<<<     ΛΛΛ     >>>   

(...) По самому своему устройству, бюрократия представляет весьма сложную организацию, идущую сверху донизу в иерархическом порядке. Тут требуется не личная инициатива, а дисциплина и исполнительность. В ней господствует механический строй, а не общественный дух. Каждое лицо, на каждой ступени иерархии, является колесом громадной машины, подавляющей в нем всякую самодеятельность, но развивающей в высшей мере властолюбие книзу и угодливость кверху. И так как для совокупного действия все должно идти однообразным, заведенным порядком и самые мелкие подробности восходят до самой вершины, которая всем руководит и все контролирует, то отсюда рождается бесконечное бумажное делопроизводство, в котором исчезают всякая самостоятельная мысль и всякое живое дело. (...)

(...) Бюрократии ненавистны независимые силы, полагающие пределы ее властолюбию и ее произволу. Отсюда вражда к земству, составляющая постоянную черту бюрократии, покоящейся на своем величии и не знающей границ своей власти. Умаление самоуправления и подчинение его бюрократическому контролю — таково стремление всякого истого чиновника во всех странах мира. Это составляет естественное последствие его положения и окружающей его среды.

А между тем только существование земства способно ввести бюрократию в должные границы, уменьшить присущие ей недостатки и сделать ее полезным учреждением в государстве. Всякие другие сдержки совершенно несостоятельны. Бумажный контроль высших властей есть не более как призрак; об этом свидетельствует опыт всех бюрократических стран. Всякое дело можно представить в выгодном для себя свете, и самый интерес стоящих наверху лиц состоит в том, чтобы все казалось хорошо. Столь же мало значения имеет контроль суда там, где бюрократическая машина не встречает иного отпора. При таком порядке сам суд превращается в бюрократическую машину и становится покорным орудием власти. А бюрократы всегда будут действовать заодно. “Рука руку моет”, гласит русская пословица. Только присутствие независимых общественных сил, облеченных правом голоса, в состоянии внести семена жизни в этот мертвящий механизм. Встречаясь с ними, приходится поневоле выйти из тесных рамок канцелярского производства. Тут недостаточно отписываться, составлять протоколы, постановлять решения, тут приходится иметь дело с живыми людьми и с насущными потребностями, которыми нельзя пренебрегать, ибо они вопиют о себе. И чем громче их голос, чем более он имеет возможности заявлять об истинных нуждах общества, тем это полезнее для народа и государства. Только согласным действием правительственных и общественных сил государство может достигнуть высшего развития. (...)

Устройство этих сдержек может быть разное. В конституционных правлениях этой цели служат представительные собрания. Они в некоторой степени могут восполнить даже недостаток местных учреждений, ибо тут общество имеет голос и может влиять на правительство. Но где их нет, там широкое развитие местного самоуправления одно в состоянии обуздать бюрократический произвол и поддержать в государстве живой общественный дух, без которого оно превращается в мертвую машину. Поэтому в самодержавных государствах выборные местные учреждения, облеченные обширными правами, вдвойне необходимы. Только давая широкий простор общественным силам, этот образ правления может стоять на высоте своей задачи и отвечать потребностям государственного благоустройства и народного развития. (...)

ГОСУДАРСТВО И ЗЕМСТВО

(...) Государство есть союз народа, как единое целое, управляемое верховною властью. Ему, поэтому, подчинены все частичные сферы деятельности и все частичные отношения, существующие в его пределах. Но это не значит, что оно поглощает их в себе и делает их органами и орудиями своих целей. Государство ведает совокупные интересы, которым подчиняются частные, но последние сохраняют свою относительную самостоятельность. Люди, входящие в состав государства, остаются свободными лицами, преследующими свои частные цели и имеющими права, совершенно независимые от тех прав, которые принадлежат им в качестве граждан. Так, они обладают собственностью, размер которой определяется не положением их в государстве, а их собственною деятельностью и их частными отношениями. Это право регулируется издаваемыми государственною властью законами и в случае нужды уступает требованиям государства, которое может обратить частную собственность в общественную во имя государственной пользы, однако не иначе, как со справедливым вознаграждением, то есть с признанием частного права как независимого от государственной пользы начала. Государственная собственность, обращенная на удовлетворение совокупных потребностей, существует рядом с частною, как особая сфера, имеющая преимущество перед последнею, но отнюдь не поглощающая ее в себе. То же самое относится и ко всем другим частным отношениям, вытекающим из взаимодействия лиц и служащим удовлетворению их потребностей. Отсюда коренное противоположение частного права и государственного; одно имеет в виду пользу отдельных лиц, другое — интересы целого. Совокупность этих частных отношений, существующих в пределах государства и подчиняющихся ему, как представителю интересов целого, но образующих однако свою самостоятельную сферу деятельности, и есть то, что называется обществом. (...)

Само государство находит в этих союзах полезных пособников для проведения своих целей. С одной стороны, они избавляют его от излишнего бремени, исполняя то, что без этой помощи легло бы на собственные его органы. По существу дела, вмешательство государства нужно только там, где частная и общественная деятельность оказываются недостаточными. С другой стороны, когда обнаруживается этот недостаток, государство может, не забирая всего дела в свои руки, приходить на помощь частным союзам или же восполнять пробелы собственными учреждениями, не в виде замены, а в виде завершения и усовершенствования общественной инициативы. Наконец, иногда государство прямо возлагает на эти мелкие союзы собственно ему принадлежащие функции, обращая их таким образом в настоящие органы государственной власти. Отсюда рождается двойственный характер этих союзов: с одной стороны, они являются общественными учреждениями, с другой стороны, они становятся представителями центральной власти. (...)

Вообще можно сказать, что при существующем строе русской жизни единственная возможность дальнейшего преуспеяния состоит в предоставлении земству возможно широкой свободы действия и возможно обильных источников Дохода. Требуется не ограничение, а расширение предоставленных ему прав. Только при этом условии можно ожидать развития общественного благоустройства и благосостояния не по однообразному шаблону, а по указаниям самой жизни, соответственно бесконечному разнообразию местных сил и средств. Это — одно, чего может желать русский человек, имеющий в виду не личные цели, а пользу отечества.

Печатается по: Чичерин Б. Вопросы политики. М„ 1904. С. 30—32, 75, 76—79,83—84,87,92—93.

ИЗДАНИЯ ПРОИЗВЕДЕНИЙ

(1829—1918). Родился в Рязани, учился в Казанском университете. Его общественно-политические взгляды сформировались под влиянием идей Герцена, Белинского, Чернышевского, Добролюбова, а также таких западных мыслителей, как Фурье, Сен-Симон, Рикардо, Милль, Спенсер, Конт. Берви-Флеровский был близок к народникам, разработал систему “революционной этики”, основными принципами которой являлись солидарность, равенство, стремление к братству. Он признавал революцию, видел в ней объективное общественное явление. В революционной пропаганде считал необходимым прежде всего объяснить народным массам, что такое “республика”, “конституция” и т. д. Берви-Флеровский полагал, что задачей революции является построение на началах равенства “общества-организма”, все члены которого солидарны друг с другом, в котором создаются все условия для развития и раскрытия способностей и талантов личностей, направляющих все свои усилия и помыслы на служение общему благу. Такое общество соответствует социальным инстинктам справедливости, от природы коренящимся в человеке. Основой “общества-организма” Берви-Флеровский считал общественную собственность; в политическом плане его идеалом была демократия, народное самоуправление. (Тексты подобраны Б. Н. Бессоновым.)

АЗБУКА СОЦИАЛЬНЫХ НАУК. XIX ВЕК СОВРЕМЕННОЙ ЗАПАДНОЕВРОПЕЙСКОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ

Отдел первый

ПЕРВАЯ ТРЕТЬ ДЕВЯТНАДЦАТОГО ВЕКА

Глава первая. НАРОДЫ НЕ БЫЛИ ПОДГОТОВЛЕНЫ К УДОВЛЕТВОРЕНИЮ ТРЕБОВАНИЯМ ВРЕМЕНИ

(...) Никакая форма общественной жизни одна сама по себе не может удовлетворить потребностям политической и социальной жизни. Форма только тогда и может быть полезной, когда она является результатом здорового народного духа, правильного взгляда на современные потребности и верного чутья народа. Если народ ставит себе в своей общественной жизни правильную цель, он все свои учреждения будет исправлять в таком смысле, что его политическая жизнь будет процветать и укрепляться, и, наоборот, неправильный взгляд на требования жизни даст всем учреждениям вредное или гибельное направление. Народам твердили о смирении и повиновении: выходило скверно, порождался гибельный деспотизм; им твердили, что если человек хочет быть свободным, то он должен уметь защищать свою свободу с оружием в руках, он должен носить меч и предпочитать смерть порабощению: выходила анархия польская, венгерская и испанских республик в Америке; им проповедовали умеренность, но умеренность приводила только к наглым захватам дерзких и сильных. Все оттого, что вовсе не в этом сила: ни смирение, ни дерзость, ни умеренность не приводят к цели. Нужно, чтобы деспотические и эксплуататорские наклонности уменьшались до минимума правильным понятием о счастье, стремлением к труду, к покладливости и к правильной оценке значения человеческих потребностей.

Только педагогически верный взгляд на значение идей и на условия их развития и умение предпочитать чужие необходимые потребности собственным, искусственным, могли подготовить людей к прочному созиданию и развитию необходимых организаций; только уменьшение до минимума стремления притеснять, пользуясь своею силою, могло обеспечить их успех. Между людьми должно было распространиться убеждение, что одна справедливость может создать прочное благополучие и что, употребляя силу для того, чтобы доставлять себе преимущества над слабыми, они этим заменяют идеею взаимной помощи идею борьбы и расшатывают основы, на которых покоится прочность их счастья среди треволнений и случайностей жизни. (...)

Глава девятая. ОСНОВЫ ИНСТИНКТИВНЫХ ОРГАНИЗАЦИЙ.— ИНСТИНКТИВНЫЕ ОРГАНИЗАЦИИ: РЕЛИГИОЗНЫЕ, ПОЛИТИЧЕСКИЕ И СОЦИАЛЬНЫЕ

(...) Инстинктивная организация всегда была основана на эксплуатации, эксплуатация неизбежно понижала нравственный и умственный уровень эксплуатируемых и в особенности эксплуатирующих, расслабляла организм эксплуатирующих путем, о котором мы говорили выше, деморализовало семейство и тем неизбежно направляло союз к развязке. В первобытных обществах государства слагаются и разлагаются непрерывно, никакого прочного порядка не может установиться. Это условие неустойчивости оказывается до того живучим, что еще тысячу лет тому назад оно повторилось на наших глазах в Европе и в Азии. Лишь только Русь начала составлять объединенное государство; как государство это тотчас же стало разлагаться под влиянием удельной системы. Для его объединения нужно было монгольское завоевание, но и монгольское государство сейчас же начало разлагаться, лишь только оно создалось. То же было и на западе Европы с империей Карла Великого, то же в Азии, Африке с халифатом. Для придания прочности инстинктивным организациям чечеловечеством был выработан религиозный инстинкт, но история этого инстинкта доказала с неотразимой ясностью, что на инстинктах нельзя построить общественной жизни, удовлетворяющей потребностям человеческим. Организация созидается на инстинктивном основании исключительно за недостатком рационального. Инстинкты вырабатываются путем подражания и бессмысленного повторения в идеях, чувствах и действиях; им неизбежно недостает ясного понимания как самой цели, так и средств, ведущих к ней. Религиозный инстинкт оказался наиболее могущественным из всех инстинктов, способных цементировать государство. Вера, передаваясь из поколения в поколение, вызывала неизменное повиновение теократической власти, господствовавшей над государством. Но религия разошлась с политикой, и все дело этим разрушилось. Государства слагались и разлагались своим путем, а религии — своим. Если инстинктивные средства оказывались недостаточными, чтобы упрочивать государственный союз, то они были настолько же мало удовлетворительны для защиты людей от эксплуатации. Чтобы сцементировать государство, власть старалась развивать инстинкты повиновения, но слепое повиновение было гибельно для граждан, и они старались защищаться против необузданной эксплуатации, развивая в своей среде инстинкты собственности. Таким образом, пошли рядом три рода инстинктивных организаций, из которых каждая сделалась тем менее удовлетворительной и тем более вредной, чем дальше развивалось общество. Первый род составляли религиозные организации, сцементированные общей верой, второй — политические, сцементированные инстинктом повиновения, третий — социальные, сцементированные инстинктом собственности, который развился из неискоренимого в человеке стремления располагать произведениями своего труда и, превратившись в инстинкт, принял формы, ничего общего с этим стремлением не имеющие. Каждый из них создал неограниченную власть: религиозные организации требовали неограниченной власти духовенства над совестью людей — слепой веры и признавали отступление от веры преступлением, достойным строжайшего наказания; политические организации требовали слепого повиновения государю и ослушников казнили; инстинкт собственности создавал социальные организации и установлял социальный порядок, средоточием которого был собственник, имеющий неограниченную власть над имуществом, организовал производство и потребление. Землевладелец, собственник рабов и зависимых людей был центром социальной организации, в то время когда государь был центром политической. Пользуясь неограниченной властью над имуществом и людьми, признаваемыми имуществом, он распределял работы, производил, как выражались собственники, и произведенное распределял по своему усмотрению. Таким образом он делался центром организации производства, связью между производителями и потребителями и посредством своей власти над имуществом мог эксплуатировать как тех, так и других, так же как государь эксплуатировал своих подданных. Рядом с поземельным собственником вырастали в городах инстинктивные организации ремесленников и других производителей и купцы. Хозяин ремесленного заведения, завода, мануфактуры, т. е. учреждения, работающего с помощью разделения труда, приобретал неограниченную власть и возможность эксплуатировать и производителей и потребителей, делаясь собственником заведения и производимого товара. В Китае и Индии при исключительном господстве инстинктивных организаций заведения с самым сложным разделением труда достигали высокой степени совершенства. Купец делался центром инстинктивной организации и мог эксплуатировать как производителей, так и потребителей товара через неограниченную власть, т. е. через собственность над лавкой и ее товаром. В течение веков собственность и религия составляли единственные средства для самозащиты от военной диктатуры и эксплуатации деспотизма и притом только для тех, кто держал в своих руках или эту собственность или духовную власть.

Глава десятая. ИСТОРИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА ЕСТЬ ИСТОРИЯ ПЕРЕХОДА ОТ ИНСТИНКТИВНЫХ К СОЗНАТЕЛЬНЫМ ОРГАНИЗАЦИЯМ.— ПОЧЕМУ НАЧАЛОСЬ С ПЕРЕХОДА К ПОЛИТИЧЕСКИМ СОЗНАТЕЛЬНЫМ ОРГАНИЗАЦИЯМ.— ЦЕНЫ НА ТРУД И УСЛОВИЕ ИХ ОБРАЗОВАНИЯ

История человечества представляет из себя историю инстинктивной работы людей над гибельной стороной инстинкта повиновения. Инстинкт этот создавал общества, основанные на эксплуатации; подобные общества находятся в таком противоречии с нормальными условиями развития и благосостояния как эксплуатируемых, так и эксплуатирующих, что они порождают неизбежное и неустанное стремление людей перейти к формам, сцементированным солидарностью. История показала, однако же, что сделать такой переход инстинктивным путем невозможно. Сколько ни старалось человечество в течение необозримого числа тысячелетий, но оно не достигло цели. Нельзя сказать, чтобы при этом окончательно невозможен был прогресс. (...) Если вся суть материи вообще заключается в развитии мыслительных сил, то тем более это следует сказать о человеке. Но мы уже видели выше, что инстинктивное сожительство основано из конца в конец на усыплении в людях мыслительной деятельности. Цель религии и приручения — превратить известные воззрения в бессознательный инстинкт, а потому всякая религия, всякое приручение ведут неустанную борьбу с развитием в человеке мыслительных сил и наклонностей; их спокойное и прочное существование только до тех пор и возможно, пока мышление в народной массе апатично и слабо. С умственным пробуждением начинается неизбежная борьба и против религии и против власти приручителей. Эта борьба будет продолжаться до тех пор, пока и религия и власть приручителей будут окончательно уничтожены; религия будет заменена идеей нравственности, основанной на правильном синтезе, а неограниченная власть приручителей как в политической, так и в социальной сфере — сознательными организациями. Вся социально-политическая история человечества заключает в себе прогрессирование от инстинктивных к сознательным организациям. На первый взгляд ход этого развития кажется нам очень странным, он начался с превращения политических организаций, т. е. государств, из инстинктивных в сознательные. По-видимому, было бы гораздо рациональнее начать с социальных. Что смыслит безграмотный крестьянин или работник в международных отношениях или в управлении государством? Он не знает даже и названий соседних государств, не всегда слышал названия тех присутственных мест, которыми управляется его отечество. Между тем деревню свою и земли, к ней принадлежащие, он знает прекрасно; ему гораздо естественнее было бы заменить кулака-торговца общественной деятельностью, иметь лавку с наемными приказчиками, которая снабжала бы жителей всем для них необходимым; вместо тысячи, пятисот или ста плохих изб построить один великолепный дворец, окружить его роскошным садом, парком и жить в нем сообща, по-царски: сообща обрабатывать земли и т. п. Стоит, однако же, только несколько внимательнее присмотреться к делу, чтобы понять, почему превращение инстинктивных организаций в сознательные началось именно с наименее доступной для массы стороны, с организаций политических, и иначе начаться не могло. История показывает нам, что сознательные социальные организации по времени действительно предшествовали. Родовые коммунистические общины, коммунистические военные братства, общинное землевладение существовали с незапамятных времен, а первое федеративно-демократическое государство появилось только сто с небольшим лет тому назад. Но все эти учреждения были разрушены и уничтожены инстинктивными политическими организациями, т. е. неограниченными монархиями или государствами, сцементированными духовной или военной аристократией вроде карфагенской и римской. Даже того уровня нравственности, при котором возможно было развитие солидарных социальных организаций, не могло сохраниться. Они все погибали от ядовитого дуновения эксплуататорских инстинктов и ложных воззрений на человеческое счастье, развиваемых инстинктивными политическими организациями. Ученое глубокомыслие стало находить, что сознательные социальные организации несогласимы с человеческим прогрессом; им казалось, что с этим прогрессом согласимы только тупоумие и животная инстинктивность, беспомощно и бессмысленно подчиняющаяся эксплуатации. История действительно показывала, что при господстве инстинктивных политических организаций все сознательные социальные или уничтожались силой, или видоизменялись до того, что они делались окончательно неспособными выполнять свое назначение. В России, например, долго сохранились в обширных размерах мирские земли, общественные воды, казацкие и другие социальные организации; на громадных пространствах частное землевладение вовсе не существовало, но под давлением инстинктивной политической организации, тех воззрений и чувств, которые ею размножались, эти прекрасные создания народного гения исказились до того, что они народу ровно никакой пользы не приносили. Правда, что они спасали народ от образования сельского пролетариата, но они не помешали тому, что половина населения попала в крепостную зависимость, которая создала в его среде невыразимую бедность и унижение. Казацкие земли и воды целиком принадлежали народу, который в особенности на водах ввел порядки неслыханного в западной цивилизации совершенства; но так как народ этот был под деспотическим управлением офицеров, то офицеры перевернули все по-своему; они самовольно завладели землями и водами и поселили на них сотни тысяч своих крепостных людей. На горных землях чиновники распоряжались как рабовладельды, заводчики и помещики, и расплодили невероятную бедность. На прочих хотя земля и делилась поровну среди общины, но между общинами она была распределена самым неравномерным образом, и повинностями она облагалась еще неравномернее. Государственные, удельные и другие крестьяне платили оброк, а помещичьи земли ничего не платили и пользовались крепостным трудом; заваливая рынки продуктами, произведение которых им ничего не стоило, они до того сбивали цены, что доводили крестьян до голода и нищеты. В окончательном результате оказывалось, что под гнетом крепостного права и чиновничьего произвола положение сельского населения в России было хуже, чем где-либо в цивилизованном мире.

Неизбежным последствием умственного пробуждения в западной цивилизации было постоянно возрастающее стремление народов к политической эмансипации. После первого перехода к конституционному управлению они все яснее видели недостатки этого управления и, устраняя их, шли все далее, пока не дошли до федеративного демократического. Рядом с этим устранялись в некоторой степени, даже помимо политической эмансипации, такие социальные учреждения, которые создавали рабскую, принудительную работу одних граждан по распоряжению и приказанию других. Явилось общество, социальным базисом которого были свободная собственность, наемный труд и свободная конкуренция; рабская, принудительная работа сохранилась только в ограниченном размере, преимущественно в форме воинской повинности. Если инстинктивные политические организации приводили к падению сознательных социальных и понижали в этой сфере уровень человеческой нравственности, то, с другой стороны, развитие сознательных политических организаций совершенствовало инстинктивную деятельность человека в области социальной. (...)

Глава одиннадцатая. СВЯЗЬ МЕЖДУ УМСТВЕННЫМ ДВИЖЕНИЕМ И ЦЕНАМИ НА ТРУД.— ПРИЧИНЫ, ВЫЗЫВАЮЩИЕ СТРЕМЛЕНИЕ К СОЗНАТЕЛЬНЫМ СОЦИАЛЬНЫМ ОРГАНИЗАЦИЯМ.— ДВИЖЕНИЕ В СОЕДИНЕННЫХ ШТАТАХ АМЕРИКИ: КОММУНИСТИЧЕСКИЕ ОБЩИНЫ И ИХ ЗНАЧЕНИЕ

(...) Коммунизм есть высшая, наиболее нравственная форма общественного сожительства, но его нельзя установить законом; законом можно установить только господство силы, потому что сила нужна для его поддержания. Коммунизм есть отрицание господства силы, прямая его противоположность — господство слабых, детей, женщин и их интересов. Учреждение коммунистических общин всего необходимее в среде рядовых рабочих, потому что тут-то именно дети и приносятся в жертву конкуренции, установляющей рыночные .цены, и Молоху собственности. Но в этой среде нечто вроде коммунистических общин установлялось на таком же инстинктивном основании, как оно когда-то установлялось в христианстве, т. е. на основании религиозном, во вновь возникающих религиозных сектах. Опыт показал, что окончательно невозможно создать инстинктивным путем, т. е. на религиозной подкладке, достигающую своей цели коммунистическую общину. Возникновение новой религии возможно только при таком низком умственном уровне, при котором легковерие над рациональностью господствует; чтобы уверовать в новое религиозное учение, нужно не замечать заключающейся в нем лжи, непоследовательности и противоречия. Но люди. которые не способны замечать противоречий, не могут установить в своей среде тот коммунизм, который требуется для достижения вышеуказанной цели ограждения детей. (...)

Глава двенадцатая. ЗЛОВРЕДНОСТЬ НЕОГРАНИЧЕННОЙ ВЛАСТИ СОБСТВЕННИКА В ИНСТИНКТИВНЫХ СОЦИАЛЬНЫХ ОРГАНИЗАЦИЯХ.— ЕЕ, ОГРАНИЧЕНИЕ ПУТЕМ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ВЛАСТИ И ПУТЕМ РАБОЧИХ ОРГАНИЗАЦИЙ

Влияние социальных и коммунистических учений укоренялось в обществе, несмотря на все причиняемые им страдания, именно потому, что господствовавшие перед тем учения о свободе промышленности и невмешательстве в ее дела приносили в жертву Молоху собственности рабочее население и прежде всего детей. Явление это оставалось незамеченным, пока в обществе царил идол, требовавший себе еще большее число жертв, идол тирании, водворяющей господство монополий и рабство. Но когда идол этот был низвергнут, тогда управление по соглашению, т. е. свобода прессы, речи, собраний, ассоциаций и вся та обстановка, которая разумелась под именем конституционной свободы, повело прямо к низвержению вышеуказанной идеи беспредельного деспотизма во имя собственности. В течение второй трети XIX века Бельгия считалась той из конституционных монархий материка Европы, в которой идея свободы получила наиболее широкое осуществление. И действительно, ни одна монархия материка не пользовалась в таких широких размерах свободою речи, собраний и ассоциаций, развитием местного самоуправления, как Бельгия. (...) Бездушное общество материка Европы ограничивалось тем, что спорило о пользе или вреде для бедных, а в Бельгии были города, где все женщины, воспитывающие детей без участия мужей, все многосемейные, получающие заработную плату не выше той, какая дается за простую работу, получали значительное пособие из этой подати. Собственники должны были платить значительную подать, чтобы ослабить социальное зло, порожденное собственностью, — это было, конечно, вполне справедливо и разумно. Англия составляла ту страну, которая энергичнее прочих отстаивала принцип невмешательства, и, действительно, для развития частной инициативы никто не сделал более ее, и все-таки под напором социальных идей ей пришлось отступиться от своего дорогого детища. Для спасения женщин и детей подати для бедных оказалось мало, нужно было прямое и энергическое вмешательство в дела имущего класса, распоряжающегося рабочим населением. Конкуренция малосемейных и бессемейных повсеместно держала заработную плату на таком низком уровне, что рабочее население нигде не могло платить за обучение своих детей, поэтому даже неограниченные монархи должны были вводить безвозмездное и обязательное обучение.

Право народа на бесплатное обучение вытекало прямо из того обстоятельства, что общественный порядок приносил детей в жертву Молоху собственности. Германия и Пруссия прославлялись за свои школы, которые сделали будто бы весь народ грамотным. При ближайшем рассмотрении оказывалось, что доля государей в этом случае была отрицательная, а не положительная. (...) Если немецкий народ сделался грамотным, то он обязан был этим самому себе и своей склонности к просвещению. Он везде создавал школы, а для неимущих — и безвозмездное обучение; в России народное образование было в полнейшем пренебрежении, даже у азиатских и африканских магометан было нередко более народных школ, чем в русских селениях, а у немецких колонистов на юге России обучалось в школах почти столько же детей, как в Германии.

В свободных государствах, где бюрократия заменялась самоуправлением, противодействующими народному образованию силами являлись духовенство и имущий класс. Поэтому в Англии пришлось ограждать женщин и детей не только от чрезмерной и ночной работы, определять возраст, ранее которого работа не дозволялась, но и принуждать капиталистов, чтобы они посылали работающих у них детей в школу. Этим английское общественное мнение в то время считало для себя возможным ограничиться и энергически восставало против определения часов работы для взрослых; в Соединенных Штатах пошли далее и стремились к введению восьмичасовой работы в сутки, в то время когда даже французская социально-демократическая республика в первые дни своего торжества в 1848 г. определила рабочий день в десять и в одиннадцать часов. Теперь в Англии после ирландского парламента на первой очереди стоит вопрос о восьмичасовой работе и при этом обязательным сделается только то, к чему общественное мнение уже успело принудить капиталистов. Стало выясняться, что первостепенное зло капиталистического производства заключалось в крайнем обременении работою. (...)

С тех пор как распространились социальные учения, необходимость вмешательства политических властей с целью ограничить в общественном интересе неограниченные права собственности перестала подлежать сомнению. Вместе с тем выяснилось, что такое вмешательство может разрешить только ничтожную часть предстоящей обществу задачи; для полного ее разрешения должна выступить на первый план самодеятельность тех, в ущерб которым собственник пользуется своими правами. Самое видное место в этой борьбе заняли английские рабочие союзы. Сначала они собирали капитал для своего обеспечения от различных случайностей, от смерти, болезни и т. п. Когда капиталу накопилось достаточно, они стали употреблять его на борьбу с капиталистами при понижении заработной платы. Когда капиталисты понижали заработную плату, рабочие делали стачку, разом прекращали работу, жили на свои сбережения и на пособия, получаемые от сочувствующих; путем убытков, наносимых хозяевам через внезапную остановку работ, им иногда удавалось принуждать хозяев к возвышению заработной платы если не в прежнем размере, то по крайней мере в некоторой степени.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

АнтиреволюционнаЯ сущность либерализма как ясно уже из самого названия
С одной стороны
Время как социал-демократические программы ограничиваются лишь одною первою частью
Запрос русской революции к истории
Этот приговор истории повторяется с тех пор неизменно