<<<     ΛΛΛ     >>>   

И где мне смерть пошлет судьбина?
В бою ли, в странствии, в волнах?
Или соседняя долина
Мой примет охладелый прах?

И хоть бесчувственному телу
Равно повсюду истлевать,
Но ближе к милому пределу
Мне все б хотелось почивать.

И пусть у гробового входа
Младая будет жизнь играть,
И равнодушная природа
Красою вечною сиять.

Эти думы о смерти, не покидающие его, не отравляли сердце горечью.
"...Дельвиг умер, Молчанов умер; погоди, умрет и Жуковский, умрем и мы: -
писал он П. А. Плетневу в июле 1831 года. - Но жизнь все еще богата; мы
встретим еще новых знакомцев, новые созреют нам друзья, дочь у тебя будет
расти, вырастет невестой, мы будем старые хрычи, жены наши - старые
хрычовки, а детки будут славные, молодые, веселые ребята; мальчики станут
повесничать, а девочки сентиментальничать... были бы мы живы, будем
когда-нибудь и веселы..."
А. С. Пушкин не был ни пессимистом, ни оптимистом. "Он верил только в
правду бытия, - заметил однажды известный советский критик Лев Озеров. - Он
шел не от категории чувств, а непосредственно от них самих"...
Однако следует ли нам сегодня осуждать врачей, не скрывших правду от
раненого поэта?
Я полагаю, что нет.
Незаурядность личности Пушкина не позволила им прибегнуть к
утешительной лжи.
В неоконченной "Повести из римской жизни" Александр Сергеевич вложил в
уста Петрония такие вещие слова: "... мне всегда любопытно знать, как умерли
те, которые так сильно были поражены мыслию о смерти."
Этой откровенностью врачи невольно дали возможность проявиться
стойкости пушкинского духа и на последнем этапе его нелегкого жизненного
пути. Вся история болезни Пушкина представляет собой протокол мужества.

9

Пушкин обдумывал план действий на несколько часов вперед - на большее
теперь нельзя было загадывать.
Первой его заботой была жена: ее надо было подготовить к неизбежному
исходу, а не объявлять сразу, как получилось с ним, - она такого не вынесет.
Еще надо снять с нее груз ответственности за происшедшее, иначе будет
казнить себя до конца дней.
Книги со всех сторон обступали его. Он смотрел на их разноцветные
корешки и думал.
Через 100 лет некоторые хирурги упрекнут врачей и домочадцев Пушкина в
том, что в большой квартире не нашли для него другого места, кроме кабинета,
резонно полагая, что "пыль веков" не благоприятствует заживлению раны.
Александр Сергеевич мог бы ответить им, как сказал в статье о Вольтере:
"...настоящее место писателя есть его ученый кабинет..."
Книги сейчас действовали на него лучше любого успокоительного. Их
человеческие души, стиснутые плотной кожей обложек, тут же оживали, лишь
стоило взять их в руки.
Н. Ф. Арендта сменил доктор И. Т. Спасский. Александр Сергеевич
обрадовался ему. Спасский на протяжении последних нескольких лет был его
домашним врачом. Они были почти ровесники (доктор всего на три года старше).
Происходил Спасский из купцов, но от образа жизни своих предков сохранил
только хлебо-
сольный дом. Случалось, Пушкин бывал у него в гостях без какого-либо
медицинского повода.
- Что, плохо? - спросил Александр Сергеевич, подавая руку. Ладонь у
него была непривычно вялая, расслабленная.
Иван Тимофеевич попытался возразить, что известны случаи, когда больные
поправляются, и хотел привести пример, но Пушкин не дал ему договорить,
махнул рукой, показывая, что трезво оценивает свое положение.
- Пожалуйста, не давайте больших надежд жене, не скрывайте от нее, в
чем дело; она не притворщица, вы ее хорошо знаете...
В этой его просьбе не было противоречия с тем, о чем он только что
просил Арендта. Просто он понимал, что Спасский с его чуткостью и знанием
особенностей характера Натальи Николаевны сумеет смягчить удар, сделает это
лучше, чем кто-нибудь другой.
В воспоминаниях Данзаса о последних днях поэта есть замечание, что
Пушкин не питал доверия к Спасскому. Данзас это ничем не мотивирует. С
другой стороны, можно привести целый ряд высказываний самого А. С. Пушкина,
из которых следует, что и он и Наталья Николаевна глубоко уважали своего
домашнего доктора и внимательно прислушивались к его советам. В одном из
писем Александр Сергеевич пригрозил жене, что, если она не будет оберегать
себя, он пожалуется Спасскому, у которого должен обедать. В другом письме
его интересовало мнение Спасского о болезни дочери. Он переслал жене
инструкцию Спасского и советовал "поступать по оной" и т. д.
Из переписки Екатерины Николаевны Гончаровой с братом Дмитрием мы
узнаем, что осенью 1835 года она серьезно болела и поправилась только
благодаря стараниям доктора Спасского. Екатерина Николаевна сообщает, что
Иван Тимофеевич несколько раз лечил также сестру Александру и всю прислугу
Пушкиных - и, что очень существенно в ее информации, всех лечил бесплатно.
"Я чувствую, что я ему очень обязана, и однако не знаю, как
отблагодарить его за свое лечение", - пишет Екатерина Николаевна;
Такая возможность видится ей в том, чтобы, исполнив просьбу Спасского о
приобретении ему за 500 рублей двух лошадей на Яропольском конезаводе
("чтобы ходили во всякую упряжь, не моложе 5 лет и не старше 7"), денег с
него не брать. Об этом она и просит брата.
Но Иван Тимофеевич, скорее всего, сам оплатил покупку, поскольку весной
следующего года Наталья Николаевна напоминала Дмитрию, что Спасский ждет с
нетерпением своих лошадей.
В семействе Пушкина Иван Тимофеевич исполнял функции и детского врача,
и гинеколога, и терапевта. И как это ни горько, ему же досталось вскрывать
тело Пушкина. Хотя протокол о вскрытии оформлен Далем, надо полагать, что
производил исследование Спасский, который был дипломированным
судебно-медицинским экспертом, длительное время преподавал эту специальность
в училище правоведения и даже написал книгу о судебной медицине, выдержавшую
несколько изданий.
Если же перечислять все специальности доктора Спасского, то надо еще
назвать зоологию и ее раздел - энтомологию [Наука о насекомых], имеющую
прямое отношение к медицине, фармакологию, минералогию (применительно к
лекарственным минералам). И в каждой из этих специальностей он не был
дилетантом, а оставил существенный след в виде научных исследований,
лекционных курсов, монографий, руководств. Кстати, Спасским было переведено
с английского "Краткое наставление для руководства при подаче первой помощи
мнимо умершим", ставшее одним из первых в России учебных пособий по
реанимации. Он изучал действие опия на организм, писал работы об
оспопрививании, занимался диетотерапией. Сегодня ни одна серьезная статья о
лечении голоданием не обходится без ссылки на работу Спасского "Успешное
действие голода на перемежающиеся лихорадки".
Широта научного кругозора и энциклопедическая образованность Спасского
проявились в целой серии популярных статей, опубликованных в "Лексиконе"
Плюшара. Об "ученых предметах" он говорил просто, доходчиво, "человеческим
языком", как требовал этого от популяризаторов науки А. С. Пушкин.
Спасского высоко ценил Н. И. Пирогов, и не только на словах: когда
Николай Иванович серьезно заболел, он выбрал себе в лечащие врачи Спасского.
Отправив Спасского к жене, Александр Сергеевич пригласил Данзаса и
продиктовал ему неучтенные долги, еще четкой подписью скрепил документ.
Вскоре из дворца, не застав императора, возвратился Н. Ф. Арендт.
Осмотрел А. С. Пушкина и, убедившись, что симптомы внутреннего кровотечения
не нарастают, не стал менять назначения.
Александр Сергеевич снова обратился к лейб-медику с просьбой
заступиться перед царем за его секунданта:
- Просите за Данзаса. - И повторил спустя некоторое время: - За
Данзаса, он мне брат.
Узнав о дуэли, в дом на Мойке стали съезжаться встревоженные друзья
поэта: В. А. Жуковский, супруги Вяземские, А. И. Тургенев, М. Ю.
Виельгорский.
- Что делает жена? - спросил Александр Сергеевич.
Ему нестерпимо было наблюдать страдания Натальи Николаевны, которая,
словно в сомнамбулическом сне, бродила по квартире. Он просил не пускать ее
к нему. Но когда ей удавалось проникнуть в кабинет, Александр Сергеевич
неизменно пытался внушить жене, что она ни в чем не виновата.
- Она несколько поспокойнее, - ответил Спасский, поручивший Наталью
Николаевну Вере Федоровне Вяземской и Екатерине Ивановне Загряжской.
- Она, бедная, безвинно терпит и может еще потерпеть во мнении
людском, - вздохнул Пушкин.
Александр Сергеевич, по словам П. А. Вяземского, завещал своим друзьям
оградить Наталью Николаевну от клеветы и наговоров.
Умирающий человек, как правило, замыкается в себе, абстрагируется от
окружающей его действительности и тем самым уходит от людей раньше, чем
перестает биться сердце.
Пушкин умирал иначе.
Он вдруг вспомнил о несчастье, постигшем писателя, журналиста и
издателя Н. И. Греча: только что скончался его 18-летний сын Коля, которого
Александр Сергеевич хорошо знал.
- Если увидите Греча, кланяйтесь ему и скажите, что я принимаю
душевное участие в его потере, - попросил он Спасского, регулярно
встречавшегося с Николаем Ивановичем Гречем на собраниях издателей
"Энциклопедического лексикона".
Он категорически запретил Данзасу мстить за него, отчетливо сознавая,
что совершить человеческий суд над Дантесом не сложно. Имя Дантеса, как и
имена тех, кто направлял его руку, самой его смертью заклеймены в веках. Он
словно читал уже строки, которые напишет 23-летний М. Ю. Лермонтов:

И вы не смоете всей вашей черной кровью
Поэта праведную кровь!

Раненого по-прежнему волновали два вопроса: судьба секунданта и будущее
семьи.
На исходе 27 января снова приехал Арендт и привез добрые вести из
дворца. Обещая позаботиться о жене и детях, царь советовал "кончать жизнь
христиански".
Принимая условия игры, Пушкин облегченно вздохнул.
"Необыкновенное присутствие духа не оставляло больного. От времени до
времени он тихо жаловался на боль в животе и забывался на короткое время", -
записал доктор Спасский, подводя итоги первому дню.
Однако болезнь делала свое дело: боли усиливались.
- Зачем эти мучения? - недоуменно спросил Пушкин. - Без них я бы умер
спокойно.

10

- Смешно же это, чтобы этот вздор меня пересилил! - невнятным голосом
произнес Александр Сергеевич, едва превозмогая все нарастающую боль.
Пушкин, возможно, вспомнил, что 112 лет назад, день в день и час в час,
в страшных мучениях кончалась жизнь Петра I, и ужаснулся совпадению.
Все последнее время его было заполнено "Историей Петра". Ему не хватило
малого: года, даже, может быть, полугода, чтобы закончить этот труд.
Сцена смерти некогда могущественного, а в этот момент - абсолютно
бессильного и беспомощного царя стояла у него перед глазами:
"Все петербургские врачи собрались у государя. Они молчали; но все
видели отчаянное состояние Петра. Он уже не имел силы кричать и только
стонал, испуская мочу...
Церкви были отворены: в них молились за здравие умирающего государя.
Народ толпился перед дворцом.
Екатерина то рыдала, то вздыхала, то падала в обморок, она не отходила
от постели Петра и не шла спать, как только по его приказанию...
15 часов мучился он, стонал, беспрестанно дергая правую свою руку,
левая была уже в параличе. Увещевающий от него не отходил. Петр слушал его и
несколько раз силился перекреститься.
Троицкий архимандрит предложил ему еще раз причаститься. Петр в знак
согласия приподнял руку. Его причастили опять. Петр казался в памяти до
четвертого часа ночи. Тогда начал он охладевать и не показывал уже признаков
жизни. Тверской архиерей на ухо ему продолжал свои увещевания и молитвы об
отходящих. Петр перестал стонать, дыхание остановилось - в 6 часов утра 28
января Петр умер на руках Екатерины".
Было 3 часа ночи 28 января 1837 года.
Александр Сергеевич тихо подозвал дежурившего в кабинете слугу и велел
подать один из ящиков письменного стола. Слуга исполнил его волю, но,
вспомнив, что-там лежали пистолеты, разбудил Данзаса, дремавшего у окна в
вольтеровском кресле.
Данзас решительно отобрал оружие, которое Пушкин уже успел спрятать под
одеялом.
Около четырех часов пополуночи боль в животе усилилась до такой
степени, что терпеть уже было невмоготу. Послали за Арендтом.
Прервем дальнейшее изложение истории болезни, чтобы попытаться понять,
почему И. Т. Спасский, не отлучавшийся от Пушкина, не назначил ему
болеутоляющее средство. Ведь доктор Спасский, как мы уже знаем, был видным
фармакологом и автором серьезной работы о действии опия на организм, в
которой он сам же говорил, что интенсивная боль - первое показание к
применению этого лекарства.
Ответить на этот вопрос трудно. Я думаю, что дело здесь не только в
каких-то относительных противопоказаниях, которыми, как полагает Ш. И.
Удерман, можно объяснить нерешительность Спасского, а в обычной человеческой
растерянности при виде мучений близкого человека.
Недаром многовековой опыт медицины не рекомендует врачам браться за
самостоятельное лечение родственников и друзей.
А о том, что Александр Сергеевич был Спасскому дорог до чрезвычайности,
свидетельствует тот факт, что в первые дни после этих событий он потерял
способность воспринимать жалобы пациентов, не понимая, как они могут
говорить о своих болезнях, когда умер Пушкин.
Арендт приехал вскоре. Он снова обследовал Пушкина и, выявив картину
начинающегося перитонита, назначил, как полагалось в таких случаях,
"промывательное", а для утоления боли - опий.
Это была мучительная процедура для человека, имеющего значительные
повреждения костей таза, которых врачи и не предполагали.
"...Боль в животе возросла до высочайшей степени, - записал И. Т.
Спасский. - Это была настоящая пытка. Физиономия Пушкина изменилась: взор
его сделался дик, казалось, глаза готовы были выскочить из своих орбит, чело
покрылось холодным потом, руки похолодели, пульса как не бывало. (Пригодное
для учебников описание картины болевого шока. - Б. Ш.) Больной испытывал
ужасную муку. Но и тут необыкновенная твердость его души раскрылась в полной
мере. Готовый вскрикнуть, он только стонал, боясь, как он говорил, чтобы
жена не услышала, чтобы ее не испугать..."
Между тем опий, назначенный Н. Ф. Арендтом, начинал уже оказывать
действие, и больной постепенно успокоился..
Понимая, что второго такого приступа он не переживет, Александр
Сергеевич потребовал к себе жену и детей. Он спешил, как выразился
Жуковский, "сделать свой последний земной расчет".
Малыши еще спали, и их в одеялах, повинуясь его воле, приносили к нему
полусонных. Он молча благословлял детей и движением руки отсылал от себя.
Затем Пушкин пожелал проститься с друзьями.
"Я подошел, взял его похолодевшую, протянутую ко мне руку, поцеловал
ее, - вспоминал Жуковский в своем знаменитом письме к отцу поэта. - Сказать
ему я ничего не мог, он махнул рукой, я отошел..."
Так же Александр Сергеевич простился с Вяземским и Виельгорским.
Пушкин захотел видеть своего верного друга Е. А. Карамзину - вдову
историографа. Екатерина Андреевна была умна, добросердечна и участлива, и он
нередко обращался к ней в трудные моменты своей жизни.
Но жизнь, собственно, уже утекла, и оставалось только проститься.
Вот как Екатерина Андреевна в письме, обнаруженном в 1955 году среди
других сокровищ известной "Тагильской находки", рассказывает сыну об этом
последнем свидании с поэтом:
"...Пишу тебе с глазами, наполненными слез, а сердце и душа тоскою и
горестию: закатилась звезда светлая. Россия потеряла Пушкина! Он дрался в
середу на дуэли с Дантезом, и он прострелил его насквозь; Пушкин бессмертный
жил два дни, а вчерась, в пятницу, отлетел от нас; я имела горькую сладость
проститься с ним в четверг; он сам этого пожелал. Ты можешь вообразить мои
чувства в эту минуту, особливо когда узнаешь, что Арндт с первой минуты
сказал, что никакой надежды нет!
Он протянул мне руку, я ее пожала, и он мне также, а потом махнул,
чтобы я вышла. Я, уходя, осенила его издали крестом, он опять мне протянул
руку и сказал тихо: перекрестите еще; тогда я опять, пожавши еще раз его
руку, уже его перекрестила, прикладывая пальцы на лоб, и приложила руку к
щеке, он ее тихонько поцеловал и опять махнул. Он был бледен, как полотно,
но очень хорош; спокойствие выражалось на его прекрасном лице...".
Спасский взял больного за руку и проверил пульс. Следом за доктором это
же сделал сам Пушкин.
- Смерть идет, - сказал он, выразительно глядя на Спасского.
Город еще только просыпался, а молва, что умирает раненый Поэт, уже
стремительно распространялась по Петербургу.

11

После тяжелой бессонной ночи доктора И. Т. Спасского сменил другой
врач - Ефим Иванович Андреевский, который, к сожалению, не оставил никаких
записок о своем дежурстве. В мемуарной литературе также отсутствуют сведения
о роли и участии доктора Андреевского в ведении больного. Известно только,
что некоторое время он был при постели А. С. Пушкина и именно он закрыл
глаза умершего.
Уже одно это дает основание поинтересоваться личностью Андреевского и
выяснить, почему он попал в число врачей, оказывающих помощь раненому поэту.
В самом деле, о лейб-медике Н. Ф. Арендте мы знаем, что его пригласил
Данзас как одного из самых видных петербургских хирургов; И. Т. Спасский был
домашним врачом Пушкиных; В. И. Даль, который появился несколько позже, сам
изъявил желание остаться около Александра Сергеевича по праву дружбы. А
доктор Андреевский?
Самые полные сведения о нем собраны Ш. И. Удерманом.
Е. И. Андреевский был на 10 лет старше А. С. Пушкина. Происходил он из
семьи священника и начинал учиться в духовной семинарии. По заведенному еще
в середине XVIII века правилу - для увеличения среди врачей лиц русской
национальности - желающих получить медицинское образование нередко набирали
из семинаристов. В это число попал и Андреевский. Перед самой Отечественной
войной 1812 года он закончил Петербургскую медико-хирургическую академию и в
качестве хирурга вместе с Литовским полком прошел через все сражения с
Наполеоном.
Это был опытный врач-практик. Высокая квалификация Андреевского
подтверждается несколькими публикациями в медицинской печати,
представляющими по сути дела поучительные примеры историй болезни больных,
которых он лечил или консультировал.
Кстати, одна из его публикаций касается лечения перитонита. В этой
работе Андреевский обнаруживает солидные знания предмета, описывая не только
клинические проявления болезни, но и изменения, происходящие в органах. В
этой же статье приводится случай успешной операции, произведенной Н. Ф.
Арендтом по поводу обширного гнойника в брюшной полости. Диагноз перитонита
был установлен Е. И. Андреевским. Он же выбрал хирурга. Операция
производилась на квартире больного в присутствии именитых врачей, фамилии
которых в качестве авторитетных свидетелей непременно приводились в истории
болезни. Сегодняшних специалистов вряд ли заинтересуют приемы, с помощью
которых Арендт мастерски вскрыл гнойник, избежав заражения всей брюшной
полости. А вот обстановка операции была весьма необычна для нашего
восприятия: больного на кровати, чтобы было виднее, придвинули к окну.
Хирург опустился на колени и в такой позе сделал разрез. Вся операция
продолжалась 7 минут, так как каждая дополнительная минута углубляла болевой
шок.
Вероятнее всего, Ефима Ивановича Андреевского позвали к Пушкину как
крупного специалиста по перитонитам. И он, я полагаю, сразу установил
выделенную им в статье быстротечную форму воспаления брюшины, которая
неизменно заканчивалась смертью в течение 2-3 дней.
Инициатива приглашения Андреевского должна была принадлежать доктору
Спасскому: они были близко знакомы и часто встречались на заседаниях
правления Петербургского общества русских врачей.
Организация эта имела цель ликвидировать разобщенность врачей. (Ранее у
петербургских врачей не было своей корпорации, и некоторое подобие ее, по
свидетельству заезжего иностранца, представляли еженедельные приемы, которые
устраивал для своих коллег Н. Ф. Арендт).
Спасский и Андреевский входили в число десяти ее учредителей. Спустя
несколько десятилетий общество стало значительной силой, признанной во всем
медицинском мире. Его членами в разное время были Н. И. Пирогов, Н. Ф.
Арендт, И. Ф. Буш, С. Ф. Гаевский и другие знаменитые петербургские врачи.
Первым президентом общества, организованного в 1833 году, единогласно
был избран Ефим Иванович Андреевский - как "человек умный, скромный,
прямодушный, пользовавшийся общей любовью и уважением". Он оставался на этом
почетном посту до самой своей смерти, наступившей неожиданно в 1840 году.
Через поколение эстафету руководителя общества принял выдающийся
русский терапевт профессор С. П. Боткин, которого на одном из торжественных
заседаний приветствовал сын покойного первого президента Иван Ефимович
Андреевский, видный юрист и в ту пору ректор Петербургского университета.

12

Известие о ранении Пушкина пришло к В. И. Далю только в четверг во
втором часу дня.
"У Пушкина нашел я уже толпу в передней и в зале; страх ожидания
пробегал по бледным лицам, - вспоминал Владимир Иванович. - Д-р Арендт и д-р
Спасский пожимали плечами. Я подошел к болящему, он подал мне руку,
улыбнулся и сказал: "Плохо, брат!" Я приблизился к одру смерти и не отходил
от него до конца страшных суток. В первый раз сказал он мне ты - я отвечал
ему так же и побратался с ним уже не для здешнего мира".
Каждая фраза в этом отрывке для нас важна и ценна.
Обилие людей, искренне взволнованных судьбой Пушкина, свидетельствовало
об огромной популярности поэта, масштабы которой не предполагали даже его
друзья.
С каждым часом людской поток прибывал. Особенно много было молодежи,
студентов. Публика буквально штурмовала квартиру, и Данзас, чтобы обеспечить
мало-мальский порядок, попросил прислать из Преображенского полка наряд
часовых.
Обыватель не понимал причины паломничества к умирающему поэту и
удивлялся. Проходивший мимо по набережной Мойки какой-то старик выразил это
такими словами:
- Господи боже мой! Я помню, как умирал фельдмаршал, а этого не было!
Недалеко ушел от этого обывателя небезызвестный министр просвещения и
президент Академии наук С. С. Уваров. Чуть позже он выговаривал редактору
"Литературного прибавления" А. А. Краевскому за некролог о смерти А. С.
Пушкина:
"Что это за черная рамка вокруг известия о кончине человека не
чиновного, не занимавшего никакого положения на государственной службе?..
"Солнце поэзии"! Помилуйте, за что такая честь? "Пушкин скончался... в
середине своего великого поприща"! Какое это такое поприще? Разве Пушкин был
полководец, военачальник, министр, государственный муж? Писать стишки не
значит еще проходить великое поприще!.."
Холодный ветер, врывавшийся с Дворцовой площади на Мойку, заметал в
лицо снег, прогонял с улицы. Но никто не расходился, ожидая вестей о
здоровье Пушкина. На выходивших из его квартиры со всех сторон сыпались
вопросы.
Желая изолировать раненого от шума, друзья забаррикадировали дверь в
переднюю из прихожей, и проникнуть в комнату, смежную с кабинетом, теперь
можно было только в обход - через маленькую буфетную и столовую.
В вестибюле вывесили написанный Жуковским бюллетень:
"Первая половина ночи беспокойна; последняя лучше. Новых угрожающих
признаков нет; но так же нет, и еще и быть не может облегчения".
В последней фразе теплилась какая-то надежда на выздоровление.
Появилась она утром, когда стихла боль. Даль, надо полагать, спросил у
врачей их мнение, и они уже не были так категоричны, как сразу после дуэли.
Личное знакомство В. И. Даля с Пушкиным состоялось еще в 1832 году, и
возникло оно на литературной почве. В тот раз Даль, впервые выступивший в
роли сказочника Казака Луганского, искал поддержку у великого писателя.
Сейчас в поддержке нуждался сам Пушкин. И доктор Даль сказал:
- Все мы надеемся, не отчаивайся и ты!
Я вынужден опять сделать отступление от истории болезни Пушкина, чтобы
рассказать о враче, который провел у его постели последние сутки.
Имя Даля в нашей памяти ассоциируется с образом мудрого седовласого
старца с аскетическим лицом, густой бородой, закрывающей половину груди. Он
спокойно сидит в кресле со сложенными на коленях руками - отдыхает после
трудов праведных, вспахав необозримое поле русского языка. Именно таким его
изобразил художник В. Г. Перов. Но это было уже на исходе дней.
Есть еще несколько других, не канонизированных портретов Даля. Молодое
красивое, несмотря на крупный нос, лицо. Волнистые светлые волосы. Пытливый
и ироничный взгляд.
В молодости ему нравилось смешить публику комичными историями, которые
он живо изображал в лицах, имитируя голос, жестикуляцию, мимику. Он любил
музыку и сам отлично играл на губной гармошке. По общему признанию, Даля
отличали доброта, приветливость, общительность. Эти свойства характера
притягивали к нему людей.
Жизнь Даля настолько разнообразна и замечательна, что ее с лихвой могло
бы хватить на несколько интересных биографий: морской офицер, врач,
ответственный чиновник, этнограф, натуралист, писатель, ученый-языковед.
Такие крутые перемены направлений деятельности для иного человека могли
бы оказаться губительными, тогда как Далю это шло только на пользу:
расширялся круг его контактов с людьми различных социальных уровней,
разностороннее становились его знания, богаче жизненный опыт. Все это затем
отлилось в 200 000 слов "Толкового словаря живого великорусского языка", в
котором нашло отражение не только материальное, но и духовное разнообразие
русской жизни.
Склонность к лингвистике и врачеванию у Владимира Ивановича была, если
можно так выразиться, генетическая: его отец, работая библиотекарем при
дворе Екатерины II, вдруг оставил эту спокойную и хлебную должность, чтобы,
получив медицинское образование, стать врачом.
Я не могу согласиться с Ш. И. Удерманом, что врачебная деятельность
Даля стоит особняком и не имеет органической связи с другими сторонами его
жизни.
Медицинская специальность - одна из самых насыщенных людскими
контактами, и, несомненно, немалое количество слов, пословиц и поговорок
Владимир Иванович "подслушал" у своих пациентов. Кроме того, медицина и
близкие к ней биология и естествознание получили широкое отражение на
страницах словаря, без чего он утратил бы свою энциклопедическую полноту.
Не в юном возрасте - двадцати пяти лет от роду, уже пройдя курс
обучения в Морском корпусе и дослужившись до чина лейтенанта, поступил
Владимир Иванович на медицинский факультет Дерптского университета. У Мойера
он познакомился с Н. И. Пироговым, который оставил о Дале такие
воспоминания:
"Это был замечательный человек... За что ни брался Даль, все ему
удавалось усвоить... Находясь в Дерпте, он пристрастился к хирургии и,
владея, между многими способностями, необыкновенною ловкостью в механических
работах, скоро сделался и ловким оператором; таким он и поехал на войну..."
Николай Иванович имел в виду начавшуюся в 1828 году войну с Турцией, на
которую Даль был призван в качестве военного врача. В связи с мобилизацией
ему пришлось досрочно завершить курс обучения. Однако он успел еще защитить
диссертацию на звание доктора медицины и хирургии. Есть свидетельства, что
Н. И. Пирогов знакомился с его диссертационной работой, посвященной случаю
успешной трепанации черепа и наблюдению над больным с неизлечимым
заболеванием почек.
Вернувшись с фронта и поселившись в Петербурге, Даль быстро выдвинулся
как искусный глазной хирург.
"Осмелюсь заметить, что глазные болезни, и особенно операции, всегда
были любимою и избранною частию моею в области врачебного искусства, -
вспоминал Владимир Иванович. - Я сделал уже более 30 операций катаракты,
посещал глазные больницы в обеих столицах и вообще видел и обращался с
глазными болезнями немало..."
Особенно, как мы уже слышали, преуспел он в деликатных операциях
удаления катаракты (катаракта, читаем в его словаре, - "слепота от
потускнения глазного хрусталика; туск, помрачение прозрачной роговой
оболочки") . Я думаю, что сохранившаяся у него на долгие годы даже после
ухода из медицины приверженность этим операциям обусловлена не только
профессиональным интересом, но и душевными склонностями к сказочным
эффектам: прозрение ослепшего человека неизменно походило на волшебство.
Большой интерес представляет исследование Даля "О народных врачебных
средствах", в котором ученый, преклоняющийся перед языкотворной способностью
масс, весьма скептически оценивал народные методы лечения, предупреждая
врачей, что следует тщательно "отделять невежественное, суеверное, вредное
от полезного". Особенно резко он выступал против лечения глазных болезней,
поскольку не одна пара "годных глаз" была загублена втиранием таких
неимоверных "средств", как купорос и даже толченое стекло.
Отойдя от врачевания и занимая важные административные посты в
Оренбурге, Петербурге и Новгороде, В. И. Даль много сделал для улучшения
работы больниц, нужды которых он знал не понаслышке. Однако и в это время,
выезжая по делам, службы в губернию, Владимир Иванович брал с собой
хирургические инструменты, которые, случалось, пускал в дело. Доподлинно
известно, что в Оренбурге он с успехом выполнил ампутацию руки больному с
большой и болезненной опухолью.
В "правильной" медицинской биографии Даля был один не совсем понятный,
на мой взгляд, эпизод, связанный с его выступлением в защиту гомеопатии
(известное письмо князю В. Ф. Одоевскому, опубликованное в "Современнике" за
1838 год).
Но если вспомнить, что в эти годы процветало учение доктора Ф. Бруссе,
предлагавшего любые болезни лечить кровопусканиями (ходила даже шутка, что
последователи Бруссе пролили крови больше, чем Наполеон во всех своих войнах
[Профессор В. Манасеин в лекциях по терапии (Спб, 1879) указывает, что в
1836 году, в Париже было затребовано из аптек 1 280 000 пиявок]), то на этом
фоне рекомендации Ганеманна применять эфемерные дозы лекарственных
препаратов были злом, несомненно, меньшим.
Владимир Иванович совершенно справедливо утверждал, что безобидная
арника при ушибе действует лучше, чем пиявки. А вот что он писал о лечении
пневмонии: "...вместо кровопускания, на чем настоял бы всякий благоразумный
аллопатический врач, больной (речь идет о конкретном человеке, которого
наблюдал Даль. - Б. Ш.) получил в течение нескольких часов три или четыре
приема aconiti; первый прием доставил через полчаса значительное облегчение,
а через двое суток не осталось и следа болезни; больной, Башкир, сидел уже
на коне и пел песни".
И хотя вызывает улыбку чудодейственный эффект аконита при "довольно
значительном воспалении легких", как Даль определил болезнь у своего
пациента, на и при обычном бронхите кровопускание, несомненно, только
ослабило бы организм больного.
К сожалению, в своих действиях у постели раненого поэта Даль оказался
непоследовательным.
По общепринятым тогда правилам и в соответствии с рекомендацией Арендта
он поставил А. С. Пушкину далеко не гомеопатическую дозу пиявок - 25 штук,
которые высосали у обескровленного больного по самым скромным подсчетам
дополнительно еще 250 мл крови. (Несколько утешиться можно, узнав, что
Бруссе в таких случаях советовал приставлять к животу от 60 до 100 пиявок и
что врачи сочли возможным обойтись без общего кровопускания.)
Интересна история отношений Даля с Пушкиным.
Жизнь Владимира Ивановича была насыщена встречами и тесным общением со
многими выдающимися людьми. Если перечислять все фамилии, то может сложиться
впечатление, что он коллекционировал не только слова: Пирогов, Иноземцев,
Языков, Жуковский и другие обитатели дома профессора Мойера в Дерпте.
С будущим героем Севастополя адмиралом Нахимовым в годы учебы в Морском
корпусе он ходил на бриге "Феникс" к берегам Дании, откуда приехал в Россию
его отец. Именно тогда у него родилось убеждение, что "ни призвание, ни
вероисповедание, ни самая кровь предков не делают человека принадлежностью к
той или другой народности. Дух, душа человека - вот где надо искать
принадлежность его к тому или другому народу. Чем же можно определить
принадлежность духа? Конечно, проявлением духа - мыслью. Кто на каком языке
думает, тот к тому народу и принадлежит. Я думаю по-русски", - писал Даль.
Несомненно, самыми памятными в жизни Даля были несколько встреч с
Пушкиным.
Еще при их первом свидании Александр Сергеевич укрепил Даля в его
намерении работать над словарем живого великорусского языка. Вот как сам
Владимир Иванович вспоминал об этой встрече, когда он принес поэту свои
сказки: "...Пушкин, по обыкновению своему, засыпал меня множеством
отрывчатых замечаний, которые все шли к делу, показывали глубокое чувство
истины и выражали то, что, казалось, у всякого из нас на уме вертится,
только что с языка не срывается. "Сказка сказкой, - говорил он, - а язык наш
сам по себе, и ему-то нигде нельзя дать этого русского раздолья, как в
сказке. А как это сделать?.. Надо бы сделать, чтобы выучиться говорить
по-русски и не в сказке... А что за роскошь, что за смысл, какой толк в
каждой поговорке нашей! Что за золото! А не дается в руки, нет!"
Второй раз они встретились спустя год, ранней осенью 1833 года, и уже
не в столице, а в Оренбурге, куда Пушкин, "нежданный и нечаянный", приехал
собирать материалы для "Истории Пугачевского бунта".
Даль уже несколько месяцев служил чиновником по особым поручениям при
оренбургском военном губернаторе В. А. Перовском и успел настолько освоиться
с прошлым Яицкого края, что лучшего сопровождающего Пушкину нечего было и
желать.
Они ездили в историческую Бердскую слободу, где была ставка Пугачева и
его знаменитые "золотые палаты" - деревенская изба, стены которой были
оклеены тонкой золотистой бумагой.
В Бердах нашли старуху-казачку, которая помнила Пугачева. Пушкин слушал
ее "с большим жаром", как определил Даль, и от души хохотал над забавными
деталями, всплывавшими в памяти рассказчицы.
Она вместе с другими пряталась в церкви, когда туда пришел Пугачев,
выдававший себя за императора Петра III. Старуха рассказала, что Пугачев сел
на церковный престол, перепутав его с царским троном, .и громко сказал:
- Как я давно не сидел на престоле!
Пушкин отблагодарил казачку червонцем. Однако этот подарок произвел
переполох среди станичников, заподозривших неладное. Старуху вместе с ее
червонцем посадили на подводу и привезли в Оренбург. Казаки доносили:
"Вчера-де приезжал какой-то чужой господин, приметами: собой не велик, волос
черный, кудрявый, лицом смуглый, и подбивал под "пугачевщину" и дарил
золотом; должен быть антихрист, потому что вместо ногтей на пальцах когти".
Пушкин, как заметил Даль, "много тому смеялся".
Они провели вместе несколько незабываемых дней. Допоздна беседовали.
Пушкин делился с Далем планами. В это время он уже целиком был захвачен
замыслом "учено-художественной" (по определению В. Г. Белинского) истории
Петра Великого, о чем говорил буквально воспламенившись.
На вопрос Даля, когда будет готова книга, Александр Сергеевич ответил,
что не надо торопиться, надо освоиться с предметом и постоянно им
заниматься.
Владимиру Ивановичу показалось, что он проник тогда в мастерскую
творчества великого Поэта: "Он носился во сне и наяву целые годы с
каким-нибудь созданием, и когда оно дозревало в нем, являлось перед духом
его уже созданным вполне, то изливалось пламенным потоком в слова и речь:
металл мгновенно стынет в воздухе, и создание готово" [По-видимому,
представление В. И. Даля не совсем правильное: большинство более поздних
исследователей считает, что соприкосновение пера и бумаги - необходимый
момент для пушкинского искрометного творчества Известный пушкинист С. Бонди
писал по этому поводу: "А. С. Пушкин сочинял свои вещи большей частью прямо
на бумаге, во время писания их, и почти весь процесс создания вещи получал
точное отражение в рукописи, что делает его рукописи в высшей степени
богатыми, содержательными и выразительными"].
Разносторонний, умелый, деликатный, склонный к юмору, Даль не мог не
полюбиться Пушкину, и вскоре Владимир Иванович получил первый привет -
рукопись "Сказки о рыбаке и рыбке" с дарственной надписью: "Твоя от твоих!
Сказочнику Казаку Луганскому - сказочник Александр Пушкин".
Даль провожал Пушкина до Уральска, откуда заполыхало пламя крестьянской
войны. Заезжали в крепости, стоявшие на пути пугачевского войска. Одну из
таких крепостей Александр Сергеевич описал в "Капитанской дочке": "...Я
глядел во все стороны, ожидая увидеть грозные бастионы, башни и вал; но
ничего не видел, кроме деревушки, окруженной бревенчатым забором. С одной
стороны стояли три или четыре скирда сена, полузанесенные снегом; с другой
скривившаяся мельница, с лубочными крыльями, лениво опущенными. "Где же
крепость?" - спросил я с удивлением. - "Да вот она", - отвечал ямщик,
указывая на деревушку, и с этими словами мы в нее въехали. У ворот увидел я
старую чугунную пушку; улицы были тесны и кривы; избы низки и большею частию
покрыты соломою..."
Замечательную повесть эту, так остро напоминавшую об их кратком
путешествии, Даль прочитал в последнем номере "Современника" за 1836 год и,
собираясь по делам службы в Петербург, предвкушал радость свидания с поэтом.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Библиография хирургии александр
Иван тимофеевич несколько раз лечил также сестру александру
Шубин Б. История одной болезни истории России 7 пушкина