благодаря своему мессианскому измерению, реализует во времени свой конкретный пространственный топос: Ханаан для иудеев, странствующих по пустыне, Итака для Одиссея, Чистая Земля для Платона, для японцев — земля чистая (Йодо) и земля награды (Ходо), Земля "без зла" для южноамериканских тупи-гуарани, земля отцов, "родная деревня", к которой многие традиционные общества возвращаются в циклическом движении, чтобы воскреснуть среди духов предков.
Для христиан земля обетованная является и Святой Землей par excellence. Палестина, "горние пределы" — это земля избранных, к которой впоследствии будут привязаны символы "центра мира", Салем, Туле и Гластонбери — туда Иосиф Аримафейский перенес Святой Грааль — а также множество легенд и эпопей, объясняющих происхождение европейских селений и народов.
Миф этот оказался далеко не исчерпан в космогонии Старого Света; начиная с 1492 г. он объясняет неодолимое влечение ко времени праистоков, перенесенному в просторы Нового Света. Миф возрождается и трансформируется, и на основе его архетипов возникает утопия — как жанр и как американская практика.
Таким образом, открытие Америки — это не столько открытие некоей самостоятельной, существующей "в себе" целостности, сколько локализация мифа, уже высказанного в Священном Писании, во тьме времен, мифа, который был наделен эсхатологическими признаками,
145

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

БесконеЧное шествие латиноамериканских утопий воображаемые признаки открытия америки
Семейной истории
Период генезиса американского утопического дискурса