<<<     ΛΛΛ     >>>   

52 Солженицын А. И. Архипелаг ГУЛАГ. 1918—1956. Опыт художественного исследования. М.: Советский писатель — Новый мир, 1989. Т. 3. С. 100—101.

53 Подробнее о парадигмах управления э традиционном обществе см.: Kozlov V. A. Denunciation and Its Functions in Soviet Governance: From the archive of the Soviet Ministry of Internal Affairs, 1944—1953 // In Stalinism: New Directions / Ed. By Sheila Fitzpatrick. Routledge; London; New York, 2000.

54 См. записку Сталина Ягоде й Евдокимову от 8 декабря 1929 г. // РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 170. Л. 47, 50-54.

50:

революционерами» нести бремя даже традиционного патернализ-.ма. После того, как «Вождь народов» сначала объявил себя глухим к эпистолярным протестам заключенных, а затем и к их голодовкам и обструкциям, политические заключенные «нового призыва» практически отказались и от популярных в 1920-е гг. форм борьбы. Начав после 1936 г. массовый перевод политических заключенных из политизоляторов в концентрационные лагеря, власть в свойственной ей символической манере в принципе отвергла любые притязания «контрреволюционеров» на особый политический статус. А в обстановке Большого террора и массового уничтожения политических заключенных само допущение того, что подобные протесты хоть сколько-нибудь значимы для власти, выглядело и было абсурдом. Сталинизм архаизировал отношения в социуме, отбросил его к примитивным формам общественного бытия и, вместе с другими атрибутами цивилизации, «упразднил» и сообщество политических заключенных, объявив ему, как и прочим осужденным, лишь производственную функцию. Одновременно сталинская система попыталась разрушить не только сообщество политических заключенных, но даже и традиционный «воровской мир», усиленно культивируя утопические идеи трудовой «перековки» уголовников.

Во второй половине 1930-х гг. всему населению архипелага пришлось искать новые формы борьбы (не за свои права, просто за выживание!), основанные на гипертрофии производственных функций советской пенитенциарной системы. Жестокость новой Системы смягчалась только ее потребностью в нобом и новом «рабочем мясе», а невыносимость рабского труда компенсировалась многочисленными «неуставными» нарушениями режима содержания во имя выполнения производственных планов. Строго говоря, новые формы борьбы за более благоприятные условия «отсидки» «неполитическая» часть населения ГУЛАГа (назовем ее так, чтобы отделить от идейных противников режима, вроде меньшевиков, троцкистов, националистов, монархистов и т. д.) начала вырабатывать уже на рубеже 1920—1930-х гг. Модель подобных форм сопротивления, фактически, борьбы за выживание, впервые возникла не в ГУЛАГе, а в районах кулацкой ссылки, где власть отрабатывала «мягкие», «колонизационные» формы использования принудительного труда. -

Лейтмотивом официальных документов начала 1930-х гг. о стихийных выступлениях и волнениях сосланных «кулаков» была мысль о том, что волынки сосланные кулаки устраивают «на почве невыносимых условий». Зато отказ товарищей по не-

51-

счастью поддержать бунтовщиков обычно был связан с более сносными условиями существования — «здесь им живется хорошо»55. Массовые побеги из гиблых мест и спорадические массовые беспорядки, сигнализировали властям о невыносимости конкретных ситуаций, совершенно исключавших приспособление и адаптацию к неволе. В ответ власти предложили «хозяйственное устройство» в обмен на добросовестный труд в местах принудительной колонизации. В итоге индивидуальные надежды терпеливых крестьян («лишь бы места подходили для пашни, да давали хлеба, а тайгу расчистить можно, лес близко, строиться будет легко, земля свежая и хлеб будет родиться»56) блокировали организованный социальный протест57.

Относительный успех полицейского умиротворения кулацкой ссылки в первой половине 1930-х гг. убедил власти в эффективности выбранных форм «коррекции» массового поведения в сфере принудительного труда. Полицейские усилия были сосредоточены на подавлении организованных групп сопротивления, расколе и расслоении вверенных «контингентов», раздроблении единой протестной воли на миллионы индивидуальных надежд. Более сносные условия выживания обменивались на «добросовестный труд» и готовность сотрудничать с властями. «Умиротворение» ГУЛАГа, превращавшегося по воле «начальства» в гигантскую стройку и массовое производство, было реализацией фактически той же схемы. А то, что власти оценивали как производственную эффективность принудительного труда, всецело зависело от, казалось бы, эфемерного психологического фактора — надежды заключенных, используемых на важнейших народно-хозяйственных объектах, на более высокое «качество жизни» в неволе и/или сокращение срока отсидки — в «благодарность» за лояльность и трудовое усердие.

В конце 1930-х гг. «бунтовские» и «заговорщические» традиции сопротивления почти сошли на нет. Известные нам эпизоды имели периферийный характер и были скорее исключением из правил. Зато на первое место выдвинулись групповые и индивидуальные отказы от подневольного «труда на благо Родины». В 1939 г. (после отмены так называемых зачетов рабочих дней и условно-досрочного освобождения) отказы от работы вообще стали массовой формой сопротивления гулаговского населения (в основном, его неполитической части) новым неблагоприят-

f      55 ГАРФ. Ф. А-393. Оп. 43а. Д. 1798 Л. 152-152об.

56 ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 9. Д. 45. Л. 109.

57 Подробнее см.: Козлов В. А. Введение // История сталинского ГУЛАГа. Т. 6.

ш

ным веяниям в пенитенциарной политике властей. В циркуляре 3-го отдела ГУЛАГа НКВД СССР № 148 об усилении борьбы с побегами и нарушениями лагерного режима отмечалось «резкое сопротивление» отмене зачетов со стороны «наиболее злобно настроенной части заключенных»: побеги, злостный саботаж, организация эксцессов и неподчинения распоряжениям администрации. Особенно тревожил гулаговское начальство тот факт, что «заключенные, осужденные за антисоветские преступления, вели активную агитацию среди хорошо работающей части лагерников, склоняя последних к групповым отказам от работы, невыполнению норм, ссылаясь при этом на отсутствие перспектив досрочного освобождения»58.

«Упертая» власть ответила террором. Были вынесены показательные смертные приговоры в отношении некоторых «злостных отказчиков» и подстрекателей к отказам от работы. Однако, как показали последующие события, репрессии проблемы не решили и на протяжении 1940-х гг., руководствуясь производственными соображениями, сначала «в порядке исключения», а потом на все более систематической основе, «начальство» вынуждено было вернуться к практике зачетов. Фактически, это один из наиболее важных примеров успешного сопротивления узников ГУЛАГа неприемлемым для них условиям заключения. Тысячи разбитых приказом НКВД надежд обернулись для власти пассивным массовым сопротивлением, фактически подрывавшим устои нового, созданного при Сталине и под Сталина «экономического уклада».

«БУНТОВЩИКИ» И «ПАТРИОТЫ»: РАЗМЕЖЕВАНИЕ ЗАКЛЮЧЕННЫХ В ГОДЫ ВОЙНЫ

С началом Великой Отечественной войны у заключенных, особенно у осужденных за контрреволюционные преступления, появилась вполне понятная боязнь, что неудачи первого периода войны и быстрое наступление немцев могут спровоцировать власть на акции массового уничтожения в местах заключения, оказавшихся в непосредственной близости от районов боевых действий. В лагерях широко распространялись слухи об уже имевших место массовых акциях, о секретном приказе НКВД — уничтожать заключенных в случае приближения немцев. Слухи были основаны как на подлинных фактах расстрелов заключенных (и политических, и уголовных), так и на долетавших до

58 ГАРФ. Ф. Р-9401. On. 1а. Д. 50. Л..204.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Идти с ним к милиции
Именно он озвучил традиционный для большинства волнений такого рода просоветский миф
Провокационные призывы громить милицию
9 человек было ранено960