<<<     ΛΛΛ     >>>   

В 32 г. Афиногенов пишет пьесу «Ложь». Она еще менее официальна, чем «Страх». В ней идет речь о довольно мрачных явлениях советской действительности, отражены наблюдения и размышления автора не очень-то радостные. Но отрицания системы и здесь нет. Понимая, что пьеса критическая, автор наивно надеется, что в такой критике власти заинтересованы. Он посылает пьесу на отзыв Сталину и Горькому. В сопроводительном письме к последнему Афиногенов сообщает, что пьеса – отклик «на многие и многие вопросы моей жизни как писателя, которые не дают мне покоя», что она «выношена с кровью» (Геллер 128). По мысли автора, ложь проникла во все слои общества; она в общественной жизни, в партийной среде; ее оружие – клевета. Героиня, Нина Ковалева, сама пострадавшая от клеветы, непримиримая ко лжи, готова солгать ради спасения скрытого оппортуниста. Показаны «деятели», которые «на правду не молятся» и никакой лжи не боятся; они рассматривают ложь, как боевой прием, обман врага на фронте, один из способов военной стратегии. Эти люди убеждены, что «массы должны доверять нам, не спрашивая правда это или ложь». Они сами безоговорочно доверяют вышестоящим инстанциям, не рассуждая. «Думать должны вожди», – говорит один из действующих лиц пьесы. Главный отрицательный персонаж её, Накатов, утверждает: «Вся страна лжет и обманывает – ибо она сама обманута». Пьеса получилась о страхе говорить правду, о необходимости лгать, хотя, по замыслу автора, она осуждала двурушничество, звала на борьбу с врагами народа. Такое толкование соответствовало действительности, но отодвигалось на второй план объективным отражением реальности, превращающим пьесу в крамольную. Конечно, и Горький, и Сталин почувствовали это. В подробном отзыве-ответе о пьесе Горький оценивал ее по меркам еще не провозглашенного социалистического реализма. Он писал о разнице между правдой реальной действительности и правдой, которая видится « с высоты целей будущего». С позиций приятия только последней правды Горький упрекал Афиногенова в том, что, создав пьесу «на реальном материале», автор попал «в тесный плен грубейшего эмпиризма», придал «слишком много значения своему личному опыту». В письме шла речь о пессимизме пьесы, противоречивости поведения Нины. Горький признавал, что пьеса «Ложь» – шаг вперед по сравнению со «Страхом», но выражал недовольство тем, как пьеса сделана. Он считал, что замысел раскрыт недостаточно ясно. Замысел же воспринимался Горьким весьма своеобразно, совсем не соответствуя намерениям Афиногенова. По мнению Горького, замысел этот в оправдании лжи во имя высокой цели: «если вы хотели утвердить необходимость лжи в борьбе за торжество мировой правды пролетариата, вы, так как это сделано вами, компрометируете правду» (Геллер 130). Афиногенову такое и во сне не снилось. А Горький принимает подобную ложь и осуждает Афиногенова за то, что необходимость её обоснована в пьесе не очень ловко. Горький полагает, что пьеса вредна для массового зрителя, но была бы весьма полезна, если бы можно было разыграть ее в закрытом театре перед «тысячей верных ленинцев», хорошо грамотных, непоколебимо уверенных в правильности генеральной линии партии. Им-то необходимость подобной лжи будет вполне ясна и соблазна они не испытают. В какой-то степени в письме звучит давний горьковский мотив «утешительного обмана», по-разному затронутый в пьесе «На дне» (Лука), в рассказе «О чиже, который лгал, и о дятле – любителе истины». Но есть одно существенное отличие: в 30-е гг. такая позиция превращалась в стремления оправдать ложь советской диктатуры, а «конкретная правда» пьесы, по мнению Горького, может быть использована врагами революции: «вашу пьесу с удовольствием прочтут белоэмигранты... Она понравится всей буржуазии. Надо усвоить простую истину: мы пишем не только для нашего пролетариата, а и для пролетариата всех стран; это возлагает на нас огромную ответственность» (дескать и нашему пролетариату о такой «конкретной правде» говорить не следует, а уж заграничному – и подавно - ПР). По мысли Горького, Афиногенов «вкладывает пальцы в язвы партии», а нужно говорить не о них, показывать большевика не со стороны его недостатков, а со стороны его достоинств, которые в нем – главное. Знаменательно, что еще до отзыва на пьесу «Ложь», осенью 29 г., Горький примерно в так же отзывался о романе Платонова «Чевенгур»: роман чрезвычайно интересный, но лирико-сатирический характер делает его, разумеется, совершенно неприемлемым «для нашей цензуры» (Геллер132).

В подобном же духе выдержано письмо Сталина Афиногенову, но оно гораздо резче и категоричнее, чем горьковское. Сталин, как плохой редактор, вошел во вкус соавторства; он начал «править» пьесу; на её полях он ставит множество замечаний, вопросов, вычеркивает реплики действующих лиц, вставляет другие, собственные. Он осуждает самоубийство Нины. И задает вопрос-обвинение: «почему-то все партийцы у вас уродливы, физические, нравственные, политические уроды». Итоговая характеристика пьесы - краткая, бестактная и грубая : «Идея богатая, но выполнение не богатое» ( Геллер132?). Вождь предлагал дать пьесу на оценку собранию рабочих, считая, что они осудят её.

В конце 33 г. Афиногенов создает, согласно указаний Сталина, второй вариант пьесы, названный «Семья Ивановых». Опять Сталин читает его и кратко отвечает: «второй вариант неудачный». Позднее (36 г.) Афиногенов пишет героико-романтическую драму «Салют, Испания». В 37 г. по ложному доносу он исключен из партии, постановка его пьес запрещена. В конце 38 г. им написана пьеса «Москва, Кремль». Опять автор шлет ее Сталину. Тот отвечает, вежливо, но по сути грубо: он занят и просит извинить его: ему некогда читать пьесу. Лирическая комедия «Машенька» как бы знаменует выход Афиногенова из внутреннего кризиса, обретение вновь уверенности в себе. В 41 г. пьесу ставит театр Моссовета (режиссер - Завадский, Машенька - Марецкая). Она пользуется успехом. Последняя драма, «Накануне», начата за несколько месяцев до начала войны, закончена в августе 41 г. 29 октября 41 г. Афиногенов погиб при бомбежке. Его лучшая пьеса «Ложь», написанная в 32 г., опубликована лишь в 63 г., через 30 лет после её создания.

Не легко складывалась судьба талантливого драматурга Н.Р.Эрдмана. Если говорить о русской дореволюционной традиции, которой следовал Эрдман, нужно назвать в первую очередь имя драматурга А.В. Сухово-Кобылина, его блестящую трилогию «Свадьба Кречинского», «Дело», «Смерть Тарелкина». Но в послереволюционное время тема приобретает особую специфику: о свободе личности, отношениях «маленького человека» и советской власти, о бунте этого человека против колоссального механизма подавления, нивелировки, уничтожения животворных возможностей. Официальным автором Эрдман, в отличии от Бедного и Афиногенова, не был, но и противником существующего строя не являлся.

Сперва всё начиналось прекрасно. Утром 20 апреля 25 г. 24-летний писатель стал знаменитым. Мейерхольд поставил его пьесу «Мандат». Спектакль задуман, как тогда было модно, антимещанским. В духе пьесы «Клоп» Маяковского, ряда его стихотворений («Страшнее Врангеля обывательский быт!»). И в «Мандате» кое-что могло привлечь внимание бдительного цензора. Например, главный герой, Гулячкин, (в этой роли впервые прославился Эрнест Гарин), решив вступить в партию, выражает опасение: «А вдруг, мамаша, меня не примут?». Та успокаивает его: «Ну что ты, Павлуша, туда всякую шваль принимают». Но все же пьеса была без антисоветского подтекста. Как и в пьесах Маяковского, звучал уверенный смех победителей. В пьесе виден уже талант автора, но он не переходил дозволенные рамки. Поэтому она «пришлась ко двору». Режиссеры жаждут сотрудничества Эрдмана. В 28 г. 3 театра хотят поставить его новую пьесу «Самоубийца» ( МХАТ, Мейерхольда, Вахтангова).

Новая пьеса и на самом деле оказалась превосходной, но поставить её не удалось. Автор статьи об Эрдмане, С. Рассадин, приводит слова Н. Я. Мандельштам, назвавшей пьесу гениальной. Она считает «Самоубийцу» «вершиной советской драматургии» (Гелер 127). Сам Рассадин, говоря o комедии, добавляет: « полагаю, самую лучшую из комедий за весь советский период» (статья Рассадина «Право на шепот», с подзаголовком «Комедия Эрдмана “Самоубийца” становится все современнее. Пройдет ли цензуру?» - «Новая газета» № 70, 22-4 сентября 03 г.). А.В. Луначарский, слушая чтение пьесы, смеялся до слез, аплодировал Эрдману, а затем сказал: «остро, занятно, но ставить “Самоубийцу” нельзя». Пьеса была запрещена на много лет. Не удивительно. В ней звучал мотив: всякое самоубийство – организованное, преднамеренное убийство; за каждым из них стоит убийца (убийцы). Можно бы развить эту мысль: за многими смертями, где бы они не произошли, не столь уж трудно обнаружить убийц (режим, систему, власть.)

В пьесе, как и у Афиногенова, лейтмотив страха: все боятся даже рот открыть; только решившийся на самоубийство вдруг осознает, что ему нечего бояться: «Я могу никого не бояться. Нико-го... Боже мой! Никого не боюсь... В первый раз за всю жизнь никого не боюсь... Вот в союзе сто сорок миллионов, товарищи, и кого-нибудь каждый боится, а вот я никого не боюсь..! все равно умирать»; «то, что может подумать живой, может высказать только мертвый».Это и делает герой пьесы «Самоубийца». По словам Эрдмана, он хотел изобразить внутреннюю драму людей, потерявших привычный мир: «Жил человек, был человек, и вдруг человека разжаловали». А разжалованный способен на поступки отчаянные и непредсказуемые.

Главный персонаж пьесы – Семен Семенович Подсекальников – отнюдь не положительный герой. В начале комедии он безработный обыватель, мещанин, истерик, зануда, из-за куска ливерной колбасы выматывающий из жены всю душу. Смешной, жалкий, «маленький человек» советского периода. Он – ничтожество, почти настаивающее на своем ничтожестве. И когда в пьесе возникает идея как бы самоубийства – она именно «как бы». Эта идея возникает как фарс. Она померещилась перепуганной жене Подсекальникова. Да и фарс оказывается пошловат, грубоват: герой тайком отправляется в кухню за вожделенной колбасой, а его ошибочно стерегут за запертой дверью коммунальной уборной, опасаясь, что он там застрелится и прислушиваясь к доносящимся из уборной звукам, совсем не похожим на ожидаемый выстрел. Даже тогда, когда затравленный и осмеянный мещанин допускает возможность настоящего выстрела, балаган не кончается, а только смех переадресован на тех бывших, кто решил заработать на смерти героя: поп, мясник-черносотенец, «гнилой интеллигент» и т.п. Они напоминают персонажей агитплакатов РОСТА. Как и в «Мандате», текст острый, но не слишком. И дело не в том, что Эрдман, как советовал Гроссману Леонов (свидетельство Чуковского) передал свои мысли отрицательному персонажу. В «Самоубийце» сам интеллигентский протест спародирован, снижен, опошлен.

Рассадин считает, что антиинтеллигентское, антиобывательское звучание входило в замысел комедии, не служило цензурным прикрытием. Эрдман соратник Мейерхольда, поклонник Маяковского, отнюдь не антисоветчик. Уже к этому времени отплыл «философский пароход» и были известны слова Ленина об интеллигенции как не о мозге, а о г...е нации.

По мнению Рассадина, своеобразие пьесы заключается в том, что в ходе ее создания происходят существенные изменения не только с главным персонажем, Семеном Семеновичем Подсекаловым, но и с автором. Задуман «Самоубийца» как продолжение темы «Мандата» (борьба с обывателями). Но постепенно в первоначальный замысел прорывается тема человечности, тех, кто ей враждебен. Фарс, балаган превращается в трагедию. Мотив самоубийства начинает звучать всерьез. Пьеса становится суровым приговором советской действительности, а Подсекалов – «маленьким человеком» неблагополучного современного мира. В его уста Эрдман вкладывает монолог огромной обличительной силы: «Вот стою я перед вами, в массу разжалованный человек, и хочу говорить со своей революцией: “Что ты хочешь? Чего я не отдал тебе, революция, правую руку свою – и она голосует теперь против меня. Что же ты дала мне за это, революция? Ничего. А другим? Посмотрите в соседние улицы – вон она им какое приданное принесла. Почему же меня обделили, товарищи? А прошу я немного. Всё строительство ваше, все достижения, все мировые пожары, завоевания – все оставьте себе. Мне же дайте, товарищи, только тихую жизнь и приличное жалованье”». Далее идет прямой вызов: «Разве мы делаем что-нибудь против революции? Мы только ходим друг к другу в гости и говорим, что нам трудно жить. Потому что нам тогда легче жить. Ради бога, не отнимайте у нас последние средства к существованию, разрешите нам говорить, что нам трудно жить. Ну хотя бы вот так, шепотом: “нам трудно жить”. Товарищи, я прошу вас от имени миллиона людей: дайте нам право на шепот. Вы за стройкой его даже не услышите. Уверяю вас». Беззащитный перед бесчеловечной системой, вызывающий одновременно иронию и сочувствие, Подсекалов становится своеобразным протестантом. Он возражает властям, пусть шепотом, становится опасным для них, даже до своего монолога. Он защищает право на какую-то форму независимости, свободы от постоянного чувства страха и благодарности по отношению к власти. В рамках пьесы он меняется, как меняется и её автор, ставший, по мнению некоторых, в «Самоубийце» гением. А самоубийство в пьесе осуществляется. Один из персонажей её, Федя Петунин, «положительный тип», но только с «грустнотцой», в финале пьесы застрелился , оставив записку: «Подсекалов прав. Действительно жить не стоит». В то же время, по словам Н.Я. Мандельштам, «Самоубийца» – пьеса о том, «почему мы остались жить, когда всё толкало на самоубийство».

Естественно, пьеса вызвала травлю Эрдмана. В газете «Рабочая Москва» появилась статья «Попытка протащить реакционную пьесу. Антисоветское выступление в Театре им. Мейерхольда». Осенью 30-го г. Главрепертком запрещает «Самоубийцу». Отрицательные отзывы на пьесу дает Кирпотин (зав. сектора литературы Агитпропа), писатель Вс. Иванов. Несмотря на это в декабре 31 г. над пьесой начинает работать МХАТ, а в мае 32 г. – и театр Мейерхольда. Чтобы преодолеть цензурный запрет, Станиславский 29 октября 31 г. обращается с письмом к Сталину, защищая «Самоубийцу», ссылаясь на мнения Горького и Луначарского. На такое письмо не легко решиться; надо быть очень заинтересованным в разрешении пьесы. Тщетное заступничество. Сталин ответил 9 ноября, что пьеса «пустовата и даже вредна», что он о ней невысокого мнения и «так же считают товарищи». Но он позволил «сделать опыт», разрешил работать над постановкой «Самоубийцы», выделив для оценки результатов Кагановича (нашел специалиста – эстетика, сапожника по специальности!) и Стецкого (представителя Главреперткома, только что запретившего пьесу). Сталин сообщает Станиславскому, что Репертком считает пьесу «контрреволюционной», и по его (Сталина) мнению «отзыв Реперткома не далек от истины». При этом Сталин лицемерно добавляет, умывая руки: «Я в этом деле дилетант» (дескать, судить не могу - ПР). На самом деле – судил, безжалостно и беспощадно. В октябре 32 г., после закрытого просмотра в театре Мейерхольда, по личному распоряжению Сталина «Самоубийцу» окончательно запретили ( письмо Станиславского и ответ Стаина см. Геллер с. 127).

Были запрещены и другие произведения Эрдмана. По недосмотру два из них разрешил в 33 г. для альманаха «Год ХУ1» уполномоченный Главлита по издательству «Советская литература» Д.В. Романовский. Главлит отменил разрешение. Романовский получил нагоняй. Ему пришлось каяться: «Мною были разрешены к печати<...>две вещи {В.Масс...} и Н.Эрдмана “Заседание о смехе” и “Закон тяготения”. Главлитом, в порядке последующего контроля, печатание этих вещей было своевременно и правильно приостановлено. В соответствии с разрешениями (так! - ПР) директивных организаций эти вещи были изъяты. Я допустил грубейшую политическую ошибку, разрешив к печати “Заседание о смехе” и “Закон тяготения”, которые представляют собой антисоветские произведения. Я считаю совершенно правильным решение в отношении меня директивных партийных и советских инстанций. Представленную мне возможность дальнейшей работы я использую для того, чтобы повысить качество своей работы и успешно выполнять задания, возложенные на меня партией и правительством...» (Бох465).

Желание поставить «Самоубийцу» Эрдмана инкриминировалось Мейерхольду во время разгона его театра. Пьеса обвинялась в том, что она «выражала протест ликвидируемого класса против диктатуры пролетариата» и «рассматривалась рядом работников театра, очевидно, как определенное политическое выступление против линии партии»

В октябре 33 г. Эрдмана арестовали в Гаграх, на съемках фильма «Веселые ребята». Фамилии сценаристов, Эрдмана и В.З. Масса, были исключены из титров фильма. Как и в фильме «Волга-Волга», который делался тоже при участии Эрдмана. К нему, ссыльному, приехал режиссер Александров: наш фильм становится любимой картиной вождя; лучше, чтобы не было фамилии, понимаешь? И Эрдман сказал: понимаю. (269... где. См Лит.фронт, Блюм и Рассадин).

Кстати и с выходом фильма «Веселые ребята» в прокат не все было благополучно.. Фильм, поставленный молодым режиссером Григорием Мормоненко (псевдоним Александров, главные роли – Любовъ Орлова и Леонид Утесов), не понравился высокому начальству. Нарком просвещения Бубнов сказал о нем: «Это хулиганский и контрреволюционный фильм» и запретил его выпуск в прокат. Но у фильма нашлись защитники: начальник Главного управления культуры Б. Шумяцкий Горький. Они уговорили Сталина посмотреть «Веселых ребят» на квартире у Горького. Сталин пришел в восторг: «Посмотрел, точно в отпуске побывал». После этого судьба фильма была обеспечена. Александров и Орлова награждены орденами. На приеме артистов-орденоносцев, обращаясь к Орловой, Сталин якобы сказал: «Выполню любое ваше желание. Просите». Та попросила сведений о судьбе своего первого мужа, заместителя наркома земледелия, Андрея Берзина< арестованного и высланного несколько лет назад. Через несколько дней её вызвали на Лубянку. Принявший ее генерал сказал: «Гражданин Берзин отбывает ссылку в Казахстане. Если хотите, вы можете отправиться к нему». Орлова поблагодарила и поторопилась оставить кабинет. Возможно, и это миф. Но Александров и Орлова в дальнейшем оказались вне критики. Все их фильмы шли на «Ура». Триумфальный успех имел «Цирк» (в создании его сценария участвовали Ильф и Петров, Вал. Катаев, Бабель). Затем «Волга-Волга», другие фильмы. На всех их лежал отблеск одобрения Сталина (они и на самом деле нравились ему).

Три года драматург провел в Сибири, в ссылке (Енисейск), до 36 года. Потом его выпустили, с запретом проживать в шести наиболее крупных городах. Все же в 37 г. не арестовали. Он жил в Томске, Вышнем Волочке, Торжке, Рязани. В 38 г. нелегально приезжал в Москву, остановился у Булгакова. Тот послал Сталину письмо, просил для Эрдмана пощады. Никакого ответа. (провер в музее Бул)

В начале войны Эрдман, как ссыльный с неснятой судимостью, выслан из Рязани. Просился на фронт. Отказали. В августа 41 г. мобилизовали и направили в часть для бывших кулаков, священников, других лиц, «не вызывающих доверия». Оказался в Саратове, совсем больным и изнуренным. Неожиданная встреча там с артистами МХАТа, спасшими Эрдмана. Они хлопотали за него. В декабре 41 г. Эрдман вызван в Москву, в ансамбль песни и пляски НКВД, находившийся под особым покровительством Берия (там Шостакович, Юткевич, Рубен Симонов, Дунаевский, молодой Любимов). В ансамбле Эрдман остается до 48 г., сочиняет сценарии театральных представлений, правительственных концертов, выступлений «Цирка на льду», бесчисленных мультфильмов. Либретто фильмов «Актриса» (42), «Здравствуй, Москва» (46). Поденщина, поденщина! Отчетливое понимание качества своей продукции. В 47 г. работа в театре оперетты. Постановка «Летучей мыши» Штрауса (ее либретто, по мнению знатоков, – образец музыкального спектакля). Всё складывается относительно благополучно. В 51 г. Эрдман получает даже Сталинскую премию 2-й степени за сценарий фильма «Смелые люди» (50). После премии, ему дают наконец «чистый паспорт». В 54 г. Эрдмана заново принимают в Союз писателей. С 64 г. активная деятельность в Театре на Таганке: он консультирует своего друга Любимова, неофициальный член Художественного Совета театра. А пьесы «Мандат» и «Самоубийца» продолжают оставаться под запретом. Безуспешные попытки поставить их во время хрущевской оттепели. Спектакли в театрах Вахтангова и ... на Таганке запрещены. В одной из попыток восстановить пьесу Эрдмана на сцене в 80-е гг. принял участие и С.В. Михалков, но со своеобразной трактовкой Подсекалова как диссидента ( то ли Пастернака, то ли Солженицына), что вызвало возмущение Юр. Любимова. В 82 г. Плучек поставил «Самоубийцу» в театре Сатиры, но вскоре после премьеры пьесу вновь запретили. За границей Эрдмана не забывали. В 69 г. на русском языке «Самоубийцу» поставили в ФРГ. Позднее в Швеции. В СССР пьесы опубликованы только в 87 г., уже при Горбачеве, почти через 60 лет после их создания. Сочинения Эрдмана вышли лишь в 90-е гг. Умер он в 70-м г. В «своей постели», вернее – не в тюрьме. «Счастливая судьба» талантливого советского писателя. Здесь снова всплывает фамилия Михалкова. Он, стоящий в это время во главе Союза писателей, отказался подписать просьбу предоставить Эрдману место в больнице: «Я-я нич-ч-его не мог -гу сдел-лать, – говорил он, заикаясь, – ты пон-нимаешь, я даже Вер-ру Инбер с-с трудом ус-строил...А Эрдман-на я не могу».

На историю с «Самоубийцей» наслаивалось другое .Эрдман вместе с соавтором Массом в молодости писал шуточные иронические стихи, басни. Не то что антисоветские, но и не официальные:

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Пушкин пишет катенину виноват я перед тобою
После февральской революции его снова переименовали
Говорится об установлении путем экспертной оценки целесообразности засекречивания конкретных сведений
Запрещенная книга в россии
Изыматься из библиотек