<<<     ΛΛΛ     >>>   

Доминирующей линией повествований летописцев является, однако, превознесение в первую очередь деяний и заслуг главного героя и близких к нему лиц.

При объяснении этих тенденций следует, конечно, учитывать обусловливавшие их субъективные и объективные факторы. Историк-очевидец был лучше осведомлен о событиях, связанных с действиями отряда того князя, на службе у которого сам состоял. Зачастую хроники и составлялись по заказу (или по указанию) того или иного предводителя крестоносцев, церковного сановника и т. д.; следовательно, авторы их должны были ex officio исходить из интересов титулованного заказчика.

Наконец, искаженные представления хронистов во многом определяются общим уровнем латинской хронографии эпохи, крестовых походов, несовершенством самого материала, который находился в распоряжении современных историков, изъянами в источниках доступной им информации, степенью их осведомленности, некритическим в основном отношением к этой информации — словом, разного рода элементами неразвитой методики историописания. Подчас хронисты сами признают неполноту своих сообщений. Норманнский рыцарь Аноним, приступая к повествованию о последних усилиях крестоносцев под Антиохией летом 1098 г., замечает: «Я не в состоянии рассказать все, что мы совершили перед тем, как город был взят; да и никого нет в этих краях — ни клирика, ни мирянина, — кто мог бы полностью описать или поведать, как развертывались события; кое о чем, однако, скажу».176)

Но даже там, где нет подобных признаний, исследованием обнаруживается и недостаточная осведомленность и многоразличные, связанные с этим неточности в повествованиях хронистов и историков крестовых походов. Так, рядовой участник событий Робер де Клари очень приблизительно представлял себе дипломатическую кухню Четвертого крестового похода, содержание различных переговоров, ведшихся предводителями, и соглашений, заключавшихся ими. Он полагал, например, будто сами крестоносцы по совету маркиза Монферратского снарядили вестников в Германию, чтобы предложить свои услуги находившемуся там византийскому царевичу Алексею: они якобы по своей инициативе изъявили готовность восстановить его [318] на престоле, поскольку им нужен был предлог, чтобы по слову дожа двинуться в богатую Грецию.177) В действительности события развертывались иначе. За поддержкой к крестоносцам обратился царевич Алексей, прибывший в Италию весной 1202 г., о чем ясно пишет хорошо осведомленный Виллардуэн.178) Алексей обратился также к папе, что явствует из эпистолярия Иннокентия III и сообщений анонимного автора «Gesta Innocentii III».179)

Тот же Робер де Клари утверждает, что для избрания императора нового государства, которое предстояло основать крестоносцам, их вожди решили создать выборную комиссию; в нее должны были быть назначены по десять человек от франков и венецианцев.180) Однако Виллардуэн, чьи сведения в данном случае, конечно, надежнее, называет другую цифру — двенадцать человек (по шесть человек от каждой стороны).181)

Естественно, историку наших дней не придет в голову предъявлять какие-либо претензии к каждому отдельному хронисту и мемуаристу за подобные недочеты его сообщений. Точно так же мы не вправе упрекать авторов XI—XIII вв., писавших о крестовых походах, и в некритичности их повествований. Это была своеобразная черта летописания и историописания того времени. Хронистам был свойствен такой подход к материалу, при котором имело место кажущееся удивительным современному историку смешение достоверного и недостоверного, правды и домысла, фактов, действительно происходивших, и никогда не совершавшихся, а своим рождением на свет обязанных самым разнообразным привходящим обстоятельствам — слухам, досужей фантазии поэтов-сказителей, игре собственного воображения хронистов или их информаторов. Авторы «Историй заморских деяний франков» еще не умели, да в большинстве своем и не старались отделять подлинный исторический факт от выдумки.

В этом отношении они в принципе не отличались от всех прочих средневековых хронистов, как правило, легковерных, малообразованных и чуждых стремления к разграничению были и вымысла (в значительной степени, возможно, из-за своего равнодушия к передаваемым фактам, в свою очередь вытекавшего из их аскетического мировоззрения182)). [319]

Критические опыты хронистов крестовых походов, отмечавшиеся выше, отнюдь не гарантировали их труды от искажений, которые сами по себе являлись неизбежным продуктом методики и техники историописания той эпохи.

Примеры фальсификации истории крестовых походов католическими авторами XI—XIII вв.

Существенным, на наш взгляд, является вопрос о фальсификации хронистами подлинной истории крестовых походов. Анализ их произведений показывает, что они насыщены изрядным числом сознательных искажений исторического материала. Речь идет о самой настоящей фальсификации, об умышленных извращениях фактов, предпринимавшихся церковными и светскими писателями XI—XIII вв. с целью возможно более последовательного проведения тех апологетических тенденций, которые образовывали руководящую нить их повествований. Принимая во внимание значительное число этих фальсифицированных фактов, мы можем с полным основанием утверждать, что авторы хроник и мемуаров во многом искажали историю крестоносных войн. Они делали это преднамеренно — в угоду церкви и тем князьям или королям, чьи интересы в каждом случае определяли идейно-политическую направленность их сочинений.

В чем выражалась самая фальсификация, каковы были ее конкретные приемы и методы? Они носили самый элементарный характер, что вполне соответствовало общему уровню латинского летописания того времени, В особенности это относится к хроникам Первого крестового похода с их чрезвычайно ярко и вместе с тем прямолинейно выраженным панегирическим звучанием. Но сказанное применимо и к приемам преподнесения материала, употреблявшимся более поздними авторами.

Писавшие ради прославления имени божьего и стремившиеся представить в лице крестоносцев и их вождей образцы истинно христианских героев, католические историки всемерно и подчас искусственно идеализировали борцов за гроб господень. Такая тенденция постоянно обнаруживается в произведениях интересующей нас летописной и мемуарной литературы. Методы фальсифицированного изложения отдельных событий и изображения самих крестоносцев разнообразны и с трудом поддаются строгой классификации. Нередко использовались различные приемы одновременно. Хронисты и мемуаристы прибегали к тем или иным способам в зависимости от конкретных обстоятельств: в одних случаях нужно было замаскировать факты, дававшие, как им казалось, повод к сомнениям относительно истинных причин или характера деяний крестоносных героев; в других — просто представлялась благоприятная возможность лишний раз подчеркнуть их высокие побуждения и благородство. [320]

Ниже сделана попытка выявить наиболее характерные методы фальсификации, встречающиеся в латинских хрониках крестовых походов.

а) Искажение мотивов действий крестоносцев

Один из часто применяемых хронистами приемов идеализации крестоносных героев — искажение мотивов их действий: подлинные побуждения крестоносцев замалчиваются, на их место выдвигаются искусственные объяснения, призванные облагородить поступки освободителей святого гроба.

Норманнский рыцарь-хронист Аноним, во многом наивно-правдивый, тем не менее старается завуалировать недостойное поведение воинов христовых тогда, когда их слишком явно обуревает алчность и прочие низменные страсти, не вяжущиеся с обликом «небесного воинства». Делает он это тоже весьма наивно. Однажды во время борьбы за Антиохию произошел такой случай. На заре мартовского дня (1098 г.) крестоносцы со своих позиций увидели, как турки, выйдя из города, предавали погребению тела воинов, убитых накануне, — их хоронили близ мечети у городских ворот; вместе с трупами были захоронены «одежды, золотые безанты, луки, стрелы и многое другое из оружия, чего мне и не перечислить». Вскоре распаленные жадностью рыцари креста «поспешно кинулись к дьявольскому строению (venerunt festinantes ad diabolicum atrium)» (т. е. к мечети), вытащили трупы и «побросали всех покойников в какой-то ров (in quandam foveam)».183) Весь контекст данного места «Деяний франков» говорит о том, что осквернить могилы неверных крестоносцев скорее всего побудили захороненные там ценности. В особенности, видимо, их соблазнили bisantei aurei, к которым athletae Christi были вообще, как мы уже знаем, весьма неравнодушны. Аноним не считает возможным обойти молчанием столь примечательный эпизод, однако ему надо во что бы то ни стало облагородить мотивы действий воинов божьих. И он находит весьма простой выход из положения: придумывается благовидная причина, якобы заставившая их разрыть могилы врагов, — оказывается, это было сделано для того, чтобы отрубить покойникам головы и принести их в лагерь, дабы «поточнее установить число убитых (quatinus perfecte sciretur eorum numerus)».184) Итак, не золото, не одежды, не луки со стрелами et alia plurima instrumenta заинтересовали крестоносцев — они хотели лишь знать число убитых ими врагов господа! Низменные мотивы дикого поступка рыцарей, неспособных устоять перед соблазном легкой поживы, оборачиваются достаточно высокими или во всяком случае пристойными. [321]

Стремясь скрыть алчность крестоносных героев, хронисты-компиляторы преподносят полуправду вместо правды: они попросту изымают из своих источников содержащиеся в них компрометирующие данные. Полностью блокировать Антиохию можно было, лишь преградив осажденным доступ к реке. С этой целью совет предводителей вынес решение — занять крепостцу на левом берегу Оронта, у монастыря Святого Георгия. По рассказу очевидца Анонима, этой крепостцой взялся овладеть Танкред, выдвинувший, однако, условием: «Если я [наверняка] буду знать, какая перепадет мне от этого выгода (si scirem quid proficui mihi attigerit)». Предводители крестоносцев тотчас обещали рыцарю вознаграждение за ратные труды — 400 марок серебра.185) Архиепископ Бодри Дольский, переписывающий бесхитростного Анонима, не может оставить этот эпизод в том виде, в каком его передает хронист-крестоносец. Искажая подлинные факты, он рисует дело так, что вначале никто из рыцарей просто не отваживался перейти Оронт и взять на себя оборону крепостцы: «Каждый, уклоняясь, звал и побуждал другого, но никто не рисковал подступиться [к ней]; только тогда, когда вожди завязали переговоры с Танкредом, он заключил с ними договор об обороне этого укрепления (de castello illo servando cum principibus Francorum pactus est)».186) Иначе говоря, хронист-компилятор подчищает сообщение своего источника, освобождая его от элементов, с очевидностью указывающих и на корыстные чувства, которыми руководствовался Танкред, принимая на себя трудную миссию. По рассказу Бодри Дольского получается, что Танкред оказался лишь самым отважным из рыцарей. Содержание договора Танкреда с князьями Бодри Дольский не раскрывает: корыстолюбие героя, правдиво засвидетельствованное Анонимом, затушевывается, мужество же, напротив, оттеняется.

В данном случае мы имеем дело с комбинированным методом фальсификации: умолчание (о четырехстах марках, выданных Танкреду) сочетается со смещением перспективы (на передний план выдвигается отвага рыцаря).

Хронист Второго крестового похода Одо Дейльский, чье произведение проникнуто враждебностью к Византии, оправдывает грабежи, которые французские крестоносцы чинили на ее территории в середине октября 1147 г. (после переправы на азиатский берег Босфора). В качестве причины их разнузданного поведения он выставляет политику самих греков в отношении воинства Людовика VII: они-де медлили с отправлением франков, ведя переговоры с королем о вассальной присяге, об условиях содействия Византии крестоносцам и не дозволяя производить необходимые закупки: «Посему доблестные рыцари, [322] рассеявшись по горам, предвидя задержку похода (morae pro-videntes et itineris), к ущербу греков пополняют войско добычей (praedis replent exercitum)».187) Капеллан французского короля заведомо неверно, однако, рисует мотивы грабительских действий своих соотечественников. Это видно из его собственной хроники: несколькими страницами ранее он ясно показал, что единственной причиной разбойничьих поступков крестоносцев была непомерная алчность, толкнувшая французов на бесцеремонное ограбление греческих купцов и менял, которые имели неосторожность последовать за ними на азиатский берег.188)

С точки зрения Жоффруа Виллардуэна, крестоносцами Четвертого крестового похода руководили исключительно религиозные побуждения. Своим участием в нем они лишь жаждали заслужить полное отпущение грехов, гарантированное Иннокентием III. Как объявил, направляясь во Францию, его легат — кардинал Петр Капуанский, папская индульгенция гласила: «Все те, кто возьмет крест и в течение годы прослужат богу в войске, будут свободны от всех грехов, которые они совершили и в которых исповедались». Именно «потому многие и приняли крест, — подчеркивает историк, — что папское отпущение было столь большим (et mult s'en croisierent por се que li pardons ere si granz)».189)

Религиозные чувства участников похода неоднократно оттеняются Виллардуэном. Бароны, уполномоченные французскими крестоносцами вести переговоры с Венецией о предоставлении им флота для переправы за морс, обращаются к Энрико Дандоло в присутствии членов Совета республики (речь идет о второй встрече с дожем, состоявшейся в феврале 1201 г.) со словами: «Государь, мы прибыли к тебе от высоких баронов Франции, которые взяли крест, чтобы отомстить за обиды, нанесенные Иисусу Христу (por la honte Jesu Crist vengier)».190) В своем ответе Дандоло формулирует условия, на которых Венеция готова предоставить флот и. снарядить сверх того, еще полсотни вооруженных галер («galees armees») также «из любви к богу (por l'amor de Dieu)». Эта любовь, впрочем, — автор записок, следующий провиденциалистским принципам, естественно, не замечает у себя противоречия! — тут же оборачивается требованием половины всего совместно, захваченного в походе — «как земель, так и добычи».191) Сходный мотив звучит и в речи главы посольства, самого Жоффруа Виллардуэна, во время торжественной мессы в соборе Святого Марка, устроенной стараниями Дандоло в марте 1201 г.: «Сеньоры! Самые высокие и могущественные бароны Франции послали нас к вам; [323] они умоляют вас проникнуться жалостью к Иерусалиму, находящемуся в рабстве у турок (qui est en servage de Turs), они просят, чтобы вы ради господа согласились сопутствовать им (voillez lor campaignie) и отплатить за оскорбления, нанесенные Иисусу Христу». В ответную речь дожа к венецианцам историк снова вкладывает похвалы «лучшим людям мира», которых якобы одно только благочестие побудило обратиться к Венеции: они ищут у нее «вашей помощи, чтобы вместе совершить столь великое дело (de si alte chose ensemble faire), как избавление нашего господа [от рук неверных]».192) Предлагая своим согражданам утвердить его сына временным правителем республики и согласиться на то, чтобы он, дож, отправился в поход с крестоносцами, Дандоло называет их «лучшими людьми вселенной (la meilor gent dou monde)», с которыми венецианцы вступили в союз «ради самого высокого дела, какое люди когда-либо предпринимали (por le plus halt afaire que onques genz entrepreïssent)».193)

Если крестоносцы по ходу событий изменили маршрут, т. е. отправились вместо Иерусалима в Константинополь, то, по мнению Виллардуэна, и это было сделано исключительно по благородным мотивам. Послы Филиппа Швабского и царевича Алексея заявляют баронам и дожу во время переговоров в задарской резиденции Дандоло, что рыцарям лишь предстоит совершить новый акт справедливости: «Поелику вы идете бога ради за право и справедливость (por Dieu et por droit et por justice), вы обязаны, если можете, вернуть наследство тем, у кого оно несправедливо отобрано».194) Мемуарист явно хочет заставить читателя забыть о том, что он сам, автор записок, неосторожно определил как действительную цель крестового похода: этой целью был захват земель. Призывая рыцарей, собравшихся на острове Лидо, изыскать средства, чтобы расквитаться с Венецией и двинуться наконец в поход, бароны, по Виллардуэну, аргументируют свой призыв таким образом: «Если наше войско не уйдет (отсюда), то не удастся отвоевание заморской земли (la recolse d'oltrmer est faillie)».195)

Понимая, по-видимому, что самым глубоким, хотя и не единственным побуждением участников Четвертого крестового похода являлся захват земель и богатств, Виллардуэн, да и другие историки крестоносной экспедиции 1202—1204 гг. именно поэтому столь упорно стремятся спрятать правду о том, что определяло действия рыцарства на каждом этапе этой авантюры.

Монах Гунтер Пэрисский, стремясь во что бы то ни стало оправдать захват Задара, тщится изобразить это деяние так, [324] будто завоеватели поступали против своей воли. С самого начала их вожди (не говоря уже о массе крестоносцев) якобы воспротивились венецианскому проекту, ибо были исполнены истинно христианских чувств: «Вое это дело показалось жестоким и преступным (crudelis ас nefaria videbatur) нашим предводителям, которые были людьми богобоязненными; [они сочли, его недостойным и] потому, что Задар был христианским городом, и потому, что принадлежал венгерскому королю, который, взяв крест, тем самым, согласно обычаю, препоручил себя и свое [достояние] (se et sua) покровительству апостольского престола».196) Хронист (быть может, конечно, в силу своей убежденности) приписывает вождям благочестивые соображения, которыми большинство их на деле никогда не руководствовалось.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Таков в изображении крестоносец мученика
Его легатом другой апологетически настроенный в отношении папы хронист Четвертого похода гунтер пэрисский
Заборов М. Введение в историографию крестовых походов истории Европы 2 вариант
Кербога пытался сражаться против господа
Подробно см крестоносце попыток