<<<     ΛΛΛ     >>>   

Как видите, при изменении слова перемены коснулись не только суффиксов (-ен) и префиксов (ге-), но и самого корня: "финд" превратилось в "фанд", потом в "фунд". И изменение гласного звука внутри корня привело к изменению смысла слова.
В немецком языке это явление постоянно. Вот несколько примеров:
манн - человек меннер - люди
зинген - петь занг - пел, гезунген - спетый
баум - дерево боймэ - деревья
кнабе - мальчик кнэблайн - мальчишка

Еще более удивительное положение можно встретить в арабском языке. Там корень слова вообще всегда состоит только из одних согласных звуков; обыкновенно из трех, редко из четырех. Гласные же могут быть любыми, но каждое чередование их придает корню один, строго определенный смысл.
Вот, например, корень "ктб". Он означает "письмо". Когда араб вводит в него два гласных "а", возникает глагол действительного типа, и притом прошедшего времени.
КаТаБа - написал.
Если на те же места попадут гласные "у" и "и", глагол в том же прошедшем времени приобретает страдательное значение:
КуТиБа - был написан.
Совершенно так же:
КаТаЛа - убил (корень "ктл")
КуТиЛа - был убит
ДаРаБа - побил (корень "дрб")
ДуРиБа - был побит

И тут, как в немецком языке, только гораздо чаще и правильнее, изменение смысла слова выражается при помощи изменения гласных звуков корня. Корень как бы "ломается", "изгибается" при этом, становится не самим собою. Именно потому такое явление, характерное для части "аффигирующих" языков, и называется "флексией": слово это по-латыни означает "изгиб".
Наличие "флексии" резко отличает такие языки (и русский в их числе) от многих других. Поэтому они называются "флектирующими".
Надо заметить, что между "флектирующими" языками и "корневыми" (вроде китайского) нет непроходимой бездны. Мы знаем, что английский язык относится к "флектирующим". Но ведь в нем же мы встречали корни слов, которые ведут себя почти как китайские слова-слоги. Таких корней в английском языке становится все больше и больше; значение суффиксов и приставок в нем снижается. Видимо, язык этот был таким же, как немецкий или русский, а станет, может быть, похожим на китайский.
С другой стороны, ученые выяснили, что многие "флектирующие" языки прежде были "корневыми"; только постепенно они сделались тем, чем являются сейчас.
В то же время рядом с этим типом языков есть в обширной группе "аффигирующих" языков еще другие, резко отличные от всего, что мы видели, языки.
Эти так называемые "агглютинирующие" языки стоят как бы посередине между теми разрядами, которые мы уже разобрали.
Слово "агглютинирующий" значит "склеивающий". Почему так назвали эту группу языков?
В языках вроде китайского их "сюй-цзы" - вспомогательные словечки, наподобие английского "to" меняющие значение слов, - вовсе не связываются с самими "ши-цзы", настоящими, значимыми словами. Они живут там особой, самостоятельной жизнью.
Напротив, в языках, похожих на русский, наши суффиксы так тесно срастаются и с корнями и друг с другом, что иной раз трудно даже разобрать, где кончается один и начинается другой7. Сами по себе, в отдельности от корня, они существовать никак не могут.
А в некоторых языках сочетания звуков, подобные китайским "сюй-цзы". или нашим суффиксам, можно сказать, "от одних отстали и к другим не пристали". Они, правда, потеряли всякую самостоятельность, перестали быть отдельными словами, но не стали, как у нас, в полном смысле "частями слова".
К таким языкам относятся многие языки Советского Союза, родственные татарскому, азербайджанскому, узбекскому, казахскому. Это так называемые "тюркские языки". В ту же группу входят и языки, вовсе не родственные тюркским: грузинский, финский, эстонский и пр. Вот сравните для примера, как образуются множественные числа в русском и турецком языках:
Русский язык: Турецкий язык:
Ед. число: Множ. число: Ед. число: Множ. число:
девушкА девушкИ кыз кызЛЕР
ребенОК ребяТА чоджук чоджукЛАР
доМ домА эв эвЛЕР
отеЦ отцЫ ата атаЛАР

Очень ясно, что если у нас слова изменяются довольно различными способами (сравните: "реб + +енок" - "реб+ята" и "девушк+a" - "девушк+и"), то тут к слову прибавляется одно и то же постоянное сочетание звуков, один аффикс - "лар" ("лер"); он имеет лишь эти две разновидности, в зависимости от гласных самого слова.
Но разница не только в этом. В языке "на шипах" один и тот же суффикс способен выражать не одно, а сразу два и больше грамматических значений. В языках "на клею" это немыслимо: там каждому такому новому оттенку служит особый аффикс.
Русский язык: Турецкий язык:
Именит., ед. ч. дом Неопред,, ед, ч. эв (ev)
Дательн., ед. ч. дом+У Дательн., ед. ч. эв-Э (ev-e)
Именит., мн. ч. дом+А Неопред., мн. ч. эв-ЛЕР (ev-ler)
Дательн., мн. ч. дом+АМ Дательн., мн. ч. эв-ЛЕР-Э (ev-ler-e)

Сразу видно: наш суффикс "-ам-" в дательном множественного числа указывает сразу и на число и на падеж. Турецкому же языку для этого потребовались два отдельных аффикса: один - для всех дательных падежей, другой - для всех форм множественного числа.
То же самое происходит и при образовании производных слов.
От существительного "баш" (голова) можно образовать прилагательное "баш+лы" (головастый). Аффикс "лы" годится всюду, где надо произвести такую же работу. От слова "карын" (живот) при его помощи можно получить прилагательное "карын+лы" (пузатый), от "кулак" (ухо) - "кулак+лы" (ушастый), и т. д.
Если же вам понадобится множественное число от этих прилагательных, вы снова можете нарастить на них "аффикс множественности", уже известный нам "лер, лар":
голова - баш головастый - башЛЫ
головы - башЛАР головастые - башлыЛАР

При помощи различных других аффиксов от того же "баш" можно образовывать различные слова. Аффикс предметов, имеющих определенное назначение, звучит "-лык"; прибавив его к слову "баш", вы получите слово "баш-лык", название головного убора. А множественное число от "башлык" снова будет "баш+лык+лар".
Вы видите: в языках "на клею" корень нигде и никак не изменяется. Аффикс всегда "приклеивается" к концу слова. Вслед за одним аффиксом можно при надобности "приклеить" другой, третий и т. д. Ни один из них никогда не может очутиться перед корнем в качестве "приставки". Ни один никогда не может слиться с корнем так, чтобы их было затруднительно разделить глазом или слухом.
Вот это-то все и называется в языкознании "агглютинацией" - "склеиванием". Татарский, турецкий и многие другие агглютинативные языки способны, как и языки флектирующие, образовывать довольно длинные слова. Но, вообще говоря, слова этих языков скорее можно определить как средние по длине.
Полную противоположность всем тем группам языков, которые мы до сих пор видели, представляют особые языки - "инкорпорирующие".
Трудно представить себе что-нибудь более странное с нашей точки зрения, чем словообразование и грамматика этих удивительных языков. В них - например в некоторых индейских языках Америки или в языках наших народов крайнего северо-востока (чукчей и близких к ним племен) - отдельные слова, образуя предложения, не располагаются рядом друг с другом, не скрепляются между собою при помощи аффиксов или вспомогательных слов, как у нас. Нет, здесь слова как бы набрасываются друг на друга и заглатывают одно другое, так что части первого оказываются где-то глубоко внутри второго, и наоборот. Пять, шесть, десять слов бурно переплетаются между собой, входя даже внутрь корней своих соседей. Вместо предложения получается одно огромное, запутанное, странное, на наш непривычный взгляд, слово, которое и выражает весь смысл целой фразы.
Вот, например, на языке мексиканских индейцев наше предложение "я ем мясо" выразится как бы "одним словом": "нинакагуа" - "ямясъем".
Слово это, на наш взгляд, состоит из глагола и двух имен. Однако глагол в этом языке вообще нельзя употреблять сам по себе, отдельно от других слов. Нельзя отдельно сказать ни "есть", ни "я ем", ни "дать", ни "я дам". Словами можно выражать только целые мысли:
"Я ем его мясо" - нигкуаиннакатль.
"Я что-то такое ем" - нитлакуа.
"Я кое-кому что-то такое даю" - нитетламака.
Как видите, эти языки не желают говорить о "предметах вообще" или о "живых существах вообще". Не умеют они и действия выражать как "действия вообще". Они не знают, что значит "есть вообще"; им понятно только, как можно "есть то-то и то-то", или, в крайнем случае, "есть что-нибудь"8.
Языков такого строения очень много. Одни из них "инкорпорируют" (это слово по-латыни буквально означает "внедряют в тело") в одно и то же словопредложение больше, другие меньше слов-частей. В некоторых из них благодаря этому и возникают слова-гиганты, вроде того "виитокучумпункурюганиюгвивантумю", с которым мы столкнулись на стр. pageref. Раскроем секрет: это слово означает определенный род занятий людей племени, обитающего в штате Юта, на юго-западе США, "тех, которые сидя разрезают ножами черных ручных бизонов" (то есть коров; по-видимому, такое "разрезание" входило в расписание каких-то церемоний или обрядов).
Не думайте, что этот пример - уродливое исключение. Один автор сообщает, что сочетание слов "наши искуснейшие зеркальщики", когда кому-то вздумалось перевести его на язык юкатанских майя, пришлось выразить таким поистине примечательным словом:
"руппакхнухтокепенаувутчутчухквоканехчаениннумуннонок".
Лингвисты постарались выяснить самую механику образования подобных слов. Знаток индейских языков, американский ученый Сэпир, приводит слово языка индейцев чинук, звучащее как
"и-н-и-а-л-ю-д-а-м".
Оно состоит из корня "д", означающего "давать", шести префиксов и одного суффикса. Из префиксов каждый имеет свое значение; "и" - указывает на недавно прошедшее время, "н" - выражает понятие "я", "и" - другой "местоименный объект" - "это", "а" - третий такой же "объект" - "ей", и т. д. Всё вместе равносильно нашему предложению:
"Я прибыл, чтобы отдать ей это",
но, по свидетельству Сэпира, представляет собою действительно вполне единое слово с ясно слышимым ударением на первом "а".
Разбирает Сэпир и еще один пример, взятый уже из языка племени фокс, давних обитателей долины Миссисипи (может быть, тех самых, которые усыновили пушкинского Джона Теннера!). У них слово
"экивинамотативачи"
значит: "тогда они (одушевленные) заставили некое существо (тоже одушевленное) скитаться, убегая то от одного, то от другого из них". Все это выражено через корень "киви" (он значит "мотаться туда-сюда"), вторую основу "-а-" (означающую "бегать"), один префикс, который проще всего передать нашим словом "тогда", и семь суффиксов, из коих у каждого свое собственное значение.
Я думаю, вы не будете возражать, если я скажу, что наши выражения "вызвать на два слова" или "объяснить в двух словах" должны звучать далеко не одинаково в устах китайца или сиамца, с одной стороны, и индейца племени фокс или пайют - с другой. Очевидно также, что если самые короткие слова свойственны "корневым" языкам, то наиболее длинные слова-удавы мы имеем основание искать в языках "инкорпорирующих". Наши же флективные и агглютинирующие языки, наиболее нам знакомые и близкие, занимают в этом строю, бесспорно, среднее место. Так, что ли?
Все это звучит весьма убедительно. Да так оно и было бы, если бы "длина слов" зависела только от их внутреннего строения, если бы длинные слова всегда слагались только из одного корня и нескольких "служебных частей". Но, к вашему утешению (если вашим родным языком является один из языков флектирующих и если вам очень хочется, чтобы у него были шансы стать чемпионом "длиннословия"), есть и другие способы получать из односложных слов многосложные, да еще какие многосложные!

САМОЕ ДЛИННОЕ СЛОВО МАРКА ТВЕНА
Знаменитый юморист почему-то очень охотно касался в своих произведениях различных особенностей именно немецкого языка. Он возвращался к ним неоднократно.
Как известно, язык этот обладает способностью образовывать сложные слова, подобные нашим "Фарфортрест" или "Ленинградуголь". В немецких военных книгах, например, то и дело натыкаешься на такие термины, как "вер-махт" (оружие+сила=армия), "панцер-шиф" (броня+корабль= броненосец), "флугцойг" (полёт+снаряд= самолет) и т. п.
Между этими терминами и нашими обычными сложными словами есть разница: те мы образовываем обязательно при помощи соединительной гласной "о" или "е" (сам-о-лет, земл-е-роб) и, надо сказать, прибегаем к ним безособой охоты. Немцы же (как и англичане), хотя и могут применять в таких случаях вместо соединительного согласного суффикс родительного падежа "-с" (рейс-с-вер, криг-с-гефангенэ), нередко обходятся без него, а используют они такой способ словопроизводства буквально на каждом шагу.
Правда, это свойственно, как мы видели, и китайскому языку. Но если в Китае или в Англии допускается образование по этому способу слов из двух, много из трех корней, то немецкому языку никаких границ в этом смысле не положено. Сравнительно недлинные, односложные и двусложные слова, как намагниченные, притягиваются друг к другу и соединяются в единое целое без каких-либо "заклепок" - изменений.
В русском языке: В немецком языке:
сам + ходить = самоход нэбель + верфер = нэбельверфер
(Nebel + Werfer = Nebelwerfer)
(туман + метатель = дымовой завесчик)
земля + трясение = землетрясение вооль + бефинден = воольбефинден
(Wohl + befinden = Wohibefinden)
(хорошо + пребывать = здоровье)
язык + знание = языкознание фогель + фенгер = фогельфенгер
(Vogel + F\"anger = Vogelf\"anger)
(птица + ловец = птицелов)

И если у нас каждое такое многосложное слово выглядит как сравнительно редкое отклонение от нормы (лишь в переводах с древних языков то и дело попадаются "розоперстые" и "пестросандальные" богини), то в Германии они не смущают никого.
Вот почему в "Войне и мире" Л. Толстою старый князь Болконский, посмеиваясь над бездарным австрийским военным советом (по-немецки: "Гофкригсрат"; от слов "гоф" = "двор", "криг" = "война" и "рат" = "совет"), по. праву называет его "гофкригсзурстшнапсратом".
Такого слова никогда не было в немецких словарях. Но любой немец, услышав его, прекрасно бы понял, что оно означает: "Гоф+кригс+вурст+шнапс+рат" - "придворный военно-колбасно-водочный совет".
В длиннейшем слове этом нет ровно ничего непозволительного с точки зрения правил немецкой грамматики. Она знает слова и того длиннее.
Филателисты могут найти в старых каталогах немецкую марку, выпущенную когда-то в память путешествия последнего кайзера Вильгельма II в Иерусалим. Она называлась так: "КайзерВильгельмИерузалэмсрайзегедэхтнисбрифкартенпостмаркэ".
А один советский языковед в своей книжке о языке упоминает о немецкой надписи, которую он читал на дверях одной из комнат какого-то ученого клуба:
"Центральвиссеншафтлихгелээртермэншэнлебэнсбедингунгенфербессэрунгсауссшусстрэффпунктклассэ"9.
Это слово, вероятно, было придумано в шутку, но построено-то оно было по всем правилам немецкого "словосложения"; означало оно примерно что-то вроде: "комната комиссии по улучшению жизни ученых".
Вот этой примечательной способности немецкого языка и дивится в своем рассказе американский юморист Марк Твен.
"В одной немецкой газете, - уверяет он, - я сам читал такую весьма занятную историю:
Готтентоты (по-немецки: "хоттентотэн"), как известно, ловят в пустынях кенгуру (по-немецки "бойтельратте" - сумчатая крыса). Они обычно сажают их в клетки ("коттэр"), снабженные решетчатыми крышками ("латтенгиттер") для защиты от непогоды ("веттэр").
Благодаря замечательным правилам немецкой грамматики всё это вместе - кенгуру и клетки - получает довольно удобное название:
"Латтенгиттерветтэркоттэрбёйтельраттэ".
Однажды в тех местах, в городе Шраттертроттэле10, был схвачен негодяй, убивший готтентотку, мать двоих детей.
Такая женщина по-немецки должна быть названа "хоттентотэнмуттэр", а ее убийца сейчас же получил в устах граждан имя "шраттертроттэльхоттентотэнмуттэраттэнтэтэр", ибо убийца - по-немецки "аттэнтэтэр".
Преступника поймали и за неимением других помещений посадили в одну из клеток для кенгуру, о которых выше было рассказано. Он бежал, но снова был изловлен. Счастливый своей удачей, негр-охотник быстро явился к старшине племени.
- Я поймал этого... Бёйтельраттэ! Кенгуру! - в волнении вскричал он.
- Кенгуру? Какого? - сердито спросил потревоженный начальник.
- Как какого? Этого самого! Ляттэнгиттэрветтэркоттэрбёйтельраттэ.
- Яснее! Таких у нас много... Непонятно, чему ты так радуешься?
- Ах ты, несчастье какое! - возмутился негр, положил на землю лук и стрелы, набрал в грудь воздуха и выпалил:
- Я поймал шраттертроттэльхоттэнтоттэнмуттэраттэнтэтэрляттэнгиттерветтэркоттэрбёйтельраттэ! Вот кого!
Тут начальник подскочил, точно подброшенный пружиной:
- Так что же ты мне сразу не сказал этого так коротко и ясно, как сейчас?!"
Автор "Тома Сойера" и "Гека Финна", можно думать, не слишком считался с немецкими словарями, когда писал свой смешной рассказ. Города "Шраттертроттэль" вы на картах мира не найдете. Неграм несвойственно болтать между собой по-немецки. Кенгуру отродясь не жили в Южной Африке. Наверняка выдумана и немецкая газета, и невежественная корреспонденция в ней, и само это слово, напоминающее скорее тяжеловесный железнодорожный состав, чем обычное существительное. Не выдумал Марк Твен одного - действительной способности немецкого языка нанизывать таким образом одно на другое обычные словакорни, превращая их в длиннейшее сложное образование.
Способность эта свойственна не одному только немецкому языку. Ученые люди, пользуясь латинскими и греческими корнями для обозначения химических веществ, иной раз соединяют их в слова ничуть не короче марктвеновских. Тут это неудивительно; если интересующее химиков вещество состоит из доброго десятка составных элементов, то они и сочетают вместе десять их названий: кто им может помешать?
Тот, кто, по несчастью, болел малярией, принимал, вероятно, желтый горький порошок, называемый в аптеках акрихином. У него есть, однако, другое, более точное химическое наименование. Химики зовут его:
"Метоксихлордиэтиламинометилбутиламиноакридин".
Может быть, вы скажете, это не слово? Нет, это всё-таки слово, и слово русское. Его можно склонять (попробуйте!). Вы сразу же увидите, что это существительное, а не глагол. Вы не поверите, если я вам скажу, что его можно сочетать с прилагательным "желтая". "Нет, - возразите вы, - "желтый"! Это мужской род!" Значит, это слово!
Можно найти и прилагательные такой же почти длины:
"Метилциклогексентилметилбарбитуровая кислота".
"Тетраметилдиаминодифентиазониевый хлорид" и т. п.
Попробуйте-ка возразите, если я скажу, что и это русские слова.
Что же получается?
Очевидно, теперь мы знаем основные способы, которыми языки образуют свои "длинные" слова из коротких, главным образом односложных, корней. Мы видели три таких способа.
Иногда несколько слов просто прикладывается друг к другу, как в немецком языке. Границы этому прикладыванию никакой установить нельзя: сколько бы ни было уже сложено вместе слов, всегда можно к тому, что получилось, прибавить еще словечко и сделать всё целое еще длиннее. Выходит, что этот способ не позволяет говорить о самом длинном слове мира.
Бывают, правда, языки, переплетающие множество слов и вспомогательных частиц в одном целом, которое даже и не знаешь, как назвать - то ли словом, то ли предложением. Мы видели примеры этого в индейских языках Америки. Но ведь предложения могут быть как угодно длинными, распространенными. Значит, и индейские слова также могут расти почти беспредельно. Видимо, и эти языки не дают нам надежды напасть на самое длинное слово, на мирового чемпиона длины. Его, очевидно, так же нельзя найти, как нельзя указать самое большое число. К любому числу, как бы велико оно ни было, никто не помешает нам приплюсовать одну единицу. Тогда оно станет еще больше. Значит, до того оно не было самым большим.
Наконец, еще одна группа языков: эти широко пользуются суффиксами, приставками и окончаниями, для того чтобы односложные слова превратились в многосложные. Однако этот способ не дает особенно огромных слов.
Можно было бы подумать, что я после этого поведу вас в таинственные края "инкорпорации" или займусь вопросами, связанными с "корневыми" языками. Однако наоборот: я предпочту углубиться в дебри суффиксов, окончаний и прочих аффиксов.
Почему? Да, собственно, потому, что именно с этими морфемами (частями слов) имеет дело тот великий язык, на котором имеем честь говорить мы с вами.

А КАК ЖЕ СО СЛОВАМИ-МАЛЮТКАМИ?
Наиболее внимательные и памятливые читатели могут по праву задать мне этот вопрос. Ведь на стр. pageref я обещал вам поговорить не только о "самом длинном", но и о "самом коротком" слове мира.
Теперь многие из вас, вероятно, скажут: очезидно, самые короткие в мире слова должны существовать в "корневых" языках; ведь они знают только слова - односложные корни.
Представьте себе, это не так. Точнее, не обязательно так. Даже односложный корень непременно состоит из нескольких звуков, обычно из двух-трех, а то и из четырех-пяти. Вот наши русские современные словакорни вроде: "вал", "сон", "мышь", "дом". Вот китайские "шицзы": "жень" (человек), "хэ" (река), "гу" (долина).
Но что вы скажете о таких довольно обыкновенных русских словах, как "и", "а", "у", "о", "к", "в", "с"?
А, так это же предлоги и союзы. Но ведь мы здесь не играем в кроссворд, где нужно подбирать только имена существительные. Предлоги и союзы, несомненно, такие же слова, как наречия и глаголы: это ведь тоже "части речи". Вы их найдете в любом словаре11.
В то же время каждое из этих слов состоит из одного-единственного звука (в устной речи) и из одной буквы (на письме). Не нужно долгих доказательств, чтобы решить: короче, чем в один звук, слово быть не может.
Вместе с тем сразу видно: таких "самых коротких слов" не одно, а довольно много во всех языках мира. Можно было бы подробно остановиться на вопросе о том, откуда и как они взялись, искони ли были они такими "однозвучными", или же являются остатками каких-то других, более длинных слов?
Однако для того чтобы заняться решением этой задачи, надо быть более опытными языковедами, нежели мы с вами. Отложим это до будущего времени.
Сейчас же я покажу вам только одно: случается, что слова не растут, как мы только что наблюдали, а, напротив, уменьшаются, "съеживаются".
Прежде всего вспомните, что мы говорили на стр. pageref об изменениях, которые претерпели за долгие века такие русские слова, как "государь", "сударь" или "старый". Они превратились - по причинам, в которых мы отчасти разобрались, - в коротенькие присловья "-су" и "-ста".
Мы нашли в нашей речи и слово "здравствуйте"; оно, можно сказать, на наших глазах испытывает как раз такое же "роковое" превращение. В письменной речи оно остается еще 12-буквенным "здравствуйте", а в устной давно уже "съежилось" до коротенького "зрассь!", в котором не так-то просто даже сосчитать входящие в него звуки.
На первый взгляд, наблюдение это кажется, может быть, и интересным, но, во всяком случае, неважным. А на деле подобное изменение слов играет в языке огромную роль. Можно сказать, оно является одной из существенных причин, по которым язык мало-помалу, шаг за шагом, звук за звуком меняется, меняется так, что, читая книги, написанные на этом языке сотни лет назад, и слыша людей, сегодня на нем говорящих, просто представить себе нельзя, что это тот же самый язык.
Прошу вас внимательно следить за таким примером.
Есть город Экс на юге Франции. Очень хорошо известно, что город этот был построен римлянами. Как теперь, так и тогда он славился своими целебными водами.
Французское название "Экс" ничего не говорит о "водах": по-французски "вода" будет "о" (eau). Другое дело римское наименование города: в древности он назывался "Aquae sextiae" - "Секстовы воды". Из этого имени путем долгой и сложной переделки и получилось имя Экс.
Как это доказать? Довольно просто.
Неподалеку от этого Экса лежит другой курортный городок. Он тоже называется Экс (и даже еще проще: Э). Он тоже славится своими водами. И опять-таки в римские времена городок этот носил название "Aquae gratianae" - "Грацианские воды".
Наконец, в Западной Германии есть город Аахен; таково его немецкое название. Французы зовут и его Экс: Экс-ля-Шапель. Римляне же именовали и этот далекий от них пункт "Aquis granurn" (Аквис гранум). Почему? Да очень просто почему: и здесь тоже имеются знаменитые целебные воды.
Я думаю, доказывать больше нечего: латинское слово "аквэ" - "воды" - везде превратилось во французское "эк".
Но, если хотите, самое любопытное тут то, что то же латинское слово "aqua" - "вода" в том же французском языке испытало и еще один путь изменения: оно превратилось в еще более коротенькое, в один звук, французское слово "вода" - "о". Так и живут во французской речи не узнаваемые сейчас никем, кроме языковедов, две латинские "аквы" (воды): "э" и "о".
Примеры я выбрал из истории именно этих языков, так как они показались мне особенно разительными! длинные сравнительно слова съежились, сжались тут до одного звука. Но и в других языках действуют те же законы.
Возьмите русское слово "овца". Мы с вами сейчас насчитываем в нем четыре звука и два слога. А древние предки наши, если бы им пришло в голову заниматься этим вопросом, могли бы насчитать не четыре звука, а пять, не два слога, а целых три. Да они, пожалуй, и занимались таким подсчетом; то же слово они писали - "овьца"; а ведь в те времена "ь", как и его больший брат "ъ", не был просто неким "знаком"; он являлся письменным выражением определенного гласного звука, похожего отчасти на наше нынешнее "е", отчасти на "и". Значит, наша нынешняя "овца" звучала в те далекие времена как-то вроде "овеца" или "овица".
Можно задать вопрос: ну, звучала! А какой смысл в том, что мы об этом узнали?
Смысл очень большой. Ученые доказывают, что русское слово "овца" родственно древнеиндийскому слову "авис". Было бы очень трудно поверить их утверждению, если бы мы не знали, что то же животное у древних греков называлось то "оис", то "овис", у римлян - "овис", и у нынешних литовцев оно именуется "авис". Вот теперь, когда мы выстраиваем в один ряд все эти названия домашнего животного: "авис", "оис", "овис", "овьца", "овца", нам становится ясно, что перед нами родственные языки и слова.
Трудно найти что-либо более важное и более интересное, чем те выводы, к которым подводит нас внимательный взгляд на "самые короткие слова" нашего языка.
Конечно, сам по себе вопрос этот не представляет глубокой научной ценности, как и вопрос о "длинных словах". Но, подобно этому первому, он заставляет нас вдуматься в очень важное явление языка, узнать кое-что новое о жизни слова. Вот к этому-то я и стремился привести вас.
Теперь, рассмотрев все вопросы, без которых мы не могли бы сознательно заниматься "анатомией слова", изучением того, что "находится внутри" наших русских слов, мы и перейдем к этому любопытнейшему занятию. Давайте коснемся хотя бы немного той из составных частей русского слова, которая большинству учащихся и учившихся представляется чем-то самым трудным и скучным в грамматике, - суффикса слова.

ГЛОКАЯ КУЗДРА
Много лет тому назад на первом курсе одного из языковедческих учебных заведений должно было происходить первое занятие - вступительная лекция по "Введению в языкознание".
Студенты, робея, расселись по местам: профессор, которого ожидали, был одним из крупнейших советских лингвистов. Что-то скажет этот человек с европейским именем? С чего начнет он свой курс?
Профессор снял пенсне и оглядел аудиторию добродушными дальнозоркими глазами. Потом, неожиданно протянув руку, он указал пальцем на первого попавшегося ему юношу.
- Ну, вот... вы - проговорил он вместо всякого вступления. - Подите-ка сюда, к доске. Напишите... напишите вы нам... предложение. Да, да. Мелом, на доске. Вот такое предложение: "Глокая..." Написали? "Глокая куздра".
У студента, что называется, дыхание сперло. И до того на душе у него было неспокойно: первый день, можно сказать, первый час в вузе; страшно, как бы не осрамиться перед товарищами; и вдруг... Это походило на какую-то шутку, на подвох... Он остановился и недоуменно взглянул на ученого.
Но языковед тоже смотрел на него сквозь стекла пенсне.
- Ну? Что же вы оробели, коллега? - спросил он, наклоняя голову. - Ничего страшного нет... Куздра как куздра... Пишите дальше!
Юноша пожал плечами и, точно слагая с себя всякую ответственность, решительно вывел под диктовку: "Глокая куздра штеко будланула бокра и курдячит бокрёнка".
В аудитории послышалось сдержанное фырканье. Но профессор поднял глаза и одобрительно осмотрел странную фразу.
- Ну вот! - довольно произнес он. - Отлично. Садитесь, пожалуйста! А теперь... ну, хоть вот вы... Объясните мне: что эта фраза означает?
Тут поднялся шум.
- Это невозможно объяснить! - удивлялись на скамьях.
- Это ничего не значит! Никто ничего не понимает...
И тогда-то профессор нахмурился:
- То есть как: "никто не понимает"? А почему, позвольте вас спросить? И неверно, будто вы не понимаете! Вы отлично понимаете все, что здесь написано... Или - почти все! Очень легко доказать, что понимаете! Будьте добры, вот вы: про кого тут говорится?
Испуганная девушка, вспыхнув, растерянно пробормотала:
- Про... про куздру какую-то...
- Совершенно верно, - согласился ученый. - Конечно, так! Именно: про куздру! Только почему про "какую-то"? Здесь ясно сказано, какая она. Она же "глокая"! Разве не так? А если говорится здесь про "куздру", то что за член предложения эта "куздра"?
- По...подлежащее? - неуверенно сказал кто-то.
- Совершенно верно! А какая часть речи?
- Существительное! - уже смелее закричало человек пять.
- Так... Падеж? Род?
- Именительный падеж... Род - женский. Единственное число! - послышалось со всех сторон.
- Совершенно верно... Да, именно! - поглаживая негустую бородку, поддакивал языковед. - Но позвольте спросить у вас: как же вы это все узнали, если по вашим словам, вам ничего не понятно в этой фразе? По-видимому, вам многое понятно! Понятно самое главное! Можете вы мне ответить, если я у вас спрошу: что она, куздра, наделала?
- Она его будланула! - уже со смехом, оживленно загалдели все.
- И штеко притом будланула! - важно проговорил профессор, поблескивая оправой пенсне, - И теперь я уже просто требую, чтобы вы, дорогая коллега, сказали мне: этот "бокр" - что он такое: живое существо или предмет?
Как ни весело было в этот миг всем нам, собравшимся тогда в той аудитории, но девушка опять растерялась:
- Я... я не знаю...
- Ну вот это уж никуда не годится! - возмутился ученый. - Этого нельзя не знать. Это бросается в глаза.
- Ах да! Он - живой, потому что у него "бокрёнок" есть.
Профессор фыркнул.
- Гм! Стоит пень. Около пня растет опенок. Что же, по-вашему: пень живой? Нет, не в этом дело, А вот, скажите: в каком падеже стоит тут слово "бокр". Да, в винительном! А на какой вопрос отвечает? Будланула - кого? Бокр-а! Если было бы "будланула что" - стояло бы "бокр". Значит, "бокр" - существо, а не предмет. А суффикс "-ёнок" - это еще не доказательство. Вот бочонок. Что же он, бочкин сын, что ли? Но в то же время вы отчасти встали на верный путь... Суффикс! Суффиксы! Те самые суффиксы, которые мы называем обычно служебными частями слова. О которых мы говорим, что они не несут в себе смысла слова, смысла речи. Оказывается, несут, да еще как!
И профессор, начав с этой смешной и нелепой с виду "глокой куздры", повел нас к самым глубоким, самым интересным и практически важным вопросам языка.
- Вот, - говорил он, - перед вами фраза, искусственно мною вымышленная. Можно подумать, что я нацело выдумал ее. Но это не вполне так.
Я действительно тут перед вами сделал очень странное дело: сочинил несколько корней, которых никогда ни в каком языке не бывало: "глок", "куздра", "штек", "будл" и так далее. Ни один из них ровно ничего не значит ни по-русски, ни на каком-либо другом языке12.
Я, по крайней мере, не знаю, что они могут значить.
Но к этим выдуманным, "ничьим" корням я присоединил не вымышленные, а настоящие "служебные части" слов. Те, которые созданы русским языком, русским народом, - русские суффиксы и окончания. И они превратили мои искусственные корни в макеты, в "чучела" слов. Я составил из этих макетов фразу, и фраза эта оказалась макетом, моделью русской фразы. Вы ее, видите, поняли. Вы можете даже перевести ее; перевод будет примерно таков: "Нечто женского рода в один прием совершило что-то над каким-то существом мужского рода, а потом начало что-то такое вытворять длительное, постепенное с его детенышем". Ведь это правильно?
Значит, нельзя утверждать, что эта искусственная фраза ничего не значит! Нет, она значит, и очень многое: только ее значение не такое, к каким мы привыкли.
В чем же разница? А вот в чем. Дайте нескольким художникам нарисовать картину по этой фразе. Они все нарисуют по-разному, и, вместе с тем, - все одинаково,
Одни представят себе "куздру" в виде стихийной силы - ну, скажем, в виде бури... Вот она убила о скалу какого-то моржеобразного "бокра" и треплет вовсю его детеныша...
Другие нарисуют "куздру" как тигрицу, которая сломала шею буйволу и теперь грызет буйволенка. Кто Что придумает! Но ведь никто не нарисует слона, который разбил бочку и катает бочонок? Никто! А почему?
А потому, что моя фраза подобна алгебраической формуле! Если я напишу: a + x + y, то каждый может в эту формулу подставить свое значение и для x, и для y, и для a. Какое хотите? Да, но в то же время - и не какое хотите. Я не могу, например, думать, что x = 2, a = 25, а y = 7. Эти значения "не удовлетворяют условиям". Мои возможности очень широки, но ограничены. Опять-таки почему? Потому, что формула моя построена по законам разума, по законам математики!
Так и в языке. В языке есть нечто, подобное определенным цифрам, определенным величинам. Например, наши слова. Но в языке есть и что-то похожее на алгебраические или геометрические законы. Это чтото - грамматика языка. Это - те способы, которыми язык пользуется, чтобы строить предложения не из этих только трех или, скажем, из тех семи известных нам слов, но из любых слов, с любым значением.
У разных языков свои правила этой "алгебры", свои формулы, свои приемы и условные обозначения. В нашем русском языке и в тех европейских языках, которым он близок, главную роль при построении фраз, при разговоре играет что? Так называемые "служебные части слов".
Вот почему я и начал с них. Когда вам придется учиться иностранным языкам, не думайте, что главное - заучить побольше чужих слов. Не это важно. Важнее во много раз понять, как, какими способами, при помощи каких именно суффиксов, приставок, окончаний этот язык образует существительное от глагола, глагол от существительного; как он спрягает свои глаголы, как склоняет имена, как связывает все эти части речи в предложении. Как только вы это уловите, вы овладеете языком. Запоминание же его корней, его словаря - дело важное, но более зависящее от тренировки. Это придет!
Точно так же тот из вас, кто захочет быть языковедом, должен больше всего внимания уделять им, этим незаметным труженикам языка - суффиксам, окончаниям, префиксам. Это они делают язык языком. По ним мы судим о родстве между языками. Потому что они-то и есть грамматика, а грамматика - это и есть язык.
Так или примерно так говорил нам крупный советский языковед Лев Владимирович Щерба, учеником которого я имел честь когда-то быть13.
И тогда и позднее многие не соглашались и спорили с ним.
Его называли "формалистом", потому что самым главным, самым основным при изучении языка он считал изучение грамматики. А ведь грамматика говорит как будто только о "форме" языка, а не о том глубоком содержании, которое он выражает. Не о том, что человек хочет сказать, а лишь о том, как он это что-то говорит.
Спор был долгим и сложным. Однако теперь мы точно знаем, кто был прав, потому что ныне в этот спор внесена полная ясность. Один словарный состав без грамматики еще не составляет языка. Лишь поступив в распоряжение грамматики, он получает величайшее значение.
Грамматика похожа на геометрию.
Геометрия не говорит об этом вот кубике или о тех двух треугольниках; она устанавливает свои законы для всех вообще кубов, шаров, линий, углов, многоугольников, кругов, какие только могут найтись на свете.
Так и грамматика не только учит нас тому, как можно связать слово "лес" со словом "белка" и словом "живет", но и позволяет нам связать между собою любые русские слова, чтобы выразить любую мысль о любом предмете.
Так разве не прекрасным примером этой способности связывать любые слова, разве не чудесным образчиком удивительной силы грамматики является тот на первый взгляд забавный, а по-настоящему - глубокий и мудрый пример, который придумал некогда для своих учеников большой советский ученый Лев Владимирович Щерба, - его "глокая куздра"!
По его совету и мы отныне будем внимательно приглядываться к "служебным частям" русского слова и в первую очередь - к его суффиксам.

ДВА СЛОВА О СУФФИКСАХ
Если я вижу перед собой слово, это вовсе еще не значит, что я могу тотчас указать пальцем: "А вот его суффикс!" Далеко не каждый выделенный из слова и не являющийся корнем отрезок заслуживает этого почетного звания.
Возьмите такое довольно длинное слово из словаря химиков, как "аминополипептидаза". Уж наверняка оно состоит не из одного только корня. Тем не менее - укажите мне хотя бы на один входящий в его состав русский суффикс!
Возьмите и другое, совсем уже простое русское слово "обувь". Как я уже заметил однажды, не так-то просто разбить его на части, отделить корень от суффикса. Спрашивается: а по каким признакам мы вообще отличаем суффиксы от других частей слова?
Чтобы часть слова, следующая за корнем, стала в наших глазах суффиксом, необходимо два условия. Во-первых, должен существовать ряд слов, содержащих тот же корень, но отличающихся остальными частями. Кроме того, слова эти должны иметь значение, близкое к значению первого слова, но вместе с тем и отличное от него.
Во-вторых, обязательно должен быть другой ряд. В него должны входить такие слова, у которых корни разные, но наш кандидат в суффиксы везде налицо. У этих слов должно быть совершенно различное значение, и все же в них должно чувствоваться нечто общее. Так как отвлеченные объяснения дают мало, приведу пример:
1 2
ПИСатель писаТЕЛЬ
ПИСание читаТЕЛЬ
ПИСанина двигаТЕЛЬ
переПИСчик мыслиТЕЛЬ

Сопоставляя оба столбика, каждый заметит: да, звукосочетание "тель" вправе быть суффиксом. Оно сочетается с разными корнями и каждому придает один и тот же оттенок значения: "тот, кто это делает".
Далеко не все схожие сочетания звуков способны на это. Посмотрите на такой ряд слов:
ТЕЛега
ТЕЛячий
ТЕЛеграф

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Языкознание Успенский Л. Слово о словах 9 совершенно
Взрослые навязывают малышам свое понимание невнятных звуков
Во всем ли поймут один другого два русских человека
Языкознание Успенский Л. Слово о словах 4 множество
Ненужная зверю способность язык оказалась необходимой человеку