<<<     ΛΛΛ     >>>   

Во всех слоях общества заинтересовались тогда социализмом и различными проектами реформ и преобразования общества. Осенью и затем зимою ко мне постоянно обращались с предложением читать лекции. Таким образом, я объехал почти все большие города Англии и Шотландии, читая лекции отчасти о тюрьмах, но больше всего об анархическом социализме. Так как я обыкновенно принимал первое сделанное мне предложение гостеприимства после окончания лекции, то мне приходилось иногда ночевать в богатом дворце, а на другой день — в бедном жилище рабочего. Каждый вечер я виделся после лекции со множеством народа, принадлежавшего к самым различным классам. И в скромной ли комнате рабочего или в гостиной богача завязывалась одинаково оживленная беседа о социализме и анархизме, продолжавшаяся до глубокой ночи, пробуждая надежды в коттеджах и опасения в богатых домах. Всюду она велась с одинаковой серьезностью.

У богачей главный вопрос был: “Чего желают социалисты? Что они намереваются делать?” Затем следовало: “Какие уступки абсолютно необходимо будет сделать в известный момент для избежания серьезного столкновения?” Во время этих разговоров мне редко приходилось слышать, чтобы требования социалистов назывались несправедливыми или вздорными; но я находил также повсеместно твердую уверенность в том, что революция в Англии невозможна, ибо стране придется гибнуть от голода, и что требования большинства рабочих еще не достигли ни того размера, ни той точности, которые высказываются в требованиях социалистов. (...)

Другою характерною чертою движения в Англии было значительное число лиц из средних классов, поддерживающих его всяким образом. Одни из них открыто присоединялись к движению, другие косвенно помогали ему. Во Франции и в Швейцарии обе партии, рабочие и средние классы, стояли в боевом порядке друг против друга, резко разделенные на два лагеря. Так было по крайней мере в 1876—1885 годах. Когда я жил в Швейцарии, то знакомства мои были исключительно среди работников; вряд ли я имел двух или трех знакомых из средних классов. В Англии это было бы невозможно. Значительное число мужчин и женщин из буржуазии, не колеблясь, открыто являлись в Лондоне и в провинции нашими помощниками при устройстве социалистических митингов, при сборе в парках денег в пользу стачечников, секретарями в секциях, организаторами манифестаций. Кроме того, мы видели зачатки движения “в народ”, подобное тому, которое совершалось в России в начале семидесятых годов, хотя не такого глубокого, не проникнутого таким же самоотречением, иногда при этом не лишенного характера благотворительности, который совершенно отсутствовал у нас. В Англии тоже многие искали всякие способы сближения с рабочими, посещая для этого трущобы и устраивая народные университеты, “поселения” интеллигентов в трущобных кварталах, как Тойнби-Холл, и т. д. (...)

XVII

(...) Знакомясь таким образом с реальной жизнью, я постоянно имел ввиду вопрос: какие формы должно принять производство на социалистических началах, т. е. организованное самими трудящимися, для наилучшего удовлетворения всех нужд населения? Большинство социалистов говорило до тех пор, что цивилизованное общество производит гораздо больше, чем требуется для обеспечения благосостояния всем, и что неправильно только распределение того, что производится. “Когда,—говорили они,—произойдет социальная революция, каждому останется только вернуться в свою фабрику или мастерскую и взяться за прежнюю работу. Общество само завладевает прибавочною стоимостью, то есть прибылью, идущей теперь капиталисту”. Я, напротив, убедился, что при современной системе частной собственности само производство, ведущееся ради прибыли, приняло ложное направление и оно совершенно недостаточно даже для удовлетворения основных жизненных потребностей всего населения. При такой низкой производительности “благосостояние для всех” невозможно. Частная собственность и производство ради прибыли прямо-таки мешают настоящему удовлетворению потребностей населения, как они ни скромны в данное время у громадной массы народа.

Ни один продукт, замечал я, не производится в большем количестве, чем его требуется для удовлетворения всех потребностей. “Перепроизводство”, о котором так часто говорят, означает только, что массы слишком бедны и не в состоянии покупать даже предметы первой необходимости, произведенные ими и в которых они сильно нуждаются. А между тем во всех образованных странах производство, как промышленное, так и земледельческое, очень легко может и должно быть увеличено до такого уровня, чтобы обеспечить довольство для всех. Эти мысли повели меня к изучению того, чем может стать современное земледелие, а также как переустроить образование на новых началах, чтобы дать возможность каждому заняться приятной и производительной физической и умственной работой и усилить общую производительность. (...)

Печатается по: Кропоткин П. А. Записки революционера. М., 1990. С. 458, 459, 461, 463.

(1842—1904) — философ, социолог, литературный критик, публицист, идеолог позднего народничества. Родился в семье чиновника из дворян. Учился в Петербургском институте горных инженеров, из которого был исключен за участие в студенческих волнениях в 1863 г. Литературную деятельность начал в журнале “Рассвет”. Сотрудничал в “Книжном вестнике”, “Современном обозрении”. Привлечение его Н. А. Некрасовым к работе в “Отечественных записках” (1868 г.) стало поворотным пунктом в его публицистической деятельности. С 1877 г.— один из редакторов “Отечественных записок”. В конце 70-х гг. сблизился с народовольцами, сотрудничал в их печатном органе “Народная воля”. В 1888 г. участвовал в нелегальном журнале “Самоуправление”. Являлся одним из инициаторов партии “Народное право”, редактировал ее программу. После закрытия “Отечественных записок” в 1884 г. сотрудничал в “Северном вестнике”, “Русской мысли”, “Русских ведомостях”. С 1892 г. стал во главе журнала “Русское богатство”. В воззрениях Михайловского равнозначны нравственное, социально-политическое мировоззрение и социологическая доктрина. Его взгляды складывались в духовной атмосфере 60-х гг. под влиянием идей А. И. Герцена, П. Л. Лаврова, Ж. Прудона. Сам он считал себя продолжателем и последователем идей Н. Г. Чернышевского. Свободу личности, признание ее интересов характеризовал как высший критерий и смысл социального развития. В своих политических убеждениях Михайловский опирался на формулу прогресса как теоретическое основание идеи о руководящей роли интеллигенции в истории и революционном преобразовании общества. Он стал последовательным противником революционного насилия как средства разрешения социального вопроса. Социалисты-революционеры считают Михайловского одним из основателей их партии. Михайловский высказывался за союз народовольцев и либералов, за социалистическое преобразование существующего общественного порядка в России, за закрепление крестьянского общинного строя и передачу всей земли в распоряжение земледельческих общин. (Тексты подобраны Е. Л. Петренко.)

ИЗ “ПОЛИТИЧЕСКИХ ПИСЕМ СОЦИАЛИСТА”

Письмо второе

(...) [Европейский революционер] решительный или нерешительный в жизни, он тверд в мысли о безусловной правоте своего дела. Русский же революционер, пройдя с невероятным самоотвержением весь крестный путь лишений, оскорблений, страданий, на который обречен свободный человек в России, может накануне повешения призадуматься: имею ли я право, хотя бы в предсмертных судорогах, висеть на этом куске дерева, составляющего народное достояние? Не ограбил ли я народ на это сосновое бревно с перекладиной и на ту долю труда, которая в него положена?

Я далек от намерения представлять в смешном виде характерную симпатичную черту русской революции. Напротив, я думал о ней с глубоким умилением. Она свидетельствует о такой глубокой чистоте, перед которой меркнут все уличения в безнравственности. (...) Теперь я хочу обратить ваше внимание на некоторые прискорбные последствия характерного раздумья русской революции.

Имею ли я право что-нибудь знать, когда народ пресмыкается в мраке невежества? Имею ли я право кричать от боли, отдавать наносимые мне удары, желать себе простора, когда побои терпит и народ? Мне часто случалось улавливать эти и подобные вопросы не только в мыслях, но и в словах, даже в действиях русских революционеров. Святые вопросы!

Но при данных обстоятельствах они обращаются на практике в источник противоречий, недоразумений, нерешительности, потери времени и сил. Мучительные вопросы, как говорят французы, вставляют палки в колеса, мешают отдаться призыву жизни и свободы, мешают, наконец, даже назвать настоящим именем собственную деятельность и вести ее твердо, сознательно, систематично. Я живо помню свои разговоры с революционерами по поводу политических убийств, разговоры, основание которых европейский революционер-социалист даже понять не может... Чего доброго, систематическая политическая борьба, опирающаяся на тот или другой общественный элемент или даже на все недовольные элементы, поведет к политическому перевороту, к “конституции!” Вот “жупел”, от которого бежит русский революционер!

Я вижу тебя, моя несчастная родина! Белая пелена снега лежит на твоих полях и лугах. Лед сковал твои реки, пруды и озера. Еловые ветви гнутся под тяжестью снежной седины. Каждая береза обвита белым саваном. Глухо. Мертво...Но вот начинает теплиться жизнь. Это — русская революция. Ярче, ярче разгорается ее благодатный огонь, кругом оттаивает саван снега и...обман! Эти люди умеют умирать и не хотят жить.

Они говорят, что не имеют права жить, потому что, завоевывая себе жизнь путем систематической политической борьбы, они должны будут подать руку либералам и помочь им наложить новое ярмо на народ. Они не видят, что сила обстоятельств все равно роковым образом влечет их к политической борьбе и что вопрос только в том, вести ли ее урывками, без системы, лично за себя и для себя, или за всю родину и для всей родины. (...)

Союз с либералами тоже не страшен, если вы вступите в него честно и без лицемерия объявите им свой святой девиз: “Земля и Воля”. Они к вам пристанут, а не вы к ним. В практической борьбе безумно не пользоваться выгодами союзов, хотя бы случайных и временных. И признаюсь вам: я думаю, что многие либералы гораздо к вам ближе, чем вам кажется. Они были бы еще ближе, если бы ясно понимали особенности условий русской жизни. Меня спрашивают: как может быть положен или не положен. в основу грядущей русской конституции циркуляр Макова, вовсе не затрагивающий вопроса о политических формах? Отвечаю: косвенно он может быть положен или не положен в основу конституции организацией избирательного права, непосредственно же он может быть навеки изгнан, чтобы и память о нем погибла, “аки Обры, их же несть племени, ни наследка”, установлением основного государственного закона вроде американского Homestead Law*, только в более определенной, последовательной форме. Америка, страна колоссальной наживы, не убоялась ввести у себя, хотя отчасти, принцип принадлежности земли земледельцу. Тем легче будет утвердить этот принцип у нас, где он и без того живет не только в душе народа, но и в сознании каждого порядочного интеллигентного человека... Неужели же наша интеллигенция упустит этот единственный исторический момент и призовет на себя печать Каина, который убил своего родного брата, но и сам изныл от позора? Я убежден, что словами “Земля и Воля” исчерпывается для нашей интеллигенции единственно возможная программа и что вне ее интеллигенция осуждена на роль вечного политического недоноска. C'est la fatalite**.

Печатается по: Михайловский Н. К. Поли. собр. соч. Т. 10. СПб., 1913. С. 34—35.

ПРИМЕЧАНИЯ

* Homestead Law (англ.) — земельный кодекс,— Сост.

** C'est la fatalite (фр.) — это рок.— Сост.

ЗАКРЫТИЕ “ОТЕЧЕСТВЕННЫХ ЗАПИСОК”

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Такое разделение общества ни к чему
Обслуживает жизнь русского национального духа в его единстве
Склонность к критике всех правительственных действий
Верите в революцию
Универсальное хозЯйствоЧастное хозяйство переходит при социализме в национально-государственное хозяйство