<<<     ΛΛΛ     >>>   

По поводу запрещения “Телеграфа” ходило четверостишье:

Рука Всевышнего три дела совершила:

Отечество спасла,

Поэту ход дала

И Полевого задушила

Вероятно, правильнее было бы сказать придушила, т.е. задушила, но не до конца. Задушила “рука” “Московский телеграф”, но не Полевого. Бенкендорф оказался прав, предвидя будущее дерзкого журналиста. Полевой и ранее далек от всякой революционности, от “якобинизма”, в котором обвиняли его, от отрицания российского монархического правления. Но после запрещения “Телеграфа” он стал писателем того самого направления, к которому призывал его шеф Ш отделения. Полевой пишет произведения в духе “квасного патриотизма”, с которым ранее боролся. Позднее журнал “Живописное обозрение” все-таки разрешили. Он выходил в Москве с 1835 по1844 г. и Полевой в нем активно сотрудничал, по сути дела заведуя редакцией.

Опала прекратилась при поддержке Бенкендорфа, который передал царю статью Полевого о Петре 1, напечатанную в “Живописном обозрении”. Николай велел сообщить автору о своем благоволении(Скаб. 244). В 1836 г., при помощи Бенкендорфа,Полевой добился того, чтобы его статьи проверяла цензура Ш отделения. Полевой хочет писать историю Петра 1. Об этом он сообщает Бенкндорфу, прилагая подробный план.Пишет о желании посвятить этот труд царю. Не хочет оплаты, только просит покрыть издержки по изданию. Понимает, что без согласия царя его замысел невыполним. Собира-ется работать в архивах. По его замыслу в его “Истории...” современность будет отражаться в прошлом: ровно через 100 лет Петр Великий ожил в Николае.

Не исключено,что замысел истории Петра подсказал Полевому Бенкендорф, недовольный согласием царя, поручившего работать над петровской темой Пушкину. Бенкендорф недоволен и Карамзиным за его нерасположение к иностранцам на русской службе. Может быть, шеф Ш отделения думал о новом официальном историографе и прочил на это место Полевого. Во всяком случае поданный Бенкендорфу план вполне соответствовал официальной версии трактовки исторических событий (Петр Великий, возродившийся в Николае Великом).

В начале 1836 года Бенкендорф подает царю всеподданейшую записку, сообщая о просьбе Полевого и осторожно поддерживая его замысел. Но Николай отверг просьбу, под предлогом того, что история Петра уже поручена Пушкину и не следует его обижать, лишая этого поручения; двоим же давать подобное задание он считает неуместным. Сообщая Полевому об отказе царя, Бенкендорф пишет в чрезвычайном любезном тоне, как бы утешая своего адресата. Он не отвергает возможности неофициальной рабты над темой Петра, говорит о просвещенном уме Полевого, глубоких познаниях (дескать при таких познаниях и архив не нужен), предлагает обращатся к нему, если понадобятся какие-либо отдельные сведения. Письмо заканчивается выражением глубокого почтения: с совершенным уважением и преданностью ваш покорнейший слуга и пр.

Осенью 1836 г. Николай приезжает в Москву. Его сопровождает и Бенкендорф, который спрашивает у своего московского сотрудника о Полевом. Тот отвечает, что Полевой заведует редакцией “Живописного обозрения” и пишет там прекрасные статьи. Хвалит Полевого и московский обер-полицеймейстер . Бенкендорфу показывают журнал со статьей Полевого “Памятник Петру Великому в Петербурге”. Бенкендорф, просмотрев ее, воскликнул: сейчас же представлю ее царю. Позднее он сообщил чиновникам, что царь остался очень доволен статей, изъявил свое благоволение автору.За Полевым отправлен специальный фельдегерь, он привез Полевого к Бенкендорфу и тот передал ему слова царя.

Брат Полевого, Ксенофонт, вспоминал, что вообще Бенкендорф, бывая в Москве, очень любезно беседовал с Полевым о разных предметах, поручал ему составление статей о пребывании царя в Москве, обходился с ним как с человеком уважаемым, не подозрительным для правительства. Ксенофонт мог и приврать, но дошедшие письма Бенкендорфа Полевому не противоречат воспоминаниям Ксенофонта.

Осенью 1837 г. Полевой переехал в Петербург, где прожил остальную часть жизни (ум.в 1846 г.). Покровительство Бенкендорфа, Ш-го отделения смягчало гонения Уварова,по-прежнему враждебному Полевому( приказал не объявлять его имени в числе сотрудников журналов, не ставить его подписи под написанными им статьями). Полевой становится союзником Булгарина и Греча, участвует в их изданиях,негласно заведует редакцией “Северной пчелы” и “Сына отечeства”. Чтобы не подвергаться по этому поводу преследованиям Уварова, издатели просят помощи Бенкендорфа. Их поддерживает Дубельт. Но Бенкендорф заявляет, что в данном случае он не может вмешиваться. Немного позднее Ш отделение, видимо, вмешалось: Булгарин с Гречем все же подписали с Полевым контракт на его негласное заведование.

Зимой 1838 г. Бенкендорф устроил так,что Николай присутствовал на первом представлении пьесы Полевого “Дедушка русского флота” и одобрил к представлению “Парашу Сибирячку”. Бенкендорф передал Полевому благодарность царя, приказавшего тому и далее писать для театра. Николай обещал читать всё написанное Полевым и переданное ему через Бенкендорфа. Полевому пожалован бриллиантовый перстень стоимостью в 2500 руб. Вскоре одобрена и быстро поставлена пьеса“Иголкин”, прочитанная царем. Тот с семьей присутствовал на спектакле, выразил чрезвычайное удовольствие, аплодировал, смеялся, велел передать автору свое одобрение. “Дедушка...”, “Иголкин” становятся любимыми пьесами зрителей, многократно ставятся. Царь говорит о необыкновенном сценическом даровании Полевого: ему вот что писать надобно, а не издавать журналы. Стихи Полевого в честь адмирала Крузенштерна доложены царю, который похвалил их. Знакомство Полевого с А.Ф. Орловым, будущим приемником Бенкендорфа. Субсидия от имени царя (2 тыс. руб), добытая ему Бенкендорфом, когда Полевой зимой 1840-1841 г. заболел (или сделал вид, что заболел).

Не забывал Полевой и своего давнего плана. Он обращается к Дубельту , а затем к Бенкендорфу по поводу задуманного им труда “История Петра Великого”. Напоминает, что право заниматься в архивах по истории Петра было дано Пушкину, который скончался. Вновь просит разрешить доступ в петербургские и московские архивы. Бенкендорф его одобряет, выражает надежду, что он будет первым читателем труда Полевого, а царь - вторым. Доклад Бенкендорфа царю о просьбе Полевого, явно в духе его поддержки. Николай: “Переговорим”. Но после беседы с Бенкендорфом разрешения не дал. Его явно не удалось уговорить. Полевой очень огорчен, но в письме брату, Ксенофонту подтверждает, что решимость его тверда, он намерен закончить труд, “а царь добрый и великодушный, конечно, не оставит его вниманием”.

О возможных причинах благоволения Бенкендорфа к Полевому говорилось выше. Может быть оно отчасти “в пику” Уварову. Подводя итог следует добавить. Не исключено, что проза Полевого, даже в большей степени, чем проза Булгарина, просто нравилась Бенкендорфу. Она на самом деле довольно занимательна и не случайно, как и его пьесы, пользовалась у публики таким успехом. Во всяком случае можно бы сказать, что Ш отделение относилось к Полевому как мать родная, а министерство просвещения (Уваров) как мечеха. Уварова явно раздражала независимость Полевого, его “дерзость”, сказывавшаяся в полемике. Уваров вообще не терпел независимости. Это проявилось и в его отношениях с Пушкином. В какой-то степени могло раздражать и неприятие Полевым “квасного патриатизма”, противопоставления ему патриотизм истинного, не отвергающему европейских ценностей. Самое же главное, видимо, заключалось в том, что Уваров, начиная с доклада 1832 г., строил свою карьеру на критике московской журналистики, московского университета. Полевой и Надеждин - самые видные представители московскй журналистики. И оба за это поплатились.

В 1836 г. кара обрушилась на журнал Н.И.Надеждина “Телескоп” за публикацию в 15 номере (сентябрьском) “Философического письма” П.Я.Чаадаева (в переводе Н.Х.Кетчера ; письмо на французском языке). Оно написано в мрачном, пессимистичном духе. Воспринято, “как выстрел в ночи”, как призыв о помощи с тонущего корабля (см. Былое и думы”) . В письме шла речь об ужасном положение России, об ее изолированности от истории всего человечества, европейских народов. И прошлое, и настоящее, и будущее России(последнее, если она пойдет по прежнему пути) описывается в самых темных красках (цитируй). Уже такое изображение кореннымобразом противоречило официальной позиции (власти вообще не любили вспоминать о неблагополучных периодах истории страны; взгляд на историю России сформулирован Бенкендорфом примерно так: прошлое ее всегда хорошо, настоящее превосходно, будущее настолько прекрасно, что даже представить себе невозможно, - вот точка зрения, с которой должна изображаться отечественная история). Но дело было не только в этом. Причину происходящего автор письма видел в изолированности России от Европы, европейского просвещения, европейской религиозности, т.е. католицизма (курсив мой -ПР). Такие утверждение были восприняты как угроза православию (стоящему в формуле Уварова на первом месте). Ф.Ф. Вигель, занимавший различные высокие посты, в частности вице-директора и директора Департамента иностранных вероисповеданий (1829-1840) воспринял письмо Чаадаева именно как антиправославное. Он отправил письмо со своими комментариями петербургскому митрополиту Серафиму. В статье Чаадаева, писал Вигель, русский народ “поруган им, унижен до невероятности”; богомерзская статья, “ужаснейшая клевета на Россию”, “жесточайшее оскорбление нашей народной чести”. По словам Вигеля, он думал, что статья написана иностранцем, но оказалось, что русским, Чаадаевым; даже“среди ужасов французской революции, когда попираемо было величие Бога и царей, подобного не было видано. Никогда, нигде, ни в какой стране никто толикой дерзости себе не позволял” (Скаб.245.). Далее Вигель продолжал в том же духе. Он делал вывод: причина письма - отступничество Чаадаева от веры отцов, переход в латинское вероисповедание (т.е. в католичество). О том, что безопасность, величие, целостность России неразрывно связана с восточной верой, с православием. И эти хулы на отечество и веру изрыгаются в Москве, древней столице православных царей. Сама церковь вопиет о защите. “Вам предстоит,- обращался Вигель к Серафиму, - обязанность объяснить правительству пагубные последствия, которые проистекут от дальнейшей снисходительности” и указать на средства к обузданию “таких дерзостей”(Скаб 245). Серафим обратился к Бенкендорфу, сообщая о статье Чаадаева и о другой, в том же номере, в которых содержатся оскорбления народной чести, правительства, православной веры; все это “поругано. уничтожено, оклеветано, с невероятною дерзостью”. В письме Чаадаева, по словам Серафима, суждения “столько опасны, безрассудны, преступны (...),что я не могу принудить себя даже к тому, чтобы хотя одно из них выяснить для примера” ( Серафим просто ссылается на страницы, 280-299, где такие суждения, по его мнению, “в особенности”). Чаадаеву и его статье посвящена бо`льшая часть письма. Но идет речь и о другой, “Мнение иностранца о русском правлении”, на странице 386. Персказывается ее содержание: у русских есть свой центр - император; к нему сводится всё; учреждения совещательного сейма, составление общего законоположения, одной церкви для всей российской империи и для всех ее народов - всё это представляется безумным и невозможным. Т.е. статья о неограниченном самодержавном правлении в России. Констатация фактов, без особых выводов и оценок. Но и это, особенно в одном номере с письмом Чаадаева, воспринимается как крамола.

Вместе с письмом Бенкендорфу Серафим посылает 15-й номер “Телескопа” и все места, отмеченные в нем, просит довести до сведения императора. Так и было сделано.“Телескоп”тотчас же запрещен.Цензор его Болдырев отставлен, Надеждин сослан в Усть-Сысольск(до каких пор). По преданию, во время допроса Надеждин заявил,что поместил письмо и сочувственное примечание к нему редакции ( Чаадаев там назывался великим мыслителем и выражалась надежда на его дальнейшее сотрудничество) из-за недостатка подписчиков: оно либо проскочит и оживит дела журнала, либо его запретят, вызвав всеобщее сочувствие к “Телескопу” (пан или пропал) Скаб246. Версия вряд ли вероятная. Вероятнее, что Надеждин просто не понял религиозно-общественного звучания письма. Оно в чем-то перекликалось с философской диалектикой Надеждина (свет и тяжесть, материя и дух). Следует отметить, что и на самом деле о социальной проблематике в письме речь не шла, о ней автор вряд ли думал.

Чаадаев был подвергнут домашнему аресту, с него взяли обязательство ничего не писать. Почти сразу возникла версия о сумасшествии Чаадаева.22 октября 1836 г. Бенкендорф писал московскому генерал-губернатору. кн. Д.В. Голицыну: о том, что письмо Чаадаева не могло быть написано человеком, сохранившим рассудок; что москвичи поняли это и выражают “искреннее сожаление о постигшем его расстройстве ума, которое одно могло быть причиною написания подобных нелепостей”. Бенкендорф сообщает, что императору угодно, “дабы вы поручили лечение его искусному медику”, который каждое утро должен посещать Чаадаева. Николай выражает лицемерную заботу, предписывая сделать распоряжение, чтобы Чаадаев не “подвергал себя вредному влиянию нынешнего холодного и сырого воздуха”, “чтоб были употреблены все средства к восстановлению его здоровья”. О состоянии здоровья Чаадаева приказано ежемесячно докладывать царю (одна из первых “психушек”). Надзор длился недолго,через два месяца Голицын выпросил у царя отмены “медицинского наблюдения”

28 ноября 1836 г. в Петербурге были созваны все издатели столичной периодики,чтобы довести до их сведения высочайшее повеление о запрещении “Телескопа” и предостеречь от подобной участи.

Несколько нарушая хронологию, остановимся на цензурной судьбе М.Ю. Лермонтова. Определяющую роль в ней сыграло стихотворение“Смерть поэта”(1837). Но и до него происходили столкновения с властями из-за других лермонтовских произведений. Прежде всего по поводу пьесы ”Маскарад”. Первая редакция ее подана в драматическую цензуру при Ш отделении в октябрe 1835 г. Рукопись драмы до нас не дошла. Известно,что в ней было три акта. Сохранился подробный отзыв о ней цензора Е. Ольдекопа. Он в своем докладе излагает содержание пьесы, а в конце делает вывод:”Не знаю, может ли пройти пьеса даже с изменениями; в особенности сцена, когда Арбенин кидает карты в лицо князю, должна быть совершенно изменена <...> Я не могу понять, как мог автор бросить следующий вызов костюмированным в доме Энгельгартдов”. Далее идет цитата : “Я объявить вам, князь, должна <...> Как женщине порядочнoй решиться Отправиться туда, Где всякий сброд, Где всякий ветренник обидет, осмеет...”.Пьеса была запрещена из-за “непристой-ных нападок” на костюмированные балы в доме Энгельгардтов и “дерзостей противу дам высшей знати”.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Затем вновь обсудить его на литературной комиссии
Головнин подал всеподданнейший доклад
Может председатель комитета о печати
Плохо выступала на митинге писателей
Первая жена писателя сталина разговор