<<<     ΛΛΛ     >>>   

чтобы можно было рассчитывать на более или менее предсказуемую реакцию коммуникативной среды.

Путь к этому лежит через бесконечный процесс запоминания правильных выражений — правильных не просто в отношении их “структуры”, но таких, которые имели бы в полном смысле “правильный”, адекватно опознаваемый другими говорящими целостный языковой образ: стилистический, интонационный, проецированный на определенную ситуацию, определенное предметное содержание, определенные отношения между говорящими. Но и безупречно правильные с такой точки зрения выражения, будучи однажды усвоены, не складываются в памяти в качестве раз навсегда зафиксированных формул. Они вступают в ассоциативные связи друг с другом и с образами различных коммуникативных обстоятельств и положений, подвергаясь в этих ассоциативных “силовых полях” всевозможным модификациям и деформациям, контаминируются, перетекают друг в друга, постепенно перерабатываясь таким образом в конгломерат языкового опыта.

В ходе этой работы “детский язык” ребенка, с его острым осознанием звуковых, формальных, словообразовательных, комбинаторных эффектов, — этот язык сам собой отпадает, перерастая в нечто менее заметное, но более необходимое: языковой опыт, адекватный для языкового существования в той среде (или том конгломерате разных сред и ролей), к которой принадлежит данный носитель языка. То же, в принципе, можно сказать о специфически “учебном языке”, на котором первоначально приходится изъясняться человеку, обучающемуся иностранному языку (хотя, конечно, сам ход обучения и его промежуточные стадии могут быть в этом случае существенно иными).

Развиваемый в этой книге подход к языку исходит не из структурной регулярности языка как основного принципа, на который могли бы наслаиваться, в качестве вторичного фактора, идиосинкретичные аспекты языкового употребления, — а напротив, из самого этого употребления, во всей его идиосинкретичности, разрозненности и никогда не повторяющейся текучести. Мы будем рассматривать те явления, которые возникают на поверхности повседневного употребления языка, не в качестве “внешней” синкретизации и контаминации глубинных структурных закономерностей, но в качестве первичного феномена, в котором непосредственно отражена самая суть нашего обращения с языком — так сказать, “естественное состояние” языка в условиях языкового существования говорящих. Соответственно, представление о языке как об определенным образом организованном устройстве приобретает в этой перспективе вторичный и подчиненный характер. Место рационального отображения языка в нашем языковом опыте и выполняемые им специфические функции в нашей языковой деятельности выявляются лишь в его отношении к первичному феномену, определяющему языковое существование, — к массиву амальгамированного в памяти языкового опыта.

69

Sancho said to his master, “I have now reluced my wife to let me go with you whithersoever you please”. “Reduced you would say, Sancho”, quoth Don Quixote, “I have bid you more than once, if I have not forgotten”, said Sancho, “that you do not correct my words, if so be you understand my meaning; and when you do not understand them, cry, "Sancho, or devil, I understand thee not"; and if I do not express myself, then you may correct me”.
Cervantes, “Don Quixote”, II:7 1

Постановка проблемы описания языка в плане языкового существования требует пересмотра той роли, которая в картине языка отводится дискретным, иерархически организованным элементам языковой структуры — фонемам и их дифференциальным признакам, словоформам и образуемым ими морфологическим парадигмам, абстрактным формулам синтаксических структур. В нижеследующих главах будет подвергнута критическому рассмотрению функциональная значимость этих общепринятых категорий языковой модели с точки зрения того, какой она предстает в перспективе протяженной во времени повседневной языковой деятельности.

Мы начнем наше обсуждение структурных параметров языка с фонематического уровня. Я исхожу из гипотезы о том, что абстрактные соотношения между элементарными частицами звуковой материи языка, выражением которых служат фонологические дифференциальные признаки, при всей их логической очевидности, не играют большой роли в том, как говорящие осознают и различают звуковую форму множества известных им и понятных им языковых выражений. Происходит это потому, что различные фрагменты языкового материала, хранимые в памяти говорящего субъекта и узнаваемые им в речи других, имеют самую разную протяженность и строение — от отдельных словоформ и словесных сочетаний разной длины до целых предложений или даже целых отрезков текста. К тому же эти частицы не отличаются ни полной выделенностью, ни устойчивостью: они ассоциативно контаминируются друг с другом, перетекают друг в друга; их контуры и границы приблизительны, размыты и подвижны. В этих условиях способность говорящих опознавать и различать известные им фрагменты языковой материи опирается не столько на их расчлененную и структурированную звуко-
________
1 Transl. by Thomas Shelton.

70

вую “форму”, сколько на их целостный и слитный звуковой “образ”. Тот факт, что каждая такая частица языкового опыта может быть расчленена на элементарные звуковые единицы — фонемы и дифференциальные признаки, набор которых строго ограничен в каждом языке, или даже во всех языках мира (согласно универсальной типологии дифференциальных признаков), и которые повторяются, в разных комбинациях, от слова к слову, от морфемы к морфеме, от языка к языку, — остается для говорящего как субъекта языковой деятельности почти полностью безразличен, поскольку эти структурные соотношения перекрываются для него конкретными звуковыми образами конкретных слов и выражений.

На первый взгляд кажется, что присутствие в языковом сознании говорящих таких категорий, как фонема и дифференциальный признак, с несомненностью подтверждается наличием в языке “минимальных пар” словоформ или морфем, различие между которыми сводится к одному элементарному признаку. Возникает впечатление, что говорящие по-русски не смогли бы различать такие пары слов, как дом и том, ел и ель, то есть не были бы в состоянии ни адекватно воспринять, ни передать разные значения, соответствующие этим словесным знакам, не владей они противопоставлением между фонемами: 'д' vs. 'т', 'л' vs. 'л", — а значит, и дифференциальными признаками 'звонкости/глухости' и 'палатальности/непалатальности1, на которых эти противопоставления основываются.

В классической работе Якобсона, Фанта и Халле2 принцип фонологической дифференциации эффектно иллюстрируется громадной серией английских одноморфемных слов, различие между которыми сводится к противопоставлениям их “начального консонантного сегмента”:

bill - pill - vill - fill - mill - dill - till - thill - sill - nill - gill [gil] - kill - gill [dzil] -chill - hill - ill - rill - will. Эта цепочка была подвергнута “коммутационному тесту”: разные ее участки предъявлялись, в различных комбинациях, говорящим по-английски, которые неизменно оказывались способными распознать изменение начального согласного и правильно оценить получавшуюся в результате замену одного словесного знака на другой.3 Дальнейший анализ выделенной на основании коммутационного теста серии позволил логически упорядочить ее следующим образом:

Для некоторых словесных пар в этом наборе различающий их минимальный признак оказывается идентичным. Поэтому можно с полным осно-

____________
2 Roman Jakobson, Gunnar M. Pant, Morris Halle, Preliminaries to Speech Analysis: The Distinctive Features and Their Correlates, Cambridge, Mass.: The M.I.T. Press, 1953.
3 Понятие коммутации применительно к формальному анализу языка было введено Л. Ельмслевым. Согласно Ельмслеву, “коммутация” представляет собой такое изменение одного плана языкового знака, которому соответствует изменение другого его плана: иначе говоря, такое изменение формы, которое ведет к изменению значения, либо, напротив, такое изменение значения, которое вызывает изменение формы. Коммутация противополагается “субституции” — такой перемене в одном из планов знака, которое не отражается на другом его плане. Коммутация позволяет выявить признаки, релевантные с точки зрения языковой “формы”, то есть чисто структурных отношений, тогда как субституция представляет собой внесистемную вариацию, относящуюся к языковой “субстанции”. (Louis Hjelmslev, Prolegomena to a Theory a/Language, Baltimore: Waverly, 1953).

71

ванием утверждать, что bill так относится к pill, как vill к fill, или dill к till, или gill к kill и т.д.; или, если представить это более наглядным образом,— bill : pill = vill:fill =dill:till = gill:kill etc.

Различия между bill и pill или bill и vill или bill и dill являются минимальными, поскольку их нельзя расчленить на более простые параметры, которые в свою очередь были бы способны служить различительными признаками слов в английском языке.4

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Прочнее этот постепенно откладывающийся в его сознании фундамент языкового употребления тем меньшее
Зафиксированы в памяти в качестве устойчивых единиц хранения
Но сам образный отклик таким пониманием
Получают в различных ситуациях в высказывании разные воплощения деятельности материала
Гаспаров Б. М. Язык, память, образ. Лингвистика языкового существования 3 пространства