<<<     ΛΛΛ     >>>   

В знаменитой Публичной библиотеке Ленинграда хранится как великое
сокровище -- Евангелие, принадлежавшее некогда новгородскому посаднику
Остромиру. Чем прославилось оно?
Девятьсот лет назад, в 1056--1057 годах, некий дьяк Григорий, ученый
книжник и замечательный художник, то ли один, то ли с помощниками, выполнил
огромный труд: выводя искусно букву за буквой, киноварью и золотом
расписывая заставки и заголовки, украшая рукопись изящными
рисунками-миниатюрами, он тщательно переписал для знатного заказчика
священную в глазах христиан книгу.
Мастер этот, несомненно, был русским человеком: переписывая
по-старославянски (священные книги древней Руси были написаны на этом
языке), он, как ни старался соблюдать правила, делал ошибки, свойственные
русскому. То он заменит славянский "юс" русским "у", то вместо болгарского
"жд" поставит свое "ж", то перепутает "ъ" и "о"... Так эта книга стала
памятником не только старославянского, но одновременно и русского языка.
В те дни, конечно, было переписано немало и других книг, но дошло до
нас только семь из них, и древнее Остромирова евангелия у нас нет памятников
письменности. Естественно, что наука дорожит им, как зеницей ока.
Внешне Евангелие -- прекрасная, переплетенная в кожу книга из 294
пергаментных листов, толстый том в 35 сантиметров длиной, около 30
сантиметров шириной. В особой приписке дьяк Григорий сообщил нам и дату
окончания работы, и свое имя, а также и имя заказчика: "В крещении Иосиф, а
мирскы [то есть по-мирскому, по-граждански] Остромир".
Вот и еще раз перед нами человек о двух именах. Это не язычник, отнюдь
не враг христианства (враг не заказал бы для себя Евангелия -- в те времена
такой заказ стоил больших денег), и все же, кроме церковного, он носит
второе, "мирское имя", хотя со дня крещения Руси прошло уже много лет.
Велика же была сила старых верований и привычек, если они так упорно не
хотели сдаваться! Да это и понятно: народ всегда неохотно отказывается от
своего в пользу чуждого, и его сопротивление церковным новшествам привело к
трудной, многовековой борьбе между христианскими и языческими именами.
Потребовалось долгое-долгое время, чтобы первые победили. Последим за ходом
этой борьбы.

На Московской Руси лет триста-четыреста назад очень любили читать так
называемые азбуковники, книги вроде наших энциклопедических словарей,
содержавшие расположенные по алфавиту всевозможные сведения. В одном из
очень старых азбуковииков говорится:
"Первых родов и времен человеци... до некоего времени даяху [то есть --
давали] детем своим имена, якоже отец или мать отрочати [ребенка] изволят:
или от взораи естества [то есть по виду и природным свойствам дитяти], или
от вещи, или от притчи.
Такожде и словене прежде их крещения даяху имена детем своим сице [вот
как]: Богдан, Вожен, Первой, Второй, Любим и ина такова. Добра же суть и та
[то есть: "и эти имена были недурны"]".
Древние документы подтверждают это. В 1015 году, например, жил на Руси,
по словам летописцев, "повар Глебов, княжеск, именем Торчин". Слово "торчин"
в те дни означало "человек из племени торков" (то есть тюрков). Конечно, нам
уже не легко теперь судить, "от взора или от вещи" было взято это имя, то
есть был ли его носитель похож на торка, был ли он родом торк. Но ведь дело
не в этом.
Шестьдесят лет спустя торговал купец, именовавшийся Чернь. Прошло еще
двадцать два года, и у одного из князей служит конюхом отрок Сновид. Вот вам
задача: откуда взялось такое своеобразное имя?
Можно гадать по-разному. Но, пожалуй, всего правдоподобнее вот какое
объяснение: мать этого человека до его появления на свет увидела во сне,
будто у нее уже родился сын. Это так поразило ее, что, когда радостное
событие и на самом деле свершилось, младенца так и назвали "Сновид" --
"Увиденный во сне". Тут как будто и удивляться нечему.
Однако часто нам бывает не легко понять соображения наших предков.
Хотели бы вы, чтобы вам дали звучное имя Волчий Хвост? А ведь когда-то оно
считалось очень достойным: в X веке его гордо носил знатный человек, один из
воевод Владимира Красного Солнышка. Правда, он был древним воином, искусным
степным ловцом и охотником. Пожалуй, ему такое имя было кстати: чем оно хуже
поэтического Ястребиного Когтя индейцев или древнегерманского Красного
Волка?
Стоит упомянуть и об одном священнике в Новгороде XI века. Этот пастырь
добрый звался не слишком благостно: "Упырь Лихой". "Лихой" -- значит "злой",
а "упырями" тогда звали сказочных вампиров, мертвецов, оживающих, чтобы
высасывать кровь живых людей, вурдалаков:

"...Это, верно, кости гложет
Красногубый вурдалак.
Горе! Малый я не сильный;
Съест упырь меня совсем..."
(А. С. Пушкин. Вурдалак)

Вот и вторая загадка: из ненависти, что ли, к только что рожденному
крошке одарили его родители столь жутким именем?
Думается, наоборот. Я уверен, -- это имя придумала удивленная и
умиленная мать, как только ненаглядное детище -- точь-в-точь вампир-кровосос!
-- прильнуло в первый раз к ее груди. "Ах ты упырь лихой!" -- смеясь,
воскликнула она, и эти ее нежные слова, обращенные к крошечному человечонку,
превратились много лет спустя в имя седого широкобородого старца, который
сам давно забыл, каким он был в детстве. Вспомните случай с негритянкой,
которую назвали "А я что говорила?". Примите также в расчет, что еврейское
имя Исаак (точнее --Ицхок) означает "Она засмеялась"; по преданию, Сарра,
глубокая старуха, когда ей предсказали рождение сына, недоверчиво
засмеялась, а поскольку предсказание все же исполнилось, то ребенка и
назвали "Смех". Как видите, ничего неправдоподобного в таких предположениях
нет: и в прошлом такие имена никого не смущали.
До нас дошли и другие довольно выразительные имена древних русских
священников-христиан, -- языческие, мирские имена: поп Лихач жил в 1161 году,
поп Угрюм -- в 1600, поп Шумило -- в 1608 году.
Хорошую троицу составили бы, собравшись вместе, эти трое "батюшек",
если представить себе, что имена были даны им "по их естеству"!

x x x

Как видите, до поры до времени все шло довольно просто: каждый человек
имел данное ему родными понятное имя и спокойно носил его. Но с конца X века
дело осложняется. Церковь начинает среди современников усердно вербовать
"крестников" для целой армии святых. Для этого новорожденных надо называть в
их честь, а святые -- все иностранцы.
Первый человек незнатного рода, носивший нерусское крестное имя, о
котором мы знаем, был Гюрги (то есть Георгий), подросток-отрок, служивший у
князя Бориса в том самом XI веке, когда у Борисова брата Глеба был конюхом
знакомый уже нам Сновид Изече-вич. В те же дни жили в Киеве вельможа Никифор
(по-гречески -- "победоносец") и некий боярский сын Константин ("констанс"
по-латыни значит "стойкий", "постоянный"). Имя самого Георгия в греческом
языке означало "земледелец". Как видите, новые имена тоже были не лишены
смысла и значения; беда одна: значений этих никто на Руси не понимал.
В самом деле, даже несколько веков спустя, в 1596 году, в книге
"Алфавит", во всем подобной тем азбуковникам, о которых мы упоминали на стр.
409, составитель ее с грустью писал:
"Нам, словеном, неудобь-ведомы [непонятны] нынешние свои имена, еже что
толкуется [то есть "как надо понимать слово"] Андрей, что Василий или
Данила..."
Он правильно объяснял, в чем тут дело:
"Аще бо [если] святый -- римлянин, то и в святцах имя ему по-римски
записано; аще же евреянин, то по-еврейски..."
Словом, надо было быть полиглотом (знатоком многих языков), чтобы
разбираться в значениях таких имен, а простым неученым русским людям совсем
не хотелось называть своих чадушек "неудобь-ведомыми" им, странными
кличками. Однако их приходилось принимать: церковь сурово карала за отказ от
крещения. Но их попрежнему тотчас же заменяли в быту своими, родными,
каждому понятными именами-словами. И за человеком закреплялись на всю его
жизнь иной раз оба его имени, а иной -- одно, и чаще русское, "мирское".
Правда, предки наши были, видимо, людьми покладистыми: и те и другие имена
пестрят в старых документах в самой причудливой смеси:

Гюрги Собышкинич, Ратмир Нематович, Гнездило Савин, Никифор Дулов, Юрята
Пинещинич, Намест.

Это все "ноутородцы". В одном, перечне одиннадцать имен. Четыре из них
(Гюрги, Никифор, Дула и Сава)--христианские, тесть -- мирские, языческие.* И,
видимо, для того, кто их записывал, все они были, так сказать, "равны".
-----
* Происхождение имени Юрята сомнительно: может быть, оно произведено от
христианского Юрий, но вернее всего - нет.
-----
Но все же народ еще явно предпочитал свое чужому. Перебрав все древние
документы до XIII века, ученые насчитали в них не более десятка людей,
обозначенных только крестными именами. Это всегда знатнейшие из знатных,
князьк-рюриковичи -- Васильке, Давид, Андрей, Юрий. Куда чаще, даже среди
высшей знати, встречаются двухыменные люди; их упоминают сразу и под
официальным, крестным, и под домашним, мирским, именем (когда речь идет о
лицах высокопоставленных, мирские имена зовутся "княжими"). Лишь много
позднее об этом забыли, и сейчас уже мало кто знает, что с точки зрения
церкви не было, например, Владимира Мономаха, прославленного полководца и
мудреца. Мономах "во святом крещении" был наречен Феодором; Феодором его и
числит церковь.
Если не говорить о князьях-рюриковичах, то в первые века христианства
на Руси даже знатнейшие люди предпочитали не забывать своих мирских имен:
"Преставися [умер], -- сообщает под 1113 годом летопись, -- князь
Михаиле, зовомый Святополк..."
"Се аз, великий князь Гавриил, нареченный Всеволод, самодержец
Мстиславович..." -- гордо начинает грамоту властитель псковский и смоленский.

"И нарекоша ей, -- повествует автор Ипатьевской летописи про одну из
тогдашних юных княжон, -- имя: во святем крещении Полагая [то есть Пелагея].
А княже - Сбыслава".
Это понятно: кто, кроме ученых монахов, мог знать, что Михаил значит
по-еврейски "богоподобный", что Гавриил --это "божья твердыня". Не понимал
народ и греческого имени Пелагиа -- "морская", происходящего от того же
корня, что и наше "архи-пелаг". Конечно, он предпочитал такие имена, о
смысле которых нет нужды гадать. Даже самые важные "отцы церкви" не
гнушались мирскими именами: про митрополита Волынского, жившего в начале
XIII века, сказано, что его звали "Никифором, а прироком -- Станйло". Слово
"прироком" означает тут "по прозвищу", "домашним именем". Ну, а раз уж
важного церковного сановника в народе именовали языческим именем, ясно, что
оно было милее и понятнее для всех.

ВСЁ ПЕРЕПУТАЛОСЬ

Теперь понятно, откуда взялась древняя двухыменность. Боярина Шубу,
крещенного Окинфом (XIV век), называли Шубой Федоровичем, возможно, потому,
что он родился преждевременно, недоношенным: таких слабеньких младенцев было
принято, пока не окрепнут, выдерживать в рукаве теплой родительской шубы. Не
удивляет нас и "убиенный от литовского князя Олгер-да" некий "Круглец,
нареченный Евстафием".Церковь дала человеку имя Евстафий ("очень стойкий")
по своим соображениям; родители же назвали его Кругле-цом, наверное, по
"взору или естеству".
Но вот под 1350 годом в Галицкой летописи встречается странная запись:
"Родился князю Андрею сын Иван. Нарекоша ему имя Василий..."
Что за нелепость? Как же звали на самом деле этого княжонка-- Ваней или
Васей? Ведь оба эти имени -- церковные, христианские.
Это не случайность: дальше мы встретим немало подобных неожиданностей.
Приходится думать, что понемногу наиболее часто встречающиеся чужеземные
имена как-то обрусели, стали представляться народу роднее, чем другие, более
редкие. Ведь и сегодня "Иван" или "Марья" кажутся нам исконно русскими рядом
с каким-нибудь "Прискиллой" или "Никто-полионом". А с другой стороны, иные
действительно русские по типу имена начали выглядеть как христианские, если
они имели какое-то "благочестивое" значение.
Возьмите древнее чисто русское имя Богдан: в том азбуковнике, о котором
шла речь, оно приведено в виде примера дохристианского наименования. А
позднее стали понимать его не как "данный богами", а как "данный богом".
Каким богом? Христианским, не языческим! Именно поэтому иногда возникала
путаница, разобраться в которой не умели даже и глубокие знатоки
именословия, православные монахи и священники. На одной из могильных плит
знаменитой Троице-Сергиевой лавры прославленного монастыря-крепости под
Москвой, высечена надпись: СОБОТА ИВАНОВИЧ ОСОРЬИН ВО ИНОЦЕХ СИМЕОН.
Что в ней особенного?
Имя Собота, Соботко, Суббота было очень распространенным когда-то. Это
типичное мирское имя, и давалось оно, конечно, как говорится в азбуковнике,
"по времени": родилось дитя в счастливый день, под воскресенье, так и будем
его звать Субботой. Правда, в святцах такого имени нет, (Имени этому в
святцах соответствует христианское имя Савватий) но по смыслу его легко
смешать с церковными именами: ведь суббота -- канун православного праздника.
"Помни день субботний, во еже святити его..." -- сказано в Библии. Такая
путаница произошла и с боярином Осорьиным. Откуда это видно?
В старину был обычай -- тяжелобольного человека, готовя к смерти,
очищали от грехов, постригая его в монахи. Это был мрачный, даже жуткий,
обряд. Над умирающим читали заупокойные молитвы, точно он уже скончался. То
земное имя, с которым он прожил всю жизнь, заменяли другим именем,
"иноческим", чтобы показать, что грешный человек совсем переродился теперь,
стал подобен ангелам и схимникам по чистоте души. Очень важным считалось при
этом соблюдать правило: новое имя по инициалу должно было совпадать с
крестным. Ивана называли "во иноках" Иоаки-мом или Ионафаном; Григория
делали Гермогеном или Гервасием, Феодора -- Филаретом или Феофаном. Думали
так: пусть Ивану по -его делам прямая дорога в ад; под видом Иоакима он
авось попадет в царствие небесное, избежит заслуженной кары. Как видите, все
еще живо было древнее представление о силе имени, о том, что его перемена
может полностью изменить и самого человека.
Все это, несомненно, было проделано и над Соботой Осорьиным. И,
заметьте, священники, совершавшие печальный обряд, постарались подобрать ему
имя по всем правилам: Собота -- Симеон. Ясно: даже они считали имя Собота
крестным, православным; им бы и в голову не пришло подгонять "ангельское"
имя по мирскому.
Еще убедительнее та история, которая разыгралась в день кончины царя
Бориса Годунова. Вспомним мрачную сцену из пушкинской трагедии.

"Ц а р ь
Все кончено -- глаза мои темнеют,
Я чувствую могильный хлад...
Входит патриарх, святители, за ними все бояре.
Царицу ведут под руки, царевна рыдает.
Кто там?
А! схима... так! святое постриженье...
Ударил час, в монахи царь идет
И темный гроб моею будет кельей...
...
Простите ж мне соблазны и грехи,
И вольные и тайдые обиды...
Святый отец, приближься, я готов".

Святой отец и на самом деле -- не в драме, а в действительности --
приблизился тогда к умирающему. Обряд пострижения был совершен: Бориса
переименовали в Боголепа. Давая ему новое имя, патриарх, очевидно, был
уверен в его законности. Между тем это имя отсутствовало в православных
святцах, что и естественно: не могло быть ни грека, ни еврея, ни римлянина с
русским именем. В святцах имелось греческое имя Феопрепий, означающее
"подобающий, приличествующий богу". Некоторые считают, что его просто
перевели уже позднее на русский язык и получили Боголепа. Но это плохое
объяснение: ведь имя-то подбирали на ту же букву, что и Борис, и Феопрепий
никак не могло подойти. Явно, церковники .пленились богобоязненным смыслом
слова "боголеп" и приняли его за христианское имя. Довольно долго совершенно
так же по ошибке принимали за утвержденное церковью православное имя
Богдан...
"Позвольте! -- скажете вы. -- Как же "принимали"? Как "довольно долго"?
Да ведь всем известен крупнейший государственный деятель Украины, гетман
Богдан Хмельницкий!"
Представьте себе, церковь не знает человека с таким именем. При
крещении будущему гетману было дано совсем другое имя -- Зиновий (то есть
"живущий по-божески"). Богданом гетмана звал весь народ, но имя это было в
глазах церкви "мирским", "языческим". Для нее гетман навсегда остался
Зиновием, и ни в каких "крестовых календарях" вы имени Богдан не найдете.

У каждого, кто читал превосходный роман А. Н. Толстого "Петр I",
запечатлелся в памяти образ несчастного и до свирепости обозленного
крестьянина, которого окружающие звали "Умойся Грязью". Автору дорога эта
жутковатая фигура. Умойся Грязью появляется то на каторге воронежских
верфей, то на далеком белозер-ском севере, то в других местах... С большой
силой на-рисорал его Толстой.
"На берегу... между мокрыми камнями сидели Андрюшка Голиков и... Умойся
Грязью, сутулый человек, бродяга из монастырских крестьян, ломанный и
пытанный млого..." (Алексей Толстой. Собр. соч., том седьмой, "Петр Первый",
кн. 2, стр. 440.)
"Умойся Грязью дрался с пятерыми... такой злобы в человеке Андрюшка не
видывал сроду..." (Там же, стр. 442.)
"Сутулый солдат... Умойся Грязью мрачно подавал из ковшика на руки..."
(Там же, стр. 583.)
Что за странная кличка у человека -- Умойся Грязью? Имя это, фамилия или
прозвище? Или, может быть, оно вообще плод фантазии писателя?
Нет, это не так. Человек с таким странным прозванием на самом деле
существовал; правда, жил он не во дни Петра I, а лет на сто раньше, в 1606
году. Грамоты с этой датой поминают про "псковитянина Федора Умойся Грязью".
Выходит, что пленившее А. Толстого мрачное сочетание слов было чем-то вроде
фамилии?
Дело, однако, не так-то просто. "Умойся Грязью" -- не фамилия, не
прозвище, в нашем смысле этого слова, и уж, разумеется, не "крестное" имя.
Что же тогда? А вот судите сами.
В старой Руси, как мы видели, люди постоянно носили по два имени сразу:
"крестное" -- для "небесных дел" и "мирское" -- для земных. Впрочем, так
обстояло дело главным образом в кругу людей более или менее состоятельных.
Двухыменность была чрезмерной роскошью для крестьян,ремесленников и
всевозможных "подлых" людишек прошлого. Всюду, где мы с ними сталкиваемся
(конечно, они попадаются не в царских жалованных грамотах и велеречивых
указах, а в решениях судов, в сыскных делах, в запродажных или кабальных
записях), почти всегда каждый из них имеет одно-единственное имя. Иногда оно
бывает "крестным", из числа хорошо знакомых и нам: Ивашко, Гаврилко, Федька,
Дунька... Но едва ли не чаще всплывают совсем другие имена, "мирские", а они
так резко отличаются и от крестных и от уже знакомых нам к н я-жих имен
тогдашней знати, столь непривычно звучат, что просто не знаешь, как и
познакомить с ними читателя, не озадачив его окончательно.
Я беру из одной очень серьезной книги, посвященной русскому
"именословию", небольшой перечень:

Кислоквас Жирное Кислица Кисель
Изиосок Несоленой Опухлой Голохребетник

Как вам кажется, что это за слова? Автор утверждает: перед вами самые
обыкновенные мирские имена простых русских людей, живших в XIV, XV, XVI
веках.Трудно поверить. Хочется спросить: неужели, если вам пришлось бы
избирать имя для кого-нибудь из ваших маленьких родичей, вы остановились бы
на одном из этих диких слов? А вы думаете, что это самые ужасные?
Вот еще списочек из того же и еще из другого труда исследователей
старины:*

Неудача, Огурец, Нелюб, Ончутка (то есть "черт"), Нехорошей, Лубяная, Сабля,
Болван, Поганый Поп
-----
* Приведенные здесь имена взяты из работ А. М. Селищева "Происхождение
русских фамилий, личных имен и прозвищ" и Н. Туликова "Заметки к истории
русских имен".
-----
Немыслимо объяснить себе, что думали люди, когда награждали своих детей
такими "сладостными дарами"...
Правда, случается встретить и более сносные на наш слух имена. Жили в
то же время на Руси люди, которых звали много приятнее и объяснимее с нашей
точки зрения, скажем:

Ждан Гость Малинка Любим Милюта Богдан

Каждый согласится: лучше называться Жданом, чем Нежданом, Любимом,
нежели Нелюбом, и Богданом, а не Болваном. Но горе в том, что таких более
или менее благожелательных названий дошло до нас в старых бумагах
сравнительно немного. Не так уж много, правда, и злых, "поносных" кличек,
вроде приведенных выше. А подавляющее большинство имен представляет собой,
что называется, ни то ни се, удивительный подбор таких разнообразных слов,
что буквально ума не приложишь, кому пришло в голову сделать их именами... А
впрочем, вчитайтесь еще в один список:

Горностай Грязка
Пешок Нелюб
Звяга Будилко
Образец Паук
Сорока Май
Соловей Щетина
Пещка Чулок
Иголка Сахар

Что это? Перечень товаров какого-нибудь странствующего торговца? Список
зверей и птиц? Случайный набор имен существительных из старинной грамматики?
Нет, это шестнадцать имен, которые спокойно и без всякого смущения носили
наши прапрадеды.
"Позвольте, позвольте! -- разволнуется иной читатель.-- Да какие же это
имена? В лучшем случае -- это прозвища". Он потребует разъяснений и, конечно,
будет прав. Но, чтобы дать толковое разъяснение, придется предварительно
коснуться целого ряда вопросов.

Да, это основная загадка. Может быть, перед нами действительно не
имена, а просто насмешливые клички? Народ любит хлесткие прозвища; и сегодня
педагоги в школах затрачивают немало труда на борьбу с привычкой ребят
награждать товарищей разными кличками. "Припечатать кого-либо метким
словцом" мы всегда умели. Вспомним, что говорит Н. В. Гоголь в "Мертвых
душах" о народных прозвищах: "Выражается сильно российский народ! и если
наградит кого словцом, то пойдет оно ему в род и потомство, утащит он его с
собою и на службу, и в отставку, и в Петербург, и на край света... ничто не
поможет: каркнет само за себя прозвище во все свое воронье горло и скажет
ясно, откуда вылетела птица".("Мертвые души", часть I, гл. 5.)
Может быть, и там, в глубине веков, мы нашли не имена, а такие же самые
меткие, злые, соленые прозвища?
Над этим стоит поразмыслить: имя или прозвище? Какое между ними
сходство и какие различия?

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Дореволюционную фамилию семья эта заменила новой
Из прозвища -- нет

Мы знаем -- перед нами фамилии-отчества