<<<     ΛΛΛ     >>>   

Что может ответить на это Европа? Может ли она согласиться, что германский двойник, ввиду солидарности с ним всех немецких ученых, в своем сокрушительстве действительно представляет Европу и осуществляет ее самые передовые замыслы? Аргументы поистине подавляющие, и все же, вопреки очевидности, вопреки красноречивейшим фактам, своего лика в германском рыльце Европа признать не может. Все ее внутреннее существо содрогается от брезгливости, отвращения и гадливости… Нет, Германия не Европа! Европа анафематствует силу, идущую против права, анафематствует культурное озверение, анафематствует забвение чести и совести.

IV

На этот бурный протест лейтенантское рыльце хитро улыбается. Усы начинают свирепеть и щетиниться. Он делает знак рукой, и на экране появляется почтенная фигура самого почтенного немецкого ученого. Он представительствует от всей немецкой «фамилии», и его нельзя не выслушать.

«Милостивые государи, – обращается он ко всем носителям европейского сознания, – hochgeehrte Versammlung![v] Я буду говорить кратко, но с весом. Вы сейчас на деле увидите силу германского мышления. Вы хотите от нас откреститься? Вы хотите умыть свои руки? Вы хотите представить нас «бяшками» и волками, а сами разыграть добродетельных агнцев? Ха-ха-ха! Это просто великолепно! Германия искренно изумляется высокому полету ханжества и лицемерия, которое вас охватило. Мы и сами не прочь слицемерить, когда это нужно для дела, aber[vi]… такому постному выражению, такому закатыванию к небесам ваших прекрасных глаз – я буду откровенен – мы почти что завидуем.

Давайте припомним чуть-чуть историю. Кое-кто начинает у вас с разрушения папства. Да, наши великие императоры боролись с латеранским престолом во имя священной идеи Римской империи[vii], и даже патриотический Дант держал нашу сторону. Но не скажете ли вы мне, во имя какого идеала христианнейший король Франции устроил губительное для папства пленение в Авиньоне – cattiveria babilonica[viii]? Некоторые из вас упрекают нас в том, что мы произвели Реформацию. Да, мы приняли ее всем сердцем как великое благовестие, и все ж по справедливости должны сказать, что мы создавали ее вместе с вами. Разве Виклеф и Гус, которые предшествовали нашему Лютеру, были немцами? Разве Кальвин принадлежит к расе германцев? Разве Анлия оторвалась от католичества по нашей вине?

Но пойдем дальше. Вы декламируете о нашем механицизме и материализме. O, mein Gott, какая у вас короткая память! Основы механистической философии заложены итальянцем Галилеем и французом Декартом. Дальнейшие свои приложения механистическое мировоззрение находит в энциклопедизме французского просвещения и у англичан (Пристли, Гертли, Юм, Бэн). Что, касается до материализма, то его в новое время возрождает итальянец Ванини, француз Гассенди и англичанин Гоббс.

Такие справки можно приводить без конца. Все они доказывают, как дважды два – четыре, что наша культурная работа никогда не выходила за пределы европейского организма. Конечно, наша философия выше философии французской, английской и итальянской. Но она всего лишь приводит в систему те лозунги и открытия, которыми мы «заражались» от вас, не создавая их сами.

Но, может быть, вы хотите примеров еще? Извольте. Наша социал-демократия выросла из революционного французского социализма. Коммунизму учил нас итальянец Кампанелла и англичанин Мор. Релятивизму и скептицизму учил нас француз Бейль и англичанин Юм. Вы теперь плачетесь над железным бездушием нашего государственного права. Но и этому мы учились у вашего Маккиавелли, у вашего несравненного Гоббса. В XIX веке в широких размерах вы экспортировали к нам позитивизм, утилитаризм, эволюционизм, дарвинизм…

Also, meine Herren[ix], я предлагаю вашим ученым взяться за квадратуру круга: фактически доказать. что мы не являемся вернейшими (правда, гениальными!) продолжателями основных тенденций новой европейской культуры. У нас нет ничего только своего; у нас все наше – ваше и ваше – наше. Полученное от вас мы развивали теми же методами, которые получали от вас. Мы производили усовершенствования и усложнения методов, но в духе самих же методов, – мы углубляли дух и тенденцию ваших порывов, но с методологической строгостью и непрерывностью.

Итак, маски долой, meine Herren! Германство в его всецелости, с войной, с Лувеном, с Реймсом, есть только Европа и не что иное, только гениальная комбинация европейских идей, только доведенный до величайшего напряжения мощный и трудный для вас контрапункт новой европейской культуры».

И, обратившись в сторону лейтенанта, почтенный ученый низко склонил свою голову и закончил так:

«Впрочем, довольно слов; наш обожаемый кайзер со всей Германией уже давно сказал:

Es wird das Schwert entscheiden»[x].

V

Мы не знаем, что могут ответить на подобную речь европейские ученые и философы. То, что до сих пор мы слышали от них, чрезвычайно слабо и не убедительно. Логика не любит остановок на полудороге. Из основных посылок новой истории Германия с полной логичностью выводит сложный комплекс короллариев, включительно с Круппом и даже со зверствами. Для того чтобы ответить Германии с подлинной силою, надо бить не по следствиям, а отвергнуть посылки. Но для того чтобы отвергнуть посылки, Европа должна пережить величайшую духовную революцию и такой пересмотр духовных основ своего бытия, который по силе должен быть больше, чем Ренессанс, больше, чем Реформация.

Если бы в столкновении Европы с Германией правды этих двух борющихся культур-близнецов ограничивались лишь одной интеллектуальною сферою, дело Европы в духовном смысле было бы безнадежно проиграно. Ее борьба с Германией не была бы оправдана никакими высшими целями. И даже если бы Германия была побита, все равно внутренно оказалась бы битой Европа, ибо против глубочайшего феноменализма германской культуры Европа не выставила бы тогда никакого ноумена – а только феноменологические штыки, пушки, окопы, только феноменологическое превосходство тактики и стратегии. Так в древности, на Востоке, восставали царство за царством и падали в борьбе друг с другом, как гигантские ихтиозавры, без высшей идеи, без освящения правдой.

Так было бы, если б… Но вот оказалось, что века односторонней культуры и ложного просвещения не разъели до глубины душу Европы. Пред нами свершилось настоящее чудо. Все аргументы, вся рационалистическая логика, вся силлогистика и софистика разъеденного цивилизацией мозга – под напором великого и святого чувства вдруг молниеносно были посланы к черту. Над Францией, атеистической, угарной, «вавилонской», пронесся взывающий колокольный гул, и храмы наполнились молящимися, и опять перед древними святынями полились очищающие слезы, и из проснувшейся вечной души Франции вырвался потрясающий молитвенный вздох. В то время как «тело» Франции лихорадочно совершало мобилизацию, и на заводах отливало новые пушки, и строило новые аэропланы и новые подводные лодки, в это время душа народа молитвенно приникла к своим вековым святыням и вместе с парижским епископом искала благословения и помощи не у земных сил, а у Царицы Небесной. Умер Жорес – это не важно, – это поистине мелочь, ибо в сердце народа воскресла чудесно Жанна, святой щит и оплот Франции[xi], и немцам уже не войти в Париж…

Не менее чудесно было блистательное явление глубочайшей души народа в Бельгии. Из-под тяжелого, уродливого покрова переразвитой промышленности, из-под контор и банков, высасывающих капиталы из многих стран света, из-под цитадели бесчисленных анонимных и акционерных обществ вдруг поднялась человечность, чистая и святая человечность, не способная на торг и расчеты, не продающаяся ни за какие «цены», знающая, лишь свое благородство и честность, и перед всем миром, затаившим дыхание от восхищения, безропотно двинулась навстречу своей Голгофе.

Схлынут тевтонские полчища с пределов, ставших священными, развеются прахом люди и государства, которые вбивали гвозди в нежные руки прекрасной мученицы, – а это видение навеки останется в человечестве и, верим, относится к той славе Бельгии, которая внесена будет в горний Иерусалим.

Эти глубочайшие онтологические движения двух народных душ бесповоротно определили позицию Англии. Римская империя на водах, владычица океанов, не могла остаться в стороне при том мировом конфликте, который назрел в несколько дней. Ее нейтралитет был бы соучастием в преступлении, и Англия с простой и благородной решимостью вступила в борьбу. Чтобы видеть раскрывшуюся в ней сердечность, нужно иметь в виду не только ее собственные подвиги, но и открытую бескорыстную радость, с которою она встречает каждый не свой успех. Рескин когда-то с парадоксальностью пророка обличал Англию: «Вы думаете, что вы богаты, потому что со всех морей бесчисленные корабли свозят к вам богатства всего мира; но знайте, что если исследовать глубоко, если взять богатство с высшей точки зрения, то вы народ бедный, а не богатый, ибо истинные сокровища суть сокровища духа»[xii]… И вот, когда война внезапно произвела «глубокое исследование» и раскрыла глаза на многое, Англия в лице своих писателей решила открыто показать свое преклонение перед духовными богатствами России, которые ей ведомы лишь в одном виде – в виде русской литературы. «Вы сами, – пишут английские писатели, – быть может, даже и не представляете себе, каким источником неиссякаемого вдохновения была ваша литература для англичан последних двух поколений… Нечто подобное чувствует, вероятно, пытливый созерцатель небесных глубин, когда в поле его зрения всплывает новая планета». «Прежде и главнее всего это было, конечно, неизменное чутье и тяготение к ценностям духовным в обход ценностей материальных, тяготение, простиравшееся далеко за пределы материальных ценностей и создавшее для русской литературы возможность свободно витать в мире духовном, где нет никаких разграничений между веками или народами, где все человечество едино».

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Новая императорская династия штауфенов
Германию восстать на европу