<<<     ΛΛΛ     >>>   

Если в "сагах об исландцах" иногда и сообщаются какие-то сведения о ландшафте, на фоне которого что-то происходит, то это только для объяснения событий, описываемых в саге. Так, например, когда в "Саге о Ньяле" сообщается, что "на тропе у брода лежали плоские камни", то это только для того, чтобы объяснить, почему подъехавшие к броду не могли ускакать от Гуннара. Только для объяснения событий, описываемых в саге, сообщаются сведения о том, что происходило в определенный момент в природе (морозило или таяло, выпал снег или шел дождь, зашло солнце или взошла луна и т.п.).

III

Примерно так же, как и с местностями, обстоит дело и с людьми в "сагах об исландцах": те, кто писал эти саги, несомненно, считали, что люди, о которых рассказывается в них - это реально существовавшие люди, а не плоды художественной фантазии. Однако здесь ошибки могли быть значительно крупнее: имена людей могли быть перепутаны или неправильно поняты родственные или другие связи между людьми, а сами эти люди могли быть по-разному истолкованы, изображены в более или менее выгодном для них свете, и таким образом их изображение в саге превращалось фактически в художественный вымысел. По-видимому, однако, он в такой же мере не осознавался как вымысел, в какой те, кто писал саги, не осознавали себя их авторами. Таким образом, "саги об исландцах" совсем непохожи на романы, то есть сознательный художественный вымысел, а те, кто их писал, совсем непохожи на авторов романов.

Поскольку те, кто писал "саги об исландцах", верили в то, что все рассказываемое в них - правда, верили в это, конечно, и слушатели и читатели этих саг, то есть, в сущности, все в Исландии до совсем недавнего времени. Эта наивная вера действовала гипнотически и на ученых, занимавшихся изучением саг. Так, исландский ученый Финн Йонссон (1858 - 1934), посвятивший всю свою жизнь изучению древнеисландской литературы и знавший ее как никто ни до, ни после него, до самой смерти сохранил наивную веру в то, что все рассказываемое в "сагах об исландцах" - это, в основном, правда.

Между тем современному человеку заметить вымысел в "сагах об исландцах" совсем нетрудно. Он, в сущности, очевиден. Для того чтобы его обнарудить, вовсе нет необходимости сопоставлять сагу с более достоверными историческими хрониками (как это неоднократно делали исследователи саг) или проводить какие-нибудь другие научные разыскания - археологические раскопки и т. п. И дело даже не в том, что в "сагах об исландцах" есть кое-что неправдоподобное. То, что кажется неправдоподобным с современной точки зрения, могло казаться вполне правдоподобным с точки зрения людей того времени, когда писали саги. Все тогда верили в колдовство, привидения и т. п. Кроме того, неправдоподобного в "сагах об исландцах", в сущности, совсем немного, и его вкрапления есть только в некоторых из них.

Вымысел очевиден в "сагах об исландцах" из самой их манеры повествования о людях, а именно - из того, что подробно описываются действия отдельных людей и приводится все сказанное ими в описываемой ситуации, иногда даже то, что никто не мог видеть или слышать. Такое повествование о людях может быть только художественным вымыслом, конечно. И если этот вымысел все-таки не замечался в Исландии в течение многих столетий, то это, очевидно, объясняется тем, что сохранялась способность поставить себя на место тех, кто писал эти саги, взглянуть на этот вымысел с их точки зрения, то есть наивно не замечать его.

Когда исследователи "саг об исландцах" потеряли наивную веру в правдивость этих саг, вымысел в них стал вдруг очевидным, и, естественно, они пришли к убеждению, что он был очевиден и тем, кто писал саги, то есть что он был сознательным. С этих пор "саги об исландцах" стали считаться произведениями, совершенно аналогичными реалистическим романам нашего времени, а те, кто писал эти саги, - совершенно такими же авторами, как авторы этих романов. Как это нередко случается, наука перехитрила самое себя: в наивном доверии к правдивости "саг об исландцах" было, в сущности, больше их понимания, чем в недоверии к их правдивости, возникшей в результате их научного исследования.

Но хотя "саги об исландцах" стали считаться романами, уже из того, как они продолжают трактоваться в научных изданиях, очевидно, что они - нечто совсем непохожее на романы. Зачем было бы редактору романа сообщать в примечаниях, упоминается ли данное действующее лицо в других произведениях, нет ли ошибки в сведениях, сообщаемых о данном лице и т. п.? А такие примечания обычны в научных изданиях "саг об исландцах". Примечания эти ясно свидетельствуют о том, что редактор считает целью саги сообщение правды в собственном смысле слова, а не так называемой "художественной правды", то есть правдоподобного вымысла. Между тем цель всякого романа, в том числе и самого реалистического, - это именно сообщение художественной правды, а не правды в собственном смысле слова.

Рассказывая о том или ином персонаже саги, тот, кто ее писал, всегда имел в виду некоторое реальное, действительно существовавшее лицо. Между тем автор романа, рассказывая о том или ином из своих персонажей, только в редком и совсем нетипичном для романа случае - а именно в романе-биографии - имеет в виду некоторое реальное лицо. Но даже и автор романа-биографии сознает, конечно, что, хотя канва в его произведении - подлинные факты, само оно - лишь правдоподобный вымысел (роман!). Обычно же персонаж реалистического романа - это обобщение, результат отбора общего для многих реальных лиц, результат выделения типического, то есть отказа от изображения отдельного реального лица во всей его индивидуальной сложности и неповторимости, тем самым в известном смысле - упрощение, схематизация. Таким образом, можно сказать, что реалистические романы относятся к "сагам об исландцах", как литературная обработка сырого материала действительности к самому этому сырому материалу или как правдоподобие к правде. Другими словами, в известном смысле "саги об исландцах" правдивее реалистических романов.

Не удивительно потому, что персонажи "саг об исландцах", как правило, непохожи на литературные типы. Это особенно относится к основным персонажам саг. Второстепенные персонажи в них, напротив, нередко - литературные типы (злые колдуньи, коварные интриганы и т. п.). Между тем основные персонажи саг, как правило, жизненнее, чем литературные типы. Это проявляется прежде всего в том, что их поведение и поступки необязательно вытекают из их характера. Человек, трусливый по характеру, как Бьёрн из Леса в "Саге о Ньяле", проявляет храбрость. Человек, благородный по характеру, как Флоси из "Саги о Ньяле", оказывается предводителем тех, кто совершает подлое преступление - сожжение Ньяля и его семьи в доме. Может показаться, правда, что такие случаи - результат сознательного стремления автора показать человеческую личность во всей ее сложности. Однако на самом деле такие случаи в "сагах об исландцах" - в такой же мере не осуществление авторского замысла, в какой аналогичные случаи в жизни - не осуществление замысла какого-то всемогущего существа, которое управляет людьми, как марионетками. Дело в том, что "саги об исландцах" вообще не имели своей целью изображение людей: человеческая личность сама по себе еще не настолько привлекала к себе внимание в ту далекую эпоху, чтобы стать объектом изображения в литературе. Именно поэтому в "сагах об исландцах" совершенно отсутствуют описания внутреннего мира персонажей, их переживаний, их чувств и мыслей. Целью "саг об исландцах" было описание не людей, а событий, и притом событий определенного рода.

IV

О событиях, описываемых в "сагах об исландцах", можно сказать примерно то же самое, что выше было сказано о местностях и людях: те, кто писал саги, верили в то, что эти события - реальность, а не плоды художественной фантазии. События эти - не факты личной жизни персонажей саг. Личная жизнь, как уже было сказано выше, никогда не описывается в "сагах об исландцах". события эти - распри между исландцами в так называемый "век саг", то есть X - XI века.

О том, что это были за распри, каковы были их поводы, как они протекали и так далее, читатель может сам составить себе представление, почитав саги. Но, прочитав в них о том или ином убийстве - а в распрях, описываемых в "сагах об исландцах", дело нередко доходит до убийства, - читатель не должен спешить с осуждением людей того времени за жестокость. Ему следует учесть то, что, как правило, это убийство из чувства долга, а именно - долга мести и всего чаще, мести за убитого родича, и притом убийство, аналогичное убийству в честном и открытом бою с врагом, поскольку убитым всегда был мужчина, но не женщина или ребенок, удар наносился открыто, не со спины или из прикрытия, и днем, но не ночью, и совершивший убийство сразе же сам объявлял о нем. Следует учесть также, что для членов общества, в котором не были ни полиции, ни тюрем, ни карательных органов - а таким было исландское общество в "век саг", - выполнение долга мести не могло не быть обязательным. Такое общество не могло бы просуществовать, если бы долг мести не был обязательным для его членов.

Люди оказываются изображенными в "сагах об исландцах" в той мере, в какой они участвуют в той или иной распре. Но именно поэтому они изображаются так объективно: то, что ненароком описывается в процессе описания чего-то другого, оказывается описанным более объективно, чем непосредственный объект описания. Примером может служить трагическое и романтическое в "сагах об исландцах".

События, описываемые в "сагах об исландцах", нередко трагичны. Однако в сагах, как правило, ничего не говорится о трагических переживаниях, которые должны были быть вызваны этими событиями. Современный читатель воспринимает это как тонкий литературный прием: он как бы должен сам вчитать эти переживания в сагу и тем живее вообразить их себе и испытать к ним тем более живое сочувствие. Однако на самом деле тех, кто писал "саги об исландцах", переживания участников трагических событий, описываемых в саге, сами по себе не интересовали. Интересовали события. Сентиментальное сочувствие переживаниям героев литературного произведения вряд ли имело место. Поэтому, если цель трагического в литературе - вызвать сочувствие трагическим переживаниям персонажей произведения, то трагического в этом смысле не было в замысле тех, кто писал "саги об исландцах". Тем объективнее, однако, оказываются изображенными в саге трагические события.

Повествование о любых событиях, как трагических, так и отнюдь не трагических, ведется в "сагах об исландцах" в одной и той же тональности. современный читатель не замечает этой тональности, так как он неизбежно вчитывает трагическую тональность в описание трагических событий. Некоторое представление о тональности, которую современному читателю трудно заметить в "сгах об исландцах", может дать разве что средневековая музыка: в противоположность музыке нового времени средневековая музыка тоже, как правило, не имеет целью вызвать сочувствие каким-то переживаниям.

Вообще средневековое повествование часто имело совсем не ту цель, какую вчитывает в нее современный читатель. Так, например, в рассказе об Торстейне Морозе, современный читатель неизбежно обнаруживает комизм, то есть полагает, что цель рассказа - насмешить. Между тем рассказ этот - христианская легенда о чуде. Цель этого рассказа - внушить веру в чудотворную силу короля Олава Трюггвасона как представителя христианской церкви.

Не интересовали тех, кто писал "саги об исландцах", и переживания, обусловленные сексуальными отношениями, то есть романтические переживания. По-видимому, эти переживания не вызывали того сентиментального сочувствия, на которое рассчитывает автор всякого романа. Вокруг них не было никакого поэтического ореола. Характерно, например, что, хотя из фактов, сообщаемых в "Саге о Ньяле" (гл. XXXIII), очевидна влюбленность Гуннара в Халльгерд, брак Гуннара с ней расценивается как "безрассудный брак по страсти" (более точным переводом было бы "из похоти"). Брак по любви казался людям того времени просто безрассудством, глупостью. Напротив, разумным казалось заключать брак так, как это делают в той же саге Скарпхедин, Хельги и Грим, сыновья Ньяля, которым Ньяль сам подбирает подходящих жен (гл. XXV и XXVI). "Любовью" называются в "сагах об исландцах", как правило, только отношения, устанавливающиеся между супругами спустя некоторое, иногда очень долгое время после брака. Слово "любовь", очевидно, имело совсем не тот смысл, что в романтической литературе. К тому , что с современной точки зрения представляется связью, основанной на романтическом чувстве, слово "любовь" в "сагах об исландцах" не применяется. Если это любовная связь мужчины с чужой женой, то обычно просто говорится, что мужчина "одурачил" женщину. Если же речь идет о любовной связи женатого мужчины с одинокой женщиной, то обычно говорится о "побочной жене" и "побочных детях" как о чем-то, что вполне естественно и не должно вызывать возражений у законной жены.

Вместе с тем из фактов, сообщаемых в "сагах об исландцах", очевидно, что сами по себе переживания, обусловленные сексуальными отношениями, были, в сущности, теми же, что и в другие времена: люди так же влюблялись, испытывали страсть, ревновали и т.д. Другой была только оценка этих переживаний: не было их идеализации и романтизации. Но именно поэтому в "сагах об исландцах" эти переживания оказывались более объективно изображенными, чем это возможно в романе, хотя в сагах они и не были объектом изображения. В романе нового времени не может не быть идеализации этих переживаний хотя бы уже потому, что она есть в значениях соответствующих слов (то есть слов "любовь", "влюбленность" и т.п.) во всех современных европейских языках. Таким образом, и в этом отношении "сага об исландцах" правдивее даже самых реалистических романов.

Исключение в этом отношении представляет собой "Сага о Гуннлауге Змеином Языке". В этой саге любовь в романтическом смысле этого слова идеализируется в духе средневековой куртуазной литературы. Однако и в этой саге основное - распря, и любовь в ней только мотивирует эту распрю.

V

Нигде в настоящей статье те, кто писал "саги об исландцах", не были названы их "авторами". В самом деле, совершенно неясно, можно ли их так назвать. Во этому вопросу уже давно идет дискуссия между учеными. В первой половине прошлого века установилось мнение, что те, кто писал "саги об исландцах", были просто записывателями того, что бытовало в устной традиции. Но во второй половине прошлого века стали склоняться к тому, что те, кто писал "саги об исландцах", собирали бесформенную традицию и придавали ей форму саг, то есть были их авторами. В начале нашего века снова установилось мнение, что те, кто писал саги, с некоторыми оговорками в отношении саг, наиболее длинных и сложных по композиции, были просто их записывателями. Но в тридцатых годах нашего века снова была выдвинута точка зрения, согласно которой "саги об исландцах" - это письменные произведения, созданные их авторами, и эта точка зрения в последнее время господствовала. Однако и сторонники этой точки зрения признают, что источником письменной саги была устная традиция, но только они не называют эту устную традицию "сагой".

Все выдвигавшиеся до сих пор теории происхождения "саг об исландцах" подразумевают упрощенное представление о специфике устной и письменной словесности. Переход от устной словесности к письменной якобы совпадает с переходом к авторскому творчеству, и, следовательно, письменная словесность - это якобы непременно авторское творчество. В действительности, однако, дело обстоит гораздо более сложно. В сущности, словесности "безавторской", если так можно выразиться, вообще не может быть. Всякая словесность создана людьми, то есть авторами. Но возможно неосознанное авторство, и в условиях неосознанного авторства авторский вклад не отграничен от пересказа и, следовательно, не поддается определению.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Такое повествование о людях может быть только художественным вымыслом
СтеблинКаменский М. Исландские саги филологии