<<<     ΛΛΛ     >>>   

Роль, которую сыграли интеллектуалы в тоталитарном преобразова­нии общества, была предугадана Жульеном Банда, чья книга «Измена клерков» обретает совершенно повое звучание сегодня, через пятьдесят лет после того, как она была написана. По крайней мере над одним местом в этой книге стоит как следует поразмыслить, рассматривая экс­курсы некоторых британских ученых в область политики. Бенда пишет о «предрассудке, появившемся в XIX в., который заключается в убежде­нии, что наука всемогущественна и, б частности, компетентна в вопро­сах морали. Остается выяснить, верят ли в эту доктрину те, кто ее пропагандирует, или же они просто хотят, придавая научную форму устремлениям своего сердца, сделать их более авторитетными, прекрас­но зная при этом, что речь идет не более чем о страстях. Следует также отметить, что положение, согласно которому история подчиняется 11 научным законам, особенно рьяно поддерживают сторонники деспотизма. <§ И это вполне естественно, поскольку такой взгляд позволяет исключить две вещи, им особенно ненавистные,— свободу человека и значение личности в истории».

Мы уже упоминали одну английскую работу, где на фоне марксист­ской идеологии проступали характерные черты позиции интеллектуала-тоталитариста,— неприятие, даже ненависть ко всему, что стало наибо­лее значимым в западной цивилизации со времени Ренессанса, и одно­временно одобрение методов Инквизиции. Но нам бы не хотелось еще раз рассматривать здесь столь крайние взгляды. Поэтому мы обратимся теперь к произведению более умеренному и в то же время вполне ти­пичному, получившему широкую известность. Небольшая книжка К. X. Уоддингтона под названием «Научный подход» является достаточ­но характерным образчиком литературы, пропагандируемой английским еженедельником «Нейчур», в которой требования допустить к власти уче­ных сочетаются с призывами к широкомасштабному «планированию». Д-р Уоддингтон не так откровенен в своем презрении к свободе, как Кроу­тер. Однако от других авторов его отличает ясное понимание того, что

* Готовность ученых оказывать услуги властям, какими бы они ни были, на­блюдавшаяся в Германии и раньше, всегда шла здесь рука об руку с развитием го­сударственной организации науки, которую сейчас так превозносят на Западе. Один из наиболее известных исследователей, физиолог Эмиль дю Буа-Реймон, не посты­дился заявить в речи, которую произнес в 1870 г., будучи ректором Берлинского уни­верситета и президентом Прусской Академии наук: «Благодаря самому нашему поло­жению Берлинский университет, расположенный напротив дворца кайзера, выступа­ет в роли интеллектуального телохранителя дома ГогенцоЛлернов». (Примечатель­но, что дю Буа-Реймрн счел уместным опубликовать и английский перевод этой речи. См.: Emil duBois-Reymond. A Speech on the German War. London, 1870. p. 31).

** Достаточно привести свидетельство зарубежного очевидца событий. P. А. Брэ-ди, рассматривая в своем исследовании «Дух И структура Немецкого фашизма» из­менения, происходившие в академических кругах Германии, приходит к заключению, "" что «из всех специалистов, существующих в современном обществе, ученые, вероят­, самые податливые и легче всего поддаются манипулированию. Конечно, нацисты уволили многих университетских профессоров и многих исследователей, работавших в научных лабораториях. Но в основном это не были представители естествознания, у мышление которых считается более точным, но, по большей части, гуманитарии, ко­торые в целом лучше знали и сильнее критиковали нацистские программы. В есте­ствознании репрессиям подверглись прежде всего евреи, а также критически настро­енные к режиму ученые, которые были здесь в меньшинстве. В результате нацистам не составило большого труда «скоординировать» научную деятельность и заставить свою изощренную пропаганду трубить на каждом углу, что просвещенные круги Гер­мании оказывают им всяческую поддержку».

123

тенденции, которые он описывает и защищает, неизбежно ведут к тота­литаризму. И такая перспектива представляется ему более предпочти­тельной, чем то, что он называет «современной цивилизацией обезьяньего питомника».

Утверждая, что ученый способен управлять тоталитарным обществом, д-р Уоддингтон исходит главным образом из того, что «наука может выносить нравственные суждения о человеческом поведении». Этот тезис, выношенный, как мы видели, несколькими поколениями немецких уче­ных-политиков и отмеченный еще Ж. Бенда, получает самую горячую поддержку в «Нейчур». И чтобы объяснить, что из этого следует, не по­надобится даже выходить за пределы книги д-ра Уоддингтона. «Учено­му,— объясняет нам автор,— трудно говорить о свободе, в частности, потому, что он не убежден, что такая вещь вообще существует». Тем не менее «наука признает» некоторые виды свободы, но «свобода, которая заключается в том, чтобы быть не похожим на других, не обладает науч­ной ценностью». По-видимому, мы были введены в заблуждение, стали чересчур терпимыми, и виной тому—«зыбкие гуманитарные представле­ния», в адрес которых Уоддингтон произносит немало нелестных слов. Когда речь заходит об экономических и социальных вопросах, эта книга о «научном подходе» теряет, как это вообще свойственно литературе такого рода, всякую связь с научностью. Мы вновь находим здесь » все знакомые клише и беспочвенные обобщения насчет «потенциального \ изобилия», «неизбежности монополий» и т. п. «Непререкаемые авторите­ты», высказывания которых автор приводит для подкрепления своих взглядов, на поверку оказываются чистыми политиками, имеющими сом­нительное отношение к науке, в то время как труды серьезных исследо­вателей он оставляет без внимания.

Как и в большинстве работ подобного типа, рассуждения автора ба­зируются в значительной степени на его вере в «неизбежные тенденции», постигать которые — задача науки. Это представление непосредственно вытекает из марксизма, который, будучи «подлинно научной философи­ей», является, по убеждению д-ра Уоддингтона, вершиной развития че­ловеческой мысли, а основные его понятия «почти тождественны поня­тиям, составляющим фундамент научного изучения природы». «Трудно отрицать,— пишет далее автор,— что жизнь в сегодняшней Англии го­раздо хуже, чем она была прежде» — в 1913 году. Но он не отчаивается и смело заглядывает в будущее, предрекая построение новой экономиче­ской системы, которая станет «централизованной и тоталитарной в том смысле, что все стороны экономического развития больших регионов бу­дут сознательно организованы в соответствии с единым планом». Что же касается его оптимистической уверенности, что в тоталитарном обществе удастся сохранить свободу мысли, то основанием для нее служит убеж­дение, вытекающее, по-видимому, из «научного подхода», что «будет су­ществовать чрезвычайно веская информация по всем важным вопросам, доступная пониманию неспециалистов»,— в том числе и по вопросу о «совместимости тоталитаризма и свободы мысли».

Описывая существующие в Англии тоталитарные тенденции, следо­вало бы для полноты картины остановиться еще на различных попытках создания своего рода социализма для среднего класса, удивительно похожих (хотя их авторы, безусловно, об этом не подозревают) на то. что происходило в до-гитлеровский период в Германии *. И если бы

* Еще одним фактором, который, вероятно, станет после войны усиливать тота­литарные тенденции, окажутся те люди, которые в военное время почувствовали вкус к принуждению и контролю и не смогут уже мириться с более скромными ролями. Несмотря на то, что после предыдущей войны таких людей было значительно меньше, чем будет теперь, они оказали заметное влияние на экономику страны. Помню, как десять или двенадцать лет тому назад, оказавшись в обществе именно таких лю­дей, я впервые испытал тогда еще редкое для Англии ощущение, будто меня вне­запно погрузили в типично «немецкую» интеллектуальную атмосферу.

124

нас здесь интересовали политические движения, нам пришлось бы сосре­доточить внимание на деятельности таких новых организаций, как «Forward-March» («Вперед-марш») или «Common-Wealth» («Общее дело»), на движении, созданном сэром Ричардом Вкладом, автором книги «Unser Kampf» («Наша борьба»), или на выступавшем одно время с ним вместе «Комитете 1941 г.», руководимом г-ном Дж. Б. Пристли. Но, хотя было бы неверно не принимать во внимание все эти в высшей ст­пени симптоматичные явления, вряд ли стоит и переоценивать их значе­ние как политических сил. Помимо интеллектуальных влияний, проиллюстрированных нами на двух примерах, главными движущими силами, ведущими наше общество к тоталитаризму, являются две большие со­циальные группы: объединения предпринимателей и профсоюзы. Быть может, величайшая на сегодняшний день опасность проистекает из того факта, что интересы и политика этих групп направлены в одну точку.

Обе они стремятся к монополистической организации промышленно­сти и для достижения этой цели часто согласуют свои действия. Это чрезвычайно опасная тенденция. У нас нет оснований считать ее неиз­бежной, но если мы и дальше будем двигаться по этой дороге, она, без сомнения, приведет нас к тоталитаризму.

Движение это, конечно, сознательно спланировано главным образом капиталистами — организаторами монополий, от которых тем самым и исходит основная опасность. И отнюдь не снимает с них ответственности тот факт, что целью их является не тоталитарное, а скорее корпоративное общество, в котором организованные отрасли будут чем-то вроде относительно независимых государств в государстве. Но они не­дальновидны, как и их немецкие предшественники, ибо верят, что им будет позволено не только создать такую систему, но и управлять ею сколько-нибудь длительное время. Никакое общество не оставит на волю частных лиц решения, которые придется постоянно принимать руководи­телям таким образом устроенного производства. Государство никогда не допустит, чтобы такая власть и такой контроль осуществлялись в порядке частной инициативы. И было бы наивно думать, что в этой ситуации предпринимателям удастся сохранить привилегированное положение, ко­торое в конкурентном обществе оправдано тем фактом, что из многих, кто рискует, лишь некоторые достигают успеха, надежда на который делает риск осмысленным. Нет ничего удивительного в том, что предпри­ниматели хотели бы иметь и высокие доходы, доступные в условиях кон­куренции лишь для наиболее удачливых из них, и одновременно — за­щищенность государственных служащих. Пока наряду с государственной промышленностью существует большой частный сектор, способные руко­водители производства, будучи в защищенном положении, могут рассчитывать и на высокую зарплату. Но если эти их надежды и сбудутся, быть может, в переходный период, то очень скоро они обнаружат, как обнаружили их коллеги в Германии, что они более не хозяева положения и должны довольствоваться той властью и тем вознаграждением, ко­торые соблаговолит дать им правительство.

Я надеюсь, что, учитывая весь пафос этой книги, меня вряд ли заподозрят в излишней мягкости по отношению к капиталистам. Тем не менее я возьмусь утверждать, что нельзя возлагать ответственность за нарастание монополистических тенденций только на этот класс. Хотя его стремление к монополистической организации очевидно, само по себе оно не способно стать решающим фактором в этом процессе. Роковым является то обстоятельство, что капиталистам удалось заручиться поддерж­кой других общественных групп и с их помощью — поддержкой Прави­тельства.

Эту поддержку монополисты получили, позволив другим группам участвовать в их прибылях и (что, по-видимому, даже более важно)

125

убедив всех в том, что монополии идут навстречу интересам общества. Однако перемены в общественном мнении, повлиявшие на законодательство и правосудие * и тем ускорившие этот процесс, стали возможны в основном благодаря пропаганде левых сил, направленной против конку­рентной системы. Нередко при этом меры, направленные против монополий, вели в действительности только к их укреплению. Каждый удар по прибылям монополий, будь то в интересах отдельных групп или государства в целом, приводит к возникновению новых групп, готовых поддер­живать монополии. Система, в которой большие привилегированные группы участвуют в прибылях монополий, является в политическом отно­шении даже более опасной, а монополии в таких условиях становятся более прочными, чем в случае, когда прибыли достаются немногим избранным. Но, хотя ясно, например, что высокие зарплаты, которые имеет возможность платить монополист, являются таким же результатом экс­плуатации, как и его собственные прибыли, и что они представляют со­бой грабеж по отношению не только к потребителю, но и к другим кате­гориям рабочих и служащих, живущих на зарплату, тем не менее высо­кие зарплаты рассматриваются сегодня как веский аргумент в пользу монополий, причем в очень широких кругах, а не только среди тех, кто в этом непосредственно заинтересован **.

Есть серьезные основания для сомнений, что даже в тех случаях, когда монополия является неизбежной, лучшим способом контроля является передача ее государству. Если бы речь шла о какой-то одной отрасли, это, быть может, и было бы верно. Но если мы имеем дело со множеством монополизированных отраслей, то по целому ряду причин лучше отдать их в частные руки, чем оставлять под опекой государства. Пусть существуют монополии на железнодорожный или воздушный транспорт, на снабжение газом или электричеством,— позиция потреби­теля будет, безусловно, более прочной, пока все они принадлежат различным частным лицам, а не являются объектом централизованной «коор­динации». Частная монополия почти никогда не бывает полной и уж во всяком случае не является вечной или гарантированной от потенциальной конкуренции, в то время как государственная монополия всегда за­щищена — и от потенциальной конкуренции, и от критики. Государство предоставляет монополиям возможность закрепиться на все времена, и возможность эта, без сомнения, будет использована. Когда власти, ко­торые должны контролировать эффективность деятельности монополий, заинтересованы в их защите, ибо критика монополий является одновре­менно критикой правительства, вряд ли можно надеяться, что монополии будут по-настоящему служить интересам общества. Государство, за­нятое всесторонним планированием деятельности монополизированных отраслей, будет обладать сокрушительной властью по отношению к инди­виду и вместе с тем окажется крайне слабым и несвободным в том, что касается выработки собственного политического курса. Механизмы моно­полий станут тождественными механизмам самого государства, которое все больше и больше будет служить интересам аппарата, но не интере­сам общества в целом.

Пожалуй, если монополии в каких-то сферах неизбежны, то лучшим является решение, которое до недавнего времени предпочитали американ-

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Приспособленный к характеру германской нации
Идеала­ми современной германии
Конфликты экое интересов

Правительство ограничено в своих действиях за