Пиши и продавай!
Пиши и продавай! |
|
|
Аналогичные проблемы возникают в связи с возможностью сосуществования вариантов с различным ударением у тех или иных словоформ. Например, слова вода и луна имеют, в принципе, почти тождественный акцентный контур, с расхождением лишь в вин. падеже ед. числа (типы 'ж Id" и 'ж Id', согласно классификации Зализняка); в обоих случаях ударение переносится с окончания на основу во множественном числе. Однако первое из них имеет некоторые дублетные формы мн. числа с ударением на окончании: на водах, наряду с на водах, к водам и к водам, вторая же — не имеет (в Грамматичесом словаре эта возможность отмечена как наличие у слова вода второй параллельной парадигмы типа 'ж If, с пометой 'устар.'). В современном языковом сознании форма типа к водам осознается как имеющая архаический и торжественно-поэтический оттенок; она ассоциируется с поэзией Пушкина и его современников (ср. стих из “Евгения Онегина”: “Все шлют Онегина к врачам. Те хором шлют его к водам”), или даже с поэтическим языком XVIII века. Можно предположить, что слово луна не получило акцентных вариантов, связанных с поэтическим стилем (*лунам) в силу того, что его употребление во мн. числе (луны) ассоциируется с научным, а не поэтическим дискурсом. Но почему подобных вариантов нет, или “почти” нет, у таких слов, как спина или страна (хотя отдаленная возможность архаических выражений типа странам смутно “брезжит” в языковой памяти), но определенно есть у слова стена (ср. реальность таких выражений, как в четырех стенах, за стенами крепости),— объяснить систематически оказывается еще труднее. Впрочем, то или иное гипотетическое объяс- 56 нение можно было бы, наверное, отыскать и для этих случаев — но оно окажется недействительным для какого-нибудь следующего примера, который потребует от нас еще какого-нибудь дополнительного объяснения и, соответственно, дополнительного дробления классификации. В своем стремлении приблизить языковую картину к тому идеальному “знанию языка”, которым, как мы полагаем, интуитивно обладает и руководствуется в своих действиях говорящий на этом языке, мы приходим ко все более мелким дроблениям языкового материала и все более сложной формулировке и эзотерической аргументации тех оснований, в силу которых выделяются и соотносятся между собой наши классы и подклассы. Оперативное преимущество такого знания, тот выигрыш, который оно предположительно должно дать говорящему по сравнению с “простым запоминанием” и прямым воспроизведением отдельных конкретных элементов языка (в нашем примере — отдельных словоформ существительных в различных контекстах), становится все менее очевидным. Как видим, на пути рациональной организации языкового материала вырастают значительные сложности, резко возрастающие по мере углубления в этот материал. Системная модель, стремящаяся к созданию непротиворечиво упорядоченной картины предмета, оказывается значительно менее “экономным” способом обращения с языком, чем это представлялось с первого взгляда, при очень приближенном, либо искусственно ограниченном в своих задачах подходе к предмету. Дело, однако, не только в необычайной сложности системы, которую приходится построить, если мы хотим хотя бы приблизиться к той степени успеха, с которой говорящим удается справляться с языковым материалом. Я полагаю, что отображение языка в качестве стабильной структуры, или хотя бы в качестве феномена, в основе которого лежит стабильный структурный каркас, неадекватно в принципе,в качестве стратегии языкового поведения — независимо от того, насколько получаемая на этом пути картина языка пригодна для практической реализации и насколько она правдоподобна в качестве модели языковой деятельности. Представим себе, что описанные выше трудности каким-то образом преодолены, так что в распоряжении говорящих оказывается достаточно компактная система операционных правил, покрывающая наличный материал с полной адекватностью. Есть ли смысл для говорящих опираться на правила в этом идеальном случае, когда такая стратегия сулит значительную экономию запоминательных усилий, при полной адекватности конечного результата? Как это ни покажется странным на первый взгляд, я склонен ответить на этот вопрос, в основном, отрицательно. То, что представляется несомненным выигрышем, если смотреть на язык как на стабильный “предмет”, раз навсегда существующий как данность и подлежащий возможно более рациональному освоению, — перестает быть таковым, если видеть в языке длящуюся деятельность, которая развертывается на всем протяжении языкового существования говорящего. Чтобы пояснить эту мысль, представим себе следующую абстрактную ситуацию. Предположим, что нам дан некоторый корпус языкового ма- 57 териала, состоящий из Х единиц — например, Х отдельно взятых словоформ, скажем, тех же падежных словоформ русских существительных. Если подойти к этому материалу без всяких попыток рационально его организовать, нам придется, чтобы иметь возможность успешно им пользоваться, запомнить Х единиц, каждую в отдельности, и затем по мере надобности воспроизводить их в речи, непосредственно извлекая из памяти. Назовем такую стратегию обращения с языковым материалом, основанную на непосредственном запоминании и воспроизведении, репродуктивной стратегией. Представим себе теперь, что, применив к этому множеству ограниченное число (n) логических операций, нам удается разбить множество Х на тождественные по строению группы, каждая состоящая из Р членов. Например, мы сгруппировали наши Х словоформ существительного в абсолютно идентичные “парадигмы”, каждая состоящая из 12 членов (Р=12), которые мы трактуем как падежно-числовые варианты одной лексемы. В этом случае нам нет уже необходимости запоминать и затем воспроизводить каждую из Х словоформ в отдельности. Достаточно знать по одному представителю от каждой группы Р, в качестве исходной формы парадигмы; затем, при помощи некоторого числа (n) предписанных правилами операций мы можем построить, на базе одной исходной формы, целую парадигму данной лексемы, состоящую из Р членов. Число единиц, знание которых необходимо для успешного пользования словарным корпусом X, сократится до Х : Р, — плюс, конечно, п правил, необходимых для развертывания Р-членной парадигмы из ее исходной формы. Назовем такую стратегию, при которой требующийся конкретный материал языка развертывается по определенным правилам из компактного, многократно свернутого абстрактного отображения этого материала, —операционной стратегией. Обозначим репродуктивную стратегию как (а) и операционную стратегию как (b). В этом случае число единиц, которыми говорящий должен овладеть и держать в языковой памяти, — для (а) = X; Тогда, при Р > 1, и Х > 2n — (а)>(b). Иными словами, если парадигма Р представляет собой хотя бы минимальную разбивку наличного материала (хотя бы на две части) и суммарный объем этого материала более чем вдвое превышает число операций, из которых состоит упрощающее его правило, операционная стратегия освоения языкового материала оказывается более экономной — предполагающей меньше запоминательных усилий, — чем репродуктивная стратегия. Пусть, например, имеется 600 словоформ, которые могут быть разбиты на 12-членные парадигмы при помощи 12 правил. (Это, конечно, идеальная ситуация, при которой правило имеет максимально простую, 58 одноступенчатую структуру; она будет иметь место, если для построения каждой словоформы достаточно просто добавить определенное падежное окончание, без каких-либо дополнительных осложнений, вроде чередования основы или мены ударения). В этом случае объем усваиваемого материала при операционной стратегии составит: (b) = 600 : 12 + 12 = 62 единицы. Не вкладывается в него механически в качестве стандартного |
|
|
|
|
