Пиши и продавай!
Пиши и продавай! |
|
|
мало тешил он меня! Пришлось бежать мне, негодуя И участь горькую кляня. Прелестный куст, не спорь с грозою: Пред слабостью бессилен гнев. Клонись под ветрами главою, Чтоб выжить, беды одолев. Я часто проливаю слезы, Былые вспоминая дни: Тогда я видел только розы, А ныне -- тернии одни. 4 Живу, судьбе моей покорен, Я от тебя вдали, но все ж Пустил ты в сердце прочный корень И в памяти ты не умрешь! Так зеленей и взоры радуй! Хочу, чтоб вынес бурю ты И стал моей зимы усладой, Даря мне пышные цветы*. Желание исполнилось, розовый куст расцвел вновь, а дети снова припали к материнской груди. Поездка в Швейцарию стала одним из счастливейших событий в жизни моей матери. Бабушка моя принадлежала к числу умнейших и любезнейших женщин своего времени; дядя мой, Эльзеар де Сабран, не по годам прозорливый, учил старшую сестру постигать красоты незнакомого ей величественного края. Рассказы матушки об этой поре были исполнены поэтического очарования; на смену трагедии пришла пастораль. Узы дружбы связывали госпожу де Сабран с Лафатером, и она * Перевод М. Гринберга. 59 отвезла свою дочь в Цюрих, дабы представить ее оракулу тогдашней философии. Взглянув на матушку, великий физиогномист воскликнул, обращаясь к госпоже де Сабран: -- О сударыня! Вы счастливейшая из матерей! Дочь ваша -- само чистосердечие! Никогда еще я не видел лица столь прозрачного -- по нему можно читать мысли. Возвратившись во Францию, матушка поставила перед собой две цели, сливавшиеся для нее воедино: вернуть мне утраченное наследство и дать мне образование. Достижению этих целей она посвятила свою жизнь; ей я обязан всем, что знаю и имею. Матушка сделалась центром кружка, в который входили замечательнейшие люди того времени, и среди них господин де Шато-бриан, остававшийся ее другом до последних дней. Даровитая художница, она ежедневно проводила по пять часов после полудня перед мольбертом. Она чуждалась света: он смущал, утомлял, пугал ее. Она слишком скоро постигла его сущность. Эта ранняя опытность легла в основу ее мрачной философии; впрочем, от рождения до последних дней жизни она отличалась великодушием -- добродетелью людей преуспевающих. Робость ее сделалась среди домашних притчей во языцех: родной брат говорил, что гостиная для нее страшнее эшафота. При Империи матушка и ее друзья постоянно находились в оппозиции и не скрывали своих взглядов; после гибели герцога Энгиенского матушка ни разу не бывала в Мальмезоне и не виделась с госпожой Бонапарт. В i8n году, дабы избавиться от преследований имперской полиции, она отправилась вместе со мной в Швейцарию и Италию; она объездила все уголки обеих этих стран, взбиралась на ледники, в том числе на вершину Мон-Гри, находящуюся между водопадом Точчья и деревней Обергестлен, что в Верхнем Вале, одолевала пешком или верхом самые опасные альпийские перевалы, не выказывая ни страха, ни усталости: ей не хотелось ни помешать мне увидеть все это, ни оставить меня одного. Зиму она провела в Риме, где в ее гостиной стало собираться очаровательное общество; хотя она была уже немолода, чистота ее черт поразила Канову. Ей нравилось простодушие великого скульптора, ее пленяли его венецианские рассказы. Однажды я сказал ей: -- С вашим романическим воображением вы, чего доброго, выйдете за Канову! -- Не дразни меня,-- отвечала она,-- не будь он маркизом д'Искья, я бы за себя не поручилась. В этом ответе сполна высказалась вся ее душа. Матушки не стало 13 июля i8a6 года. Умерла она от той же болезни, что и Бонапарт. Недуг этот, давно подтачивавший ее здоровье, обострился из-за трагической гибели моей жены и моего единственного сына; она отдавалась страданию так же глубоко, как 60 Матушка сделалась центром кружка |
|
|
|
|
