<<<     ΛΛΛ     >>>   

Такого рода сентенции переходят из хроники в хронику. Видеть ли в них обычную дань установившемуся под влиянием античной историографии литературному шаблону или считать проявлением подлинных намерений хронистов,22) в этом отношении сочинения по истории крестовых походов не составляют какого-либо исключения в средневековой исторической литературе.23) Они, однако, интересны тем, что в них удивительно четко выступает не замечаемое самими авторами противоречие между словесными декларациями относительно собственной правдивости и стремления к истине, с одной стороны, и, с другой — внутренними тенденциями, фактически присущими их произведениям и определявшимися теми религиозно-политическими целями, которые преследовали хронисты и которые они сами формулировали в своих хрониках.

В самом деле, наряду с только что приведенными мы находим в них и иные признания, свидетельствующие, что труды по истории крестоносных войн составлялись подчас с хорошо осознанными назидательно-пропагандистскими и практически-политическими задачами. Вполне возможно, что, определяя эти задачи, многие хронисты крестовых доходов, подобно прочим [25] историкам того времени, также вдохновлялись традициями античной исторической литературы, преобразованными, конечно, соответственно нормам средневекового мировоззрения. Как известно, античные авторы одной из важнейших целей историописания — наряду с установлением истины — считали и практическую пользу: историк передает опыт предков, предоставляя потомкам возможность учиться на положительных примерах прошлого и избегать его ошибок. В католической хронографии этот утилитарный, языческий прагматизм в значительной степени был переосмыслен в духе общих принципов христианской историософии. Понятие практической пользы истории (немецкий хронист Випо, автор «Деяний Конрада I», заявляет, что пишет свой труд ad communem utilitatem legentium)24) лишь отчасти сохранило свое прежнее значение; в основном же оно наполнилось новым — религиозным — содержанием и приобрело религиозно-назидательную окраску. Полезность истории стала истолковываться прежде всего в духовно-нравственном смысле: исторические знания рассматривались теперь в первую очередь как сокровищница благочестия, а целью историка провозглашалось постижение божественного промысла в делах человеческих и просвещение в этом плане всех верующих. Иначе говоря, история, подобно философии, была поставлена на службу богословия, превращена в орудие религиозной пропаганды. В хрониках крестовых походов эта «христианизация» традиций античного прагматизма получила чрезвычайно яркое выражение.

Независимо от того, каков был идейный источник представлений хронистов священных войн о назначении создававшихся ими произведений — черпали они эти представления в трансформированных на христианский лад традициях античного прагматизма, утвердившихся в средневековом летописании, или вырабатывали, подчиняясь непосредственно внутренним убеждениям, долгу священнослужителей и т. д., — в ряде хроник ясно сформулированы религиозно-пропагандистские установки их авторов.

Роберт Монах заявляет: тема его хроники такова, что она должна быть раскрыта самым тщательным образом — «к уразумению как ныне живущих, так и будущих [поколений]». Для чего же, спрашивается, это нужно? «Дабы таким образом, отвечает он, — сильнее укрепилась и надежда христиан на бога и слава его живее возбудилась бы в их душах».25) Как видим, этот благочестивый хронист, работая в своей уединенной келье в обители Святого Ремигия,26) описывал крестовый поход 1096—[26]1099 гг. отнюдь не для удовлетворения лишь любознательности своей аудитории. Его труд предназначался к тому, чтобы укрепить веру в сердцах всех тех, «которые прочитают эту историю или услышат, как ее будут читать, и выслушанное уразумеют».27)

Примечательно, что и Раймунд Ажильский (как это явствует из ранее приведенного нами текста)28) также имел в виду тех, кто «услышит» написанное им. Предполагалось, видимо, что хроники крестового похода станут предметом самой широкой устной пропаганды, чтения вслух, в результате чего с ними познакомятся не только клирики, владеющие грамотой, но и неграмотные люди (а таковыми в ту пору, как известно, были и крестьяне и — большей частью — рыцари), которые будут воспринимать ore ad os описание подвигов крестоносцев и «услышанное уразумеют», т. е. сделают из него надлежащие выводы.

О характере этих желательных для церкви выводов Роберт Монах также пишет вполне определенно, завершая «Пролог» к своей хронике:29) «Да поможет нам премудрость господня, ради прославления же имени божьего и пишем».30)

Итак, обычное в средневековых хрониках прославление имени божьего, следовательно и прославление церкви, действовавшей в священной войне от этого имени, — такова сокровеннейшая и наипервейшая цель увековечения реймсским монахом иерусалимской истории в его одноименном произведении. Он создавал его ad majorem Dei gloriam.

Не менее выразительно формулируется аналогичная цель в другой «Иерусалимской истории» — Фульхерия Шартрского. В «Прологе» к ней этот священник пишет, что счел достойным изложить по порядку и оставить в памяти потомков деяния франков, дабы «те, кто живут на свете, услышав о благочестивых намерениях верных, своих предшественников, воодушевились ревностью и любовью к богу еще более пламенно».31)

Некоторые высказывания хронистов совершенно недвусмысленно свидетельствуют не только о назидательно-пропагандистских мотивах написания ими своих хроник, но и о религиозно-политических страстях, бурное кипение которых нередко вызывало к жизни эти сочинения.

Провансалец Раймунд Ажильский в «Прологе» к хронике с нескрываемым раздражением обрушивается на тех непригодных к войне и трусливых крестоносцев, которые, дезертировав из войска, своими рассказами якобы искажают правду о событиях священной войны, стараются ложь выдать за истину. Он, [27] Раймунд, полагает необходимым рассказать верным, как на самом деле развертывались события, «поведать Вам (автор обращается здесь к епископу Виварейскому, которому посвящена хроника. — М. З.) и всем живущим за Альпами о величественных деяниях, которые бог совершил [вместе] с нами». При этом одной из своих задач хронист прямо ставит изобличить и посрамить тех самых imbelles et pavidos пилигримов, которые, по его мнению, сеют ложь о святом паломничестве, «ибо тот, кто увидит их отступничество, удалится и от их слов и от их сообщников».32) Смысл всех этих, на первый взгляд непонятных филиппик выясняется из самого повествования провансальца, прежде всего из его центральной части — рассказа о чуде святого копья в Антиохии (1098 г.) Именно это чудо, в фабрикации которого участвовал сам Раймунд, он постарается представить в качестве наидостовернейшего и наипримечательнейшего события крестового похода — и как раз в противовес скептическим суждениям многих современников, включая видных церковников, отказавшихся поверить в подлинность чудесной находки копья. Раймундом Ажильским, по-видимому, руководили апологетические и самооправдательные побуждения в отношении этого чуда. Хронист стремился противопоставить свою версию — ложным, с его точки зрения, повествованиям, вернее, скептической оценке чуда святого копья, чтобы таким образом уничтожить сомнения иных современников по поводу небесных истоков победы над неверными под Антиохией.

Скрытая полемическая направленность присуща также произведению Эккехарда Аурского. В отдельных местах его «Иерусалимца» можно уловить глухие признания, что кое-кто из современников в Западной Европе не разделял проповедовавшуюся церковниками концепцию божественного происхождения крестового похода 1096—1099 тт. Существовали, оказывается, и противники такого взгляда, и против них-то направляет свое перо Эккехард. Говоря о мотивах, заставивших его взяться за свой труд, он указывает в числе других и настоятельную необходимость изобличения «безрассудных, более того, бесстыжих людей, которые, постоянно впадая в старое заблуждение, осмеливаются и всегда готовы дерзко поносить это новшество» (крестовый поход. — М. З.).33) Благочестивый хронист с негодованием ставит им в упрек то, что они предпочитают «тернистой стезе служения господу гладкую дорогу наслаждений в эпикурейском вкусе».34) Эти люди, по мнению Эккехарда, «неисправимо скованные цепями мирских удовольствий», склоняются к тому, что крестовый поход не есть божественное [28] установление и не может быть рассматриваем в качестве такового; они не желают идти суровыми путями господними и злоязычно клевещут (detractionibus venerata lingua testentur) на крестоносное предприятие.35)

Из этих намеков явствует, что немецкий хронист-бенедиктинец, как и его южнофранцузский собрат, капеллан графа Тулузского, и притом в более широком плане, ставил перед собой задачу ниспровержения взглядов на крестовый поход, так или иначе расходившихся с официальным церковным толкованием. Аналогичную тенденцию мы обнаруживаем и у историка Второго крестового похода — баварского епископа Оттона Фрейзингенского. Он решительно восстает против критических суждений в адрес организаторов и вождей похода 1147—1149 гг. и особенно против общей скептической оценки этого проваливается предприятия, высказывавшихся даже церковниками. «Некоторые из малодушной церковной братии, — наставительно пишет Оттон Фрейзингенский, — посрамленные (неудачей похода — М. З.), удивляются и, удивленные, стыдятся [бесплодности] тех трудов, которые были вынесены в нашем походе, того, что, имея столь пылкое и доброе начало, он получил столь унизительный к скверный конец».36) Этого делать, однако, не следует, и вот почему: несмотря на дурной исход, несмотря на то, что по своим непосредственным, практическим итогам поход в самом деле оказался неблагополучным, он все же «послужил для спасения многих душ».37) Иначе говоря, если священная война и терпит провал, сетовать на это, по мысли Оттона Фрейзингенского, не приходится: такая война в принципе все равно остается богоугодным делом и, следовательно, столь же богоугодным, служащим ко спасению душ, является ее описание историком.

Salus animarum — вот в чем состоит высшая польза исторического сочинения в понимании средневекового писателя. Ради этой «духовной пользы» прежде всего и составлялись хроники, они были средством пропаганды церковной идеологии.

В некоторых из приведенных выше рассуждений хронистов нет, собственно, ничего такого, что выделяло бы летописные сочинения о крестовых походах из общей массы средневековых хроник XI—XII вв. Ведь все историки того времени сводили главную задачу истории к прославлению «творца и подлинного руководителя всех вещей» (Ордерик Виталий), к тому, чтобы наполнять сердца людей «спасительным страхом перед господом» (Иоанн Солсберийский)38) и пр. [29]

Прагматизм латинской хронографии вообще имеет преимущественно «душеспасительный» характер: такова ее официальная программа. В хрониках священных войн эти широко распространенные представления получают чрезвычайно благодатную почву для своего развития и конкретизации: сама тема — война за гроб господень — оказывается здесь благоприятствующим фактором. Признания хронистов крестовых походов с исключительной четкостью свидетельствуют о «душеспасительной» направленности их сочинений. Наконец, — и этот вывод вытекает из всего предшествующего, — в самом понимании своих задач хронистами крестовых походов весьма рельефно проступает его церковно-назидательная сущность.

Однако осознававшаяся католическими историками практическая целенаправленность их трудов не ограничивалась одной лишь «душеспасительной» сферой. Хронисты крестовых походов ставили перед собой цели и иного, мы бы сказали, политически-пропагандистского порядка. В определении такого рода, задач влияние традиций прагматизма, шедшее от античной историографии, сказывалось гораздо непосредственнее, хотя, разумеется, его требования также были приспособлены к конкретно-историческим нуждам тех социальных групп феодального общества, чьи интересы выражали авторы «Иерусалимских историй» и «Деяний франков».

Заботясь о «спасении душ» и укреплении «божественной веры», хронисты стремились вместе с тем ко всемерному возвеличению священных войн, к прославлению их вождей и рядовых участников в качестве достойного образца для подражания, а также к восхвалению церкви, главной вдохновительницы этих войн.

Нередко хроники крестовых походов, подобно другим историческим сочинениям того времени, и создавались церковниками или грамотеями-рыцарями по прямому либо косвенному заказу (распоряжению) их духовных начальников и светских сеньоров, выдвигавших перед историками задачи апологетического характера. Роберт Монах писал свою «Иерусалимскую историю» по указанию аббата монастыря Святого Ремигия — Бернара, «одаренного ученостью и известного чистотою нравов».39) «Деяния Танкреда» составлялись рыцарем Раулем Каэнским фактически по поручению феодальных предводителей итало-норманнских крестоносцев Первого похода — князя Боэмунда [30] Тарентского и его двоюродного брата — авантюриста Танкреда, поставленных историком в центр повествования. В «Прологе» к своему сочинению Рауль Каэнский пишет, что Боэмунд и Танкред часто вспоминали при нем о минувших схватках и каждый из них восклицал: «Увы! Вот как губит нас леность! Почему для прежних поэтов высшим удовольствием было писать? А ведь они сочиняли баснословные выдумки; наши же современники молчат о победах воинства христова...» И, порицая таким образом во всеуслышание этих молчащих современников, «оба все чаще обращали на меня свои очи, не знаю, с каким намерением, словно намекая: „Это мы для тебя говорим, на тебя рассчитываем"».40) И Рауль, пытающийся представить себя простаком, сделал надлежащий вывод из этих намеков.

Гийом Тирский приступил к работе над своим историческим трудом по велению иерусалимского короля Амори I, на службе которого состоял. Изложение мотивов, заставивших его взяться за перо, он завершает следующим образом: «Ко всему этому присоединилось приказание государя Амори, которым нелегко было пренебречь; его многократные настояния особенно побудили меня приняться за труд».41)

Число примеров легко увеличить. Удивительно ли, что в сочинениях по истории крестовых походов апологетические задачи их авторов формулируются достаточно отчетливо?

В довольно прозрачных выражениях определяет назначение своего повествования Рауль Каэнский: рассказывать о деяниях князей — дело благородное и потому, что такой рассказ спасает от забвения их самих, и потому, что он «прославляет мертвых и услаждает переживших [их]». А самое важное, с точки зрения этого княжеского историка, заключается в том, что повествование о деяниях князей и об истории рыцарских подвигов воскрешает то, что минует, показывает победы, прославляет победителей, выводит на свет медлительность, возвышает доблесть, клеймит пороки, внушает добродетели, — короче говоря, творит много хорошего».42) Прославление победителей в назидание потомкам — вот в чем, следовательно, усматривает историк-рыцарь смысл повествования о священной войне. Об этом ко он пишет и в других местах «Пролога» к своему труду.

Похваляясь собственной правдивостью, автор указывает, что намеревался написать историю иерусалимского похода лишь после смерти Танкреда, с тем чтобы избежать упреков в лести, которые в противном случае посыпались бы со стороны завистников. «Тогда и завистливый смолкнет, и ропот утихнет, ибо с [31] твоею смертью прекратятся подарки, которыми ныне беспрестанно я осыпан тобою при твоей жизни, и ядовитые языки не смогут уже злопыхательствовать, называя меня продавцом побасенок, а тебя — их покупателем».43) И тем не менее, с самого момента зарождения замысла «Деяний Танкреда» Рауль Каэнский был исполнен желания прославить героя: «Я не стану хвалить тебя при жизни, но воздам хвалу после смерти, возвеличу после завершения». Историк рассказывает, как часто, предаваясь воспоминаниям о счастливом паломничестве, о «славном [пролитом воинами] поте, который вернул нашей матери [церкви. — М. З.] ее наследство — Иерусалим, искоренил идолопоклонство, восстановил веру», он думал, что отнюдь не будет нелепым, если каждый, кто восстановит в памяти эти события, «станет рукоплескать [совершенному], восклицая: „Вот твои сыны, Иерусалим; они явились издалека, и тогда дщери твои (к примеру, Яффа и многие другие, лежавшие во прахе) восстали из безвестности"».44)

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Подобные видения
Об оценке гийомом тирским многих других фактов истории крестоносного движения
Священник 86эврар охотник 96 священник шаландон
Писавших о крестовых походах