<<<     ΛΛΛ     >>>   

фамилией — Бурбонами. Надеясь на признательность с их стороны, князь сделал возможное и невозможное, проявив чудеса дипломатии. Что ж, признательность со стороны новых властителей Франции не замедлила последовать. Талейран вновь стал министром иностранных дел и даже главой правительства. Теперь ему предстояло решить сложнейшую задачу. Государи собрались в Вене на конгресс, который должен был решить судьбы Европы. Слишком уж сильно перекроили Французская революция и император Наполеон карту мира. Победители мечтали урвать себе кусок побольше от наследства поверженного Бонапарта. Талейран представлял побеждённую страну. Казалось, князю остаётся лишь соглашаться. Но Талейран не считался бы лучшим дипломатом Европы, если бы это было так. Искуснейшими интригами он разъединил союзников, заставив их забыть о своей договорённости при разгроме Наполеона. Франция, Англия и Австрия объединились против России и Пруссии. Венский конгресс заложил основы политики Европы на ближайшие 60 лет, и министр Талейран сыграл в этом решающую роль. Именно он, чтобы сохранить сильную Францию, выдвинул идею легитимизма (законности), при котором все территориальные приобретения со времён революции признавались недействительными, а политическая система европейских стран должна была остаться на рубеже 1792 г. Франция тем самым сохраняла свои «естественные границы».
Может быть, монархи и считали, что таким образом революция будет забыта. Но князь Талейран был мудрее их. В отличие от Бурбонов, которые всерьёз восприняли принцип легитимизма во внутренней политике, Талейран на примере «Ста дней» Наполеона видел, что было бы безумием возвращаться назад. Это только Людовик XVIII считал, что вернул себе законный трон своих предков. Министр иностранных дел прекрасно знал, что король сидит на троне Бонапарта. Развернувшаяся в 1815 г. волна «белого террора», когда самые популярные люди пали жертвой произвола озверевшего дворянства, вела Бурбонов к гибели. Талейран, надеясь на свой авторитет, попытался втолковать неразумному монарху губительность такой политики. Напрасно! Несмотря на своё аристократическое происхождение, Талейран был настолько ненавистен новой власти, что она разве что не требовала его головы у короля. Ультиматум министра, требовавшего прекратить репрессии, привёл к его отставке.
«Благодарные» Бурбоны на 15 лет вышвырнули Талейрана с политической арены. Князь был удивлён, но не расстроен. Он был уверен, несмотря на свои 62 года, что его время ещё придёт.
Работа над «Мемуарами» не оставила князя в стороне от политической жизни. Он пристально наблюдал за положением в стране и присматривался к молодым политикам. В 1830 г. грянула Июльская революция. Старый лис и здесь остался верным себе. Под грохот пушек он сказал своему секретарю: «Мы побеждаем». «Мы? Кто же именно, князь, побеждает?» «Тише, ни слова больше; я вам завтра это скажу». Победил Луи-Филипп. 77-летний Талейран не замедлил присоединиться к новому правительству. Скорее из интереса к сложному делу он согласился возглавить труднейшее посольство в Лондоне. Пусть разгулявшаяся свободная пресса поливала старого дипломата грязью, припоминая его былые «измены», Талейран был недостижим для неё. Он уже стал историей. Его авторитет был так высок, что одно выступление князя на стороне Луи-Филиппа было расценено как знак стабильности нового режима. Одним своим присутствием Талейран заставил заартачившиеся было европейские правительства признать новый режим во Франции.
Последней блестящей акцией, которую удалось провернуть видавшему виды дипломату, было провозглашение независимости Бельгии, которая была очень выгодна для Франции. Это был потрясающий успех!
Не будем очень строго судить Талейрана. Трудно порицать человека за то, что он слишком умён и прозорлив. Политика была для Талейрана «искусством возможного», игрой ума, способом существования. Да, он действительно «продавал всех, кто его покупал». Его принципом всегда была прежде всего личная выгода. Правда, сам он говорил, что Франция стояла для него на первом месте. Кто знает... Любой человек, занимающийся политикой, непременно оказывается запачканным грязью. А Талейран был профессионалом.
«Неужели князь Талейран умер? Любопытно узнать, зачем это ему теперь понадобилось?» — пошутил язвительный насмешник. Это высокая оценка человека, который хорошо знает, что ему надо.
Это была странная и загадочная личность. Сам он так выразил свою последнюю волю: «Я хочу, чтобы на протяжении веков продолжали спорить о том, кем я был, о чём думал и чего хотел». Споры эти длятся и сегодня.

СИМОН БОЛИВАР

Твоё имя — бриллиант —  неподвластно «волнам времени, вымывающим из памяти имена всех королей». Эти строки кубинский поэт-романтик Хосе Мариа Эредиа посвятил своему современнику Симону Боливару. Поэтиче-
ское пророчество сбылось. Волны времени не только не унесли в бездонную Лету имя великого Освободителя Латинской Америки, но, более того, придали ему ещё большее сияние, открыв для потомков новые, неведомые дотоле грани его таланта.
544

Хосе Жиль де Кастро. Боливар".
Симон Боливар родился 24 июня 1783 г. в городе Каракасе в аристократической семье, предки которой обосновались в Венесуэле ещё в XVI в. Знатность и материальный достаток, казалось бы, гарантировали ему безоблачную жизнь. Однако вскоре последовала череда утрат: в 1786 г. умер отец, в 1792 г. — мать, а через год — опекавший Симона дедушка.
Лишённый родительской ласки мальчик взрослел быстрее своих сверстников. Он получил хорошее домашнее образование, его учителями были Андрес Бельо, поэт, филолог, юрист, и Симон Родригес, автор философских и педагогических трудов. Годы спустя Боливар писал о Родригесе: «Ему я обязан всем... Он сформировал моё сердце для свободы, для справедливости, для великого, для прекрасного».
Учитель и ученик неоднократно бывали в Европе. В 1806 г. в Риме, на Священной горе, Боливар, обращаясь к Родригесу, торжественно произнёс: «Клянусь перед Вами и перед Богом моих родителей, клянусь ими, клянусь моей честью, клянусь Родиной, что моя рука и моя душа не будут знать устали до тех пор, пока не будут порваны угнетающие нас цепи испанского рабства».
Более трёх веков большая часть народов Нового Света находилась под властью Испании. За это время возникли неразрешимые противоречия между
метрополией и колониями. Креолов — выходцев с Пиренейского полуострова, обосновавшихся в Америке, — особенно раздражали ограничения в области торговли и в политической сфере. Первые сводились к запрету торговли с другими государствами, вторые фактически закрывали креолам доступ к руководящим должностям в колониальной администрации. Индейское коренное население не могло смириться с посягательством на их землю и свободу; негры-рабы — с жестоким обращением и эксплуатацией. Столь же ненавистны для латиноамериканцев были и многочисленные запреты в культурной жизни. После начала Великой французской революции в Испании и её колониях было запрещено почти всё французское:   от   «Декларации  прав  человека  и гражданина» до жилетов по последней парижской моде, не говоря уже о книгах и газетах.
Боливар и другие руководители войны за независимость (Франсиско де Миранда, Антонио Нариньо, Хосе де Сан-Мартин, Бернардо О'Хиггинс, Антонио Хосе Сукре) были убеждены в том, что успешный исход борьбы народов Испанской Америки за освобождение немыслим без их солидарности и единства. Уже в 1812 г. Боливар говорил о том, что Венесуэла и «вся Америка» сражаются за общее дело.
В письме с Ямайки 6 сентября 1815 г., ставшем одним из программных документов войны за независимость, Боливар задолго до её исхода утверждал: «Судьба Америки определилась окончательно. Узы, соединявшие её с Испанией, порваны».
И Боливар, и многие его соратники в начале XIX в. надеялись на помощь США — первой республики в Западном полушарии. «Мы одиноки, мы вынуждены обращаться за помощью к Северу прежде всего потому, что они наши соседи и братья, а также в связи с тем, что у нас нет ни средств, ни возможностей для контактов с другими странами», — писал Боливар. Однако, объявив о нейтралитете, «соседи и братья» фактически встали на сторону Испании.
Уже в 20-е гг. XIX в. Боливар довольно точно предсказывал основные направления территориальной экспансии США в Новом Свете. «Посмотрите внимательно на карту, — говорил он своему адъютанту генералу О'Лири. — На севере вы увидите США, нашего могучего соседа, дружба которого с нами основана на арифметике: даю тебе столько-то, взамен хочу вдвое больше. Соединённые Штаты захватили Флориду... зарятся на Кубу и Пуэрто-Рико. Если мексиканцы позволят, то они присвоят Техас, да, пожалуй, и всю Мексику».
«Родина, независимость, свобода!» — под этими лозунгами проходили годы войны — 1810—1826. Чередовались победы и поражения, неудачи и успехи. В те времена Боливар был поистине вездесущ. «Он жил как бы среди сполохов пламени и сам был пламенем», — писал о нём Хосе Марти. 15 лет героического служения, 472 битвы — таков послужной список Боливара — солдата и полководца. С его именем связано и образование целого ряда не-
545

зависимых государств Южной Америки — Боливии, Венесуэлы, Колумбии, Перу, Эквадора.
Хрупкий суверенитет молодых республик мог в любой момент не выдержать экономического и политического, а порой и военного давления наиболее сильных европейских держав, в основном поддерживавших Испанию в её многолетней кампании по удержанию колоний. (Да и США не оставались в стороне.) В Европе, как известно, все вопросы, касающиеся международных отношений, решались в те годы в рамках «Священного Союза». Отсюда стремление Боливара создать «Священный Союз народов», который мог бы противостоять «Священному Союзу» монархов.
Дважды он пытался практически осуществить идею латиноамериканского единства. Прежде всего он хотел добиться этого путём включения в широкую конфедерацию испаноязычных государств Западного полушария. Своеобразной её моделью могла стать так называемая «Великая Колумбия» — созданное Боливаром государство, в которое вошли на добровольных началах Венесуэла, Колумбия, Панама и Эквадор. Оно просуществовало с 1821 по 1830 г.
Слабость и преждевременность этого объединения выявились очень быстро. Огромные расстояния и отсутствие широкой сети путей сообщения, экономическая разруха, появление на местах многочисленных каудильо, выступавших против центрального правительства, — всё это вело к раздробленности, раздорам, а в конечном итоге и к распаду «Великой Колумбии».
Ещё раз Боливар попытался вдохнуть жизнь в идею латиноамериканского единства в 1826 г. на созванном по его инициативе Панамском конгрессе. В его планах было учреждение регулярно созываемого конгресса всех государств Латинской Америки в Панаме, т. е. в самом центре Нового Света. В случае общей опасности там должны были концентрироваться силы для её нейтрализации, а в мирное время конгресс играл бы роль посредника и третейского судьи. В случае надобности предполагалось предоставить в его распоряжение армию и флот. Но всё осталось только в области проектов. На конгрессе присутствовали только делегаты Колумбии, Перу, Мексики и Центральноамериканской федерации, что разрушило планы Боливара. С грустью писал он, что был в этот момент «похож на того сумасшедшего грека, который, сидя на скале, пытался управлять проходившими мимо судами».
«Я всё, что в моих силах, сделаю для Америки!» — эта фраза, произнесённая Освободителем 21 октября 1825 г., отражает глубинную суть его кипучей деятельности, однако именно во второй половине 20-х гг. максимализм Боливара подвергся наибольшим испытаниям. Многие благородные замыслы осуществить не удалось — мешали не только США и Великобритания, добавились острые внутриполитические противоречия в самой «Великой Колумбии». Распри, зависть и тщеславие некоторых вчерашних друзей и соратников, борьба за власть и клевета, распространяемая его противниками в армии, — всё это осложняло обстановку в стране и подрывало силы Освободителя.
Его обвиняют в установлении диктатуры, и в ответ на это он в 1829 — начале 1830 г. трижды просит конгресс об отставке. «Меня подозревают в том, что я стремлюсь к установлению тирании. Но если судьба государства зависит от одного человека, то такое государство не имеет права на существование и в конце концов сгинет», — писал он в заявлении об отставке. После того как 1 марта 1830 г. его просьба была удовлетворена, Боливар собирался поехать в Европу, но умер на родном континенте 17 декабря 1830 г.

РАБСТВО И РАБОТОРГОВЛЯ

«Охотники за рабами сковывали по нескольку негров вместе, гнали их пешком за сотни миль, клеймили, как скот, перевозили через океан на отвратительных невольничьих кораблях и продавали колонизаторам как скот... Никогда ещё человек не падал так низко, как участники чудовищной работорговли». Трудно не согласиться с этими словами американского учёного и общественного деятеля Уильяма Фостера.
С начала XVI в. в течение четырёх столетий рабы оставались одним из самых доходных товаров в торговле наиболее развитых стран мира. По подсчётам исследователей, за это время из Африки было продано в колонии европейских стран около 20 млн.
невольников. Причём речь идёт только о рабах, доставленных к месту назначения живыми. Если же учесть, что и при охоте на людей, и при перевозке через океан смертность среди них была очень высока, то можно согласиться с выводами тех авторов, по подсчётам которых в период работорговли Африка потеряла свыше 60 млн. человек.
Наибольшее количество рабов попадало на невольничьи корабли в результате захвата их специальными вооружёнными отрядами европейцев. Живым товаром становились также люди, проданные либо за какой-то проступок вождями племён, либо родственниками во время голода. Достоянием торговцев   оказывались   и   рабы,   перепроданные
546

своими хозяевами, и пленные, захваченные во время войн аборигенов.
У многих африканских племён было правилом продавать в рабство мужчин и женщин за тяжкие (по нормам местной морали) преступления. Этим активно злоупотребляли туземные вожди, князьки, старейшины и беззастенчиво сбывали по пустяковому поводу своих соплеменников. Не прибегая к силе, европейские работорговцы могли в XVIII в. приобрести раба (по ценам французской фактории) за 3 фунта янтаря или за 100 патронов, 9 унций кораллового ожерелья, 240 ножей, 4 метра ярко-красной материи, 100 литров водки, 4 ружья, 4 фунта гвоздей, 30 фунтов красной шерстяной пряжи, 6 пистолетов, 50 фунтов пороха, 12 пачек писчей бумаги. Впрочем, практиковались и комбинации из перечисленных товаров.
Перевозили рабов из Африки в Новый Свет обычно на небольших судёнышках водоизмещением около 200 т, человек по 250 на каждом. Описание невольничьего рейса, сделанное португальским историком Оливейра Мартиншем, потрясает: «Судно с рабами представляло собой отвратительный, пронизывающий сердце болью спектакль. Сваленные в трюм невольники напоминали муравейник живых тел, они жадно приникали к железным решёткам люка в поисках глотка свежего воздуха. То и дело происходили жестокие драки, слышались яростные вопли... Внутри трюма царил мрак, несчастные то пребывали в безысходной апатии, то терзались, переполненные отчаянием и ненавистью. Одни пытались удавиться, другие расплющивались толпой».
За малейшее проявление протеста рабов жестоко наказывали — вплоть до выбрасывания за борт в открытое море. Та же участь ожидала и серьёзно заболевших невольников.
Хотя до берегов Нового Света не удавалось довезти живой товар без больших потерь, работорговля приносила колоссальные доходы. На варварском торге наживались голландцы, англичане, французы, португальцы и датчане. Победа Англии в войне за Испанское наследство (1700—1713 гг.) позволила туманному Альбиону поставить прибыльное дело
под свой контроль. По подсчётам учёных, за всё время работорговли английские суда перевезли в четыре раза больше невольников, чем корабли других стран.
Известно выражение Катона: «Раб должен или работать, или спать». Спустя тысячелетия оно точно отражало положение невольников даже в XIX в. Тяжкий труд на сахарных и хлопковых плантациях, различная чёрная работа — вот удел негров на территории Западного полушария. На Кубе, например, в период уборки сахарного тростника им приходилось работать по 19—20 часов, а есть — два раза в сутки.
Вседозволенность развязывала рабовладельцам руки. Садисты придумали изощрённую экзекуцию, при которой избиваемый должен сам считать наносимые ему удары. Если несчастный, извиваясь под кнутом, сбивался, что было вполне естественно при почти поголовной неграмотности невольников, то отсчёт начинали с нуля. Палачи проявляли «милосердие», наказывая беременную женщину: прежде чем бросить жертву на землю, в почве делали углубление для живота рабыни. Таким образом, ещё находясь в утробе матери, дети рабов ощущали варварство ожидавшего их бытия.
Приобрели печальную известность способы пыток и избиений, и даже их названия: «лестница», «сепо», «грильете», «маса» и т. д. «Лестница» —это наказание привязанного к лестнице раба бичом. «Сепо» — наказание-пытка. На полуобнажённого раба накладывали своего рода смирительную рубашку из дерева с отверстиями для головы, рук и ног. Тот лежал под палящим тропическим солнцем, страдая от жары, жажды и укусов насекомых. «Грильете» — всего-навсего предосторожность, а не пытка. Ноги раба на уровне щиколоток приковывали к достаточно длинной цепи, что позволяло использовать его на различных работах. «Остроумной» разновидностью «грильете» была «маса»: одним концом цепь держала ногу раба, а другим — тяжёлое бревно. Можно было даже передвигаться, правда, взвалив бревно на себя.
На невольников, склонных к побегу, надевали

Труд рабов в южных штатах США.

Караван рабов в Африке во времена Ливингстона.
547

Объявление о продаже рабов.
железное «колье», состоявшее из кольца, крепившегося вокруг шеи, и двух штырей, торчащих вверх по обе стороны головы наподобие рогов, на которые навешивались колокольчики. На рабов, поедавших стебли сахарного тростника, надевалась закрывавшаяся на ключ металлическая маска без отверстия для рта. Без разрешения надсмотрщика — ни есть, ни пить.
Применялась по отношению к рабам и смертная казнь. Использовали для этого гильотину, и обязательно в присутствии остальных рабов.
«Сколько рабов — столько врагов», — говорил римский философ Сенека. Бич надсмотрщика не только подгонял невольника в работе, но и вызывал в нём чувство непримиримости. Простейшая форма протеста — побег. Уже в первой половине XVI в. рабовладельцы испанских колоний начали создавать фонды для организованного преследования беглых рабов. Появились и специалисты по их отлову. Кубинские «охотники» (ранчадорес) пользовались славой искушённых мастеров и даже имели подготовленных для этой «охоты» собак. Когда в конце XVIII в. англичанам не удалось подавить восстание рабов на Ямайке, они пригласили кубинских ранчадорес, которые с помощью собак быстро ликвидировали очаг сопротивления. Едва ли не решающую роль сыграли собаки.
Графиня де Мерлин довольно подробно описывает их действия: «Иногда происходила схватка между негром и собакой, причём у последней всегда было преимущество, и, даже будучи раненой, она никогда не оставляла свою жертву. С восхитительной ловкостью и лёгкостью собака прыгала на своего противника, стремясь схватить его за уши, а когда это удавалось, вонзала зубы с такой силой, что боль заставляла негров уступать и сдаваться на милость победителя... Если же негр не сопротивлялся, как это чаще всего и было из-за ужаса, охватывающего его при виде разъярённого зверя, собака не трогала его и удовлетворялась тем, что сопровождала беглеца...» Натасканных собак брали на корабли, перевозившие рабов, чтобы не позволять неграм прыгать за борт. Показательно, что расходы на содержание собаки превышали затраты на содержание раба.
Если кто-либо из преследователей получал ранение, то колониальные власти оплачивали его лечение, сколько бы оно ни длилось, и в течение этого периода выдавали раненому жалованье в полном размере. Пойманных невольников возвращали хозяевам через 72 часа, однако рабов, принимавших участие в восстаниях, ограблениях или ставших известными ворами, отправляли в тюрьму.
В колонии ввозили в основном негров-мужчин, но во второй половине XVIII в. по просьбе плантаторов стали доставлять и рабынь, хотя экономически было выгоднее покупать новых невольников, нежели содержать их семьи. Рабы почти не воспроизводились в пределах рабовладельческого хозяйства; восполнение потерь всецело зависело от поставок живого товара из Африки.
Во многих колониях рабы получали небольшие участки земли для ведения личных хозяйств. Это носило большей частью формальный характер, ибо у невольника практически не хватало времени на обработку своего надела.
Цены на рабов до начала XIX в. были не слишком высоки. Нередко невольников перепродавали и в самих колониях. В декабре 1810 г. гаванская газета «Диарио де ла Авана» сообщила о продаже 20-летнего негра за 450 песо, а рядом предлагались за 1500 песо три мула. Таким образом, молодой раб ценился дешевле тяглового животного.
Дороже всего стоили невольники, имевшие навыки сапожников, плотников, портных и т. п., а также рабыни, умевшие вести хозяйство и ухаживать за больными. Велась торговля и детьми рабов, причём очень часто встречались объявления о раздельной продаже матери и её ребёнка. Часто рабов обменивали на различные вещи, предметы, дома, породистых животных.
Беспросветное положение рабов нередко толкало их к восстаниям, которые жестоко подавлялись. Многие невольники бежали в горы или леса, создавали там свои «республики». Самой известной из них является «Республика Пальмарес» в Бразилии, просуществовавшая с 1630 до 1697 г. Численность её населения составляла около 20 тыс. человек. Её обитатели занимались не только сельским хозяйством, но и приспособились плавить и обрабатывать металлы. Это «государство» управлялось вождём, избираемым пожизненно советом старейшин.
548

Подобные укреплённые поселения имелись на Кубе, Ямайке, а также в Венесуэле, США, Суринаме. Во второй половине XVIII в. суринамские «лесные негры», чья численность, по некоторым оценкам, доходила до 40 тыс., сумели создать настолько крепкую «республику», что голландские колониальные власти вынуждены были в 1761 г. заключить с ними пакт о мире, признав тем самым их автономию.
Несколько столетий работорговли породили специальную терминологию. Если в товарных ведомостях упоминались «мужчины» и «женщины», то речь шла о неграх от 17 до 40 лет, если же говорилось о «стариках», то имелись в виду невольники с сединами — те, кому уже за 40. С конца XVII в. стало широко использоваться такое понятие, как «тонна негров», что означало вес трёх рабов ростом не ниже семи четвертей (182 см). «Тонна негров» — сколько в этом сочетании слов кощунства и глумления над человеческой природой. В различных странах мира начиная со второй половины XVIII в. чаще и настойчивее зазвучали голоса известных деятелей науки и культуры, требовавших запрета работорговли.
С начала XIX в. этот вопрос стал одной из важнейших проблем международных отношений. Первой в 1804 г. прекратила позорную торговлю Дания. Затем Великобритания, нажившая колоссальные барыши на живом товаре, начала широкую кампанию осуждения варварской коммерции как порочащей цивилизованные народы Европы. Подоплёка столь неожиданной метаморфозы политики Лондона легко объяснима: она сугубо экономическая, а отнюдь не нравственная. К началу XIX в. Великобритания значительно опережала страны Европы по развитию капиталистических отношений, что обеспечило ей почти монопольное положение «мастерской мира». Британские экономисты хорошо осознавали бесперспективность рабства. Уже в конце XVIII в. труд свободного рабочего в Вест-Индии был втрое производительнее труда раба. К тому же отделение от английской короны Соединённых Штатов Америки избавило Лондон от необходимости пополнять бывшую колонию рабочей силой. Оставшиеся колонии не испытывали в ней недостатка.
Прекращение работорговли нанесло бы серьёзный удар по соперникам Великобритании. Особенно пострадали бы Испания и Португалия. Лишившись притока невольников, их колонии оказались бы ещё более зависимыми от закупок английского промышленного оборудования и различного рода технических усовершенствований.
Среди стран, активно поддержавших запрещение работорговли, была и Россия, прогрессивные деятели которой давно выступали в защиту рабов. Декабристы  проводили  прямые аналогии между
рабством Нового Света и крепостным правом в России и призывали навсегда покончить с ними.
Непримиримую позицию по отношению к работорговле занимал и российский двор. Не приходится сомневаться в искренности гуманных побуждений русского императора. Александр I, воспитанный французом-республиканцем Лагарпом, в юности был поклонником Французской революции конца XVIII в., и позднее в его политической практике иногда причудливо сочетались взаимоисключающие друг друга либерализм и абсолютизм. Великодушное сострадание к невольникам-неграм и игнорирование бесправного положения своих подданных, крепостных крестьян, — один из парадоксов правителя России.
В 1815 г. на Венском конгрессе, казалось, вся Европа выступала за ликвидацию позорного торга, однако в процессе обсуждения выявились две весьма удалённые друг от друга позиции. Англия считала этот вопрос международно-правовым, а Испания, Португалия, Голландия и Франция — национальным, касающимся только их непосредственно. К тому же они заявили, что конгресс не полномочен устанавливать сроки прекращения работорговли. Колониальные державы настаивали на сохранении её ещё на неопределённое время, признавая, впрочем, противоречащей нормам общечеловеческой и христианской морали.
Искоренить позорное явление сразу не удалось. Появились лишь многочисленные конвенции, декларации, декреты. Торговля людьми продолжалась: с 1807 по 1847 г. из Африки вывезли более 5 млн. рабов.
Англия вновь поднимала этот вопрос в 1822 г. на Веронском конгрессе великих держав того времени, но добилась только морального осуждения рабства. В первой половине XIX в. во многих странах мира возникли мощные общественные движения борцов за полное запрещение купли-продажи людей.
Развитие экономики и достижения промышленности стран Европы и Америки выявили полную бесперспективность рабства. Весь XIX век прошёл под знаком отмены рабства в различных странах. В начале столетия оно было объявлено вне закона на Гаити, затем — в Центральной Америке и Мексике, в 50-е гг. — в большинстве латиноамериканских государств. 1 января 1863 г. с рабством было покончено в США, в 1886 г: — на Кубе, в 1888 г. — в Бразилии.
Только в 1926 г. была наконец принята Лигой наций и ратифицирована большинством государств конвенция о полном запрещении рабства и работорговли.

Среди выдающихся политических деятелей мира особое место занимает шестнадцатый президент США Авраам Линкольн. Его президентство пришлось на период гражданской войны в США 1861—1865 гг., унёсшей жизни около 600 тыс. американцев. В истории Линкольн навсегда останется как человек, предотвративший распад Соединённых Штатов и освободивший рабов. Он по праву считается продолжателем дела «отцов-основателей» США, создателей американской демократии.
Авраам Линкольн родился 12 февраля 1809 г. в штате Кентукки в семье бедного фермера. Всё её благосостояние зависело от клочка земли, на котором работали родители Авраама, Томас и Нэнси Линкольны. С детства Авраам привык трудиться, помогая родителям обрабатывать землю, охотясь и собирая лесные ягоды. Американских фермеров в начале XIX в. подстерегало много опасностей. Нападения индейцев, эпидемии, истощение земли заставляли их часто переезжать с места на место. Не была исключением и семья Линкольнов. Это помешало Аврааму получить даже начальное образование. Сам он об этом говорил так: «Бесспорно, что, когда я достиг совершеннолетия, я знал немного. Однако я кое-как читал, писал и считал, и это было всё, что я мог». Выручали природная любознательность, отличная память, постоянная тяга к самообразованию. Он очень любил читать. Любимыми книгами его детства были «Робинзон Крузо», «Басни Эзопа» и «История Соединённых Штатов».
Линкольн всего в жизни добился собственными усилиями. Начав в 21 год самостоятельную жизнь, он перепробовал много профессий. Работал землемером, кладовщиком, лесорубом, почтовым служащим, даже воевал с индейцами. В течение нескольких лет Линкольн изучал право, рассчитывая получить лицензию адвоката. В круг его интересов входили также история и филология, он самостоятельно изучал математику и механику. Живя среди простых людей, Линкольн сумел завоевать авторитет успехами в спортивных состязаниях, особенно в борьбе.
Природа наградила Линкольна яркой внешностью. Огромного роста, с необыкновенно длинными руками и ногами, он выделялся в любой толпе. Один из современников Линкольна вспоминал, что от него веяло магнетизмом и энергией, которые притягивали к нему людей.
Первые шаги в политике Линкольн сделал в 1834 г., когда был избран в законодательное собрание штата Иллинойс, пройдя здесь отличную политическую школу, завоевав авторитет среди коллег. В 1836 г. Линкольн сдал сложный экзамен и получил право на собственную адвокатскую практику.

 АВРААМ ЛИНКОЛЬН


Линкольн
Национальная портретная галерея. Вашингтон.
Став юристом, он перебрался в город Спрингфилд. Линкольн впервые в жизни начал хорошо зарабатывать. Для этого ему приходилось практиковать не только в Спрингфилде, но и по всему судебному округу. Каждую весну и осень он верхом или в коляске проезжал сотни миль по малонаселённым прериям от одной деревушки к другой, разбираясь в тяжбах фермеров. Дела по большей части были мелкими, а гонорары за них — ничтожными. Глубоким знанием юриспруденции и бескорыстностью Линкольн добился известности в штате Иллинойс.
550

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Очень долго были человеку неведомы
Северо-западных индийских землях
Чили существовала другая великая империя mdash
Отец наполеона