<<<     ΛΛΛ     >>>   

Я прерываю описание жестоких битв армии. Не моя цель говорить о сражениях,
представленных уже во многих сочинениях, известных свету; я предпринял
описание поисков моей партии, к ним и обращаюсь.

Получа пятьдесят гусаров и вместо ста пятидесяти - восемьдесят казаков и
взяв с собою Ахтырского гусарского полка штабс-ротмистра Бедрягу 3-го,
поручиков Бекетова и Макарова и с казацкой командой - хорунжих Талаева и
Григория Астахова, я выступил чрез село Сивково, Борис-Городок - в село
Егорьевское, а оттуда на Медынь - Шанский завод - Азарово - в село
Скугорево. Село Скугорево расположено на высоте, господствующей над всеми
окрестностями, так что в ясный день можно обозревать с нее на семь или
восемь верст пространства. Высота сия прилегает к лесу, простирающемуся
почти до Медыни. Посредством сего леса партия моя могла скрывать свои
движения и, в случае поражения, иметь в нем убежище. В Скугореве я избрал
первый притон.

Между тем неприятельская армия стремилась к столице. Несчетное число
обозов, парков, конвоев и шаек мародеров следовало за нею по обеим сторонам
дороги, на пространстве тридцати или сорока верст. Вся эта сволочь,
пользуясь безначалием, преступала все меры насилия и неистовства. Пожар
разливался по сей широкой черте опустошения, и целые волости с остатком
своего имущества бежали от сей всепожирающей лавы, куда - и сами не ведали.
Но чтобы яснее видеть положение моей партии, надобно взять выше: путь наш
становился опаснее по мере удаления нашего от армии. Даже места, не
прикосновенные неприятелем, немало представляли нам препятствий. Общее и
добровольное ополчение поселян преграждало путь нам. В каждом селении
ворота были заперты; при них стояли стар и млад с вилами, кольями, топорами
и некоторые из них с огнестрельным оружием. К каждому селению один из нас
принужден был подъезжать и говорить жителям, что мы русские, что мы пришли
на помощь к ним и на защиту православныя церкви. Часто ответом нам был
выстрел или пущенный с размаха топор, от ударов коих судьба спасла нас[8].
Мы могли бы обходить селения; но я хотел распространить слух, что войска
возвращаются, утвердить поселян в намерении защищаться и склонить их к
немедленному извещению нас о приближении к ним неприятеля, почему с каждым
селением продолжались переговоры до вступления в улицу. Там сцена
переменялась; едва сомнение уступало место уверенности, что мы русские, как
хлеб, пиво, пироги подносимы были солдатам.

Сколько раз я спрашивал жителей по заключении между нами мира: "Отчего вы
полагали нас французами?" Каждый раз отвечали они мне: "Да вишь, родимый
(показывая на гусарский мой ментик), это, бают, на их одежу схожо". - "Да
разве я не русским языком говорю?" - "Да ведь у них всякого сбора люди!"
Тогда я на опыте узнал, что в Народной войне должно не только говорить
языком черни, но приноравливаться к ней и в обычаях и в одежде[9]. Я надел
мужичий кафтан, стал отпускать бороду, вместо ордена св. Анны повесил образ
св. Николая[10] и заговорил с ними языком народным.

Но сколь опасности сии были ничтожны перед ожидавшими нас на пространстве,
занимаемом неприятельскими отрядами и транспортами! Малолюдность партии в
сравнении с каждым прикрытием транспорта и даже с каждою шайкой мародеров;
при первом слухе о прибытии нашем в окрестности Вязьмы, сильные отряды, нас
ищущие; жители, обезоруженные и трепещущие французов, следственно, близкие
нескромности, - все угрожало нам гибелью.

Дабы избежать ее, день мы провождали на высотах близ Скугорева, скрытно и
зорко; .перед вечером, в малом расстоянии от села, раскладывали огни;
перейдя гораздо далее, в месте, противном тому, где определяли ночлег,
раскладывали другие огни и наконец, войдя в лес, провождали ночь без огня.
Если случалось в сем последнем месте встретить прохожего, то брали его и
содержали под надзором, пока выступали в поход. Когда же он успевал
скрыться, тогда снова переменяли место. Смотря по расстоянию до предмета,
на который намеревались учинить нападение, мы за час, два или три до
рассвета подымались на поиск и, сорвав в транспорте неприятеля, что по
силе, обращались на другой; нанеся еще удар, возвращались окружными
дорогами к спасительному нашему лесу, коим мало-помалу снова пробирались к
Скугореву.

Так мы сражались и кочевали от 29-го августа до 8-го сентября. Так, полагаю
я, начинал Ермак, одаренный высшим против меня дарованием, но сражавшийся
для тирана, а не за отечество. Не забуду тебя никогда, время тяжкое! И
прежде, и после я был в жестоких битвах, провождал ночи стоя, приклонясь к
седлу лошади и рука на поводьях... Но не десять дней, не десять ночей
сряду, и дело шло о жизни, а не о чести.

Узнав, что в село Токарево пришла шайка мародеров, мы 2-го сентября на
рассвете [11] напали на нее и захватили в плен девяносто человек,
прикрывавших обоз с ограбленными у жителей пожитками. Едва казаки и
крестьяне занялись разделением между собою добычи, как выставленные за
селением скрытные пикеты наши дали нам знать о приближении к Токареву
другой шайки мародеров. Это селение лежит на скате возвышенности у берега
речки Вори, почему неприятель нисколько не мог нас приметить и шел прямо
без малейшей осторожности. Мы сели на коней, скрылись позади изб и за
несколько саженей от селения атаковали его со всех сторон с криком и
стрельбою, ворвались в средину обоза и еще захватили семьдесят человек в
плен.

Тогда я созвал мир и объявил ему о мнимом прибытии большого числа наших
войск на помощь уездов Юхновского и Вяземского; роздал крестьянам взятые у
неприятеля ружья и патроны, уговорил их защищать свою собственность и дал
наставление, как поступать с шайками мародеров, числом их превышающих.
"Примите их, - говорил я им, - дружелюбно, поднесите с поклонами (ибо, не
зная русского языка, поклоны они понимают лучше слов) все, что у вас есть
съестного, а особенно питейного, уложите спать пьяными и, когда приметите,
что они точно заснули, бросьтесь все на оружие их, обыкновенно кучею в углу
избы или на улице поставленное, и совершите то, что бог повелел совершать с
врагами христовой церкви и вашей родины. Истребив их, закопайте тела в
хлеву, в лесу или в каком-нибудь непроходимом месте. Во всяком случае,
берегитесь, чтобы место, где тела зарыты, не было приметно от свежей,
недавно вскопанной земли; для того набросайте на него кучу камней, бревен,
золы или другого чего. Всю добычу военную, как мундиры, каски, ремни и
прочее, - все жгите или зарывайте в таких же местах, как и тела французов.
Эта осторожность оттого нужна, что другая шайка басурманов, верно, будет
рыться в свежей земле, думая найти в ней или деньги, или ваше имущество;
но, отрывши вместо того тела своих товарищей и вещи, им принадлежавшие, вас
всех побьет и село сожжет. А ты, брат староста, имей надзор над всем тем, о
чем я приказываю; да прикажи, чтобы на дворе у тебя всегда были готовы три
или четыре парня, которые, когда завидят очень многое число французов,
садились бы на лошадей и скакали бы врознь искать меня, - я приду к вам на
помощь. Бог велит православным христианам жить мирно между собою и не
выдавать врагам друг друга, особенно чадам антихриста, которые не щадят и
храмы божии! Все, что я вам сказал, перескажите соседям вашим".

Я не смел дать этого наставления письменно, боясь, чтобы оно не попалось в
руки неприятеля и не уведомило бы его о способах, данных мною жителям для
истребления мародеров.

После сего, перевязав пленных, я определил к ним одного урядника и девять
казаков, к которым присоединил еще двадцать мужиков. Весь этот транспорт
отправлен был в Юхнов для сдачи городскому начальству под расписку [12].
Казакам сим я приказал дождаться партии в Юхнове, уверясь, что по ее
малолюдству мне нельзя будет оставаться долго в местах, неприятелем
наполненных. Однако мне хотелось испытать еще судьбу с горстью моих
товарищей и побороться с невозможностью; а так как обязанность моя не
состояла в поражении бродяг, но в истреблении транспортов жизненного и
военного продовольствия французской армии, то я, по распространении
наставления, данного мною токаревским крестьянам, по всем селениям, чрез
которые проходила партия моя, взял направление к Цареву-Займищу, лежащему
на столбовой Смоленской дороге.

Был вечер ясный и холодный. Сильный дождь, шедший накануне, прибил пыль по
тропинке, коею мы следовали связно и быстро. В шести верстах от села
попался нам разъезд неприятельский, который, не видя нас, шедших лощиною
вдоль опушки леса, беззаботно продолжал путь свой. Если бы я не имел нужды
в верном известии о Цареве-Займище, занимаемо ли оно войском и какой оно
силы, я бы пропустил разъезд этот без нападения, опасаясь, в случае
упущения одного из разъездных, встревожить отряд или прикрытие транспорта,
в селе находившегося. Но мне нужен был язык, и потому я нарядил урядника
Крючкова с десятью доброконными казаками наперехват вдоль по лощине, а
других десять - прямо на разъезд. Разъезд, видя себя окруженным,
остановился и сдался в плен без боя. Он состоял из десяти рядовых при одном
унтер-офицере. Мы узнали, что в Цареве-Займище днюет транспорт с снарядами
и с прикрытием двухсот пятидесяти человек конницы.

Дабы пасть как снег на голову, мы свернули с дороги и пошли полями,
скрываясь опушками лесов и по лощинам; но за три версты от села, при выходе
на чистое место, встретились с неприятельскими фуражирами, числом человек в
сорок. Увидя нас, они быстро обратились во всю прыть к своему отряду.
Тактические построения делать было некогда, да и некем. Оставя при пленных
тридцать гусаров, которые, в случае нужды, могли служить мне резервом, я с
остальными двадцатью гусарами и семьюдесятью казаками помчался в погоню и
почти вместе с уходившими от нас въехал в Царево-Займище, где застал всех
врасплох. У страха глаза велики, а страх неразлучен с беспорядком. Все
рассыпалось при нашем появлении: иных мы захватили в плен, не только без
оружия, но даже без одежды, иных вытащили из сараев; одна только толпа в
тридцать человек вздумала было защищаться, но была рассеяна и положена на
месте. Сей наезд доставил нам сто девятнадцать рядовых, двух офицеров,
десять провиантских фур и одну фуру с патронами. Остаток прикрытия спасся
бегством.

Добычу нашу мы окружили и повели поспешно чрез село Климове и Кожине в
Скугорево, куда прибыли в полдень 3-го числа.

Партия моя, быв тридцать часов беспрерывно в походе и действии, требовала
отдохновения, почему она до вечера 4-го числа оставалась на месте. Для
облегчения лошадей я прибегнул к способу, замеченному мною на аванпостах
генерала Юрковского еще в 1807 году. Исключив четыре казака для двух
пикетов и двадцать - для резерва (который, хотя должен был находиться при
партии, но всегда был в готовности действовать при первом выстреле
пикетов), остальных девяносто шесть человек я разделил надвое и приказал в
обеих частях расседлывать по две лошади на один час для промытия и присыпки
ссадин и также для облегчения. Чрез час сии лошади вновь седлались, а новые
расседлывались; таким образом в двадцать четыре часа освежалось девяносто
шесть лошадей. В тот же день, по просьбе резерва, я позволил и оному
расседлывать по одной лошади на один час.

Пятого числа мы пошли на село Андреевское, но на пути ничего не взяли,
кроме мародеров, числом тридцать человек.

Шестого мы обратились к Федоровскому (что на столбовой Смоленской дороге),
рассеевая везде наставление, данное мною токаревским крестьянам. На пути
встретили мы бежавшего из транспорта наших пленных Московского пехотного
полка рядового, который нам объявил, что транспорт их из двухсот рядовых
солдат остановился ночевать в Федоровском и что прикрытие оного состоит из
пятидесяти человек. Мы удвоили шаг и едва показались близ села, как уже без
помощи нашей все в транспорте сем приняло иной вид: пленные поступали в
прикрытие, а прикрытие - в пленных.

Вскоре после сего я извещен был о пребывании в Юхнове дворянского
предводителя, судов и земского начальства, также и о бродящих без общей
цели двух слабых казачьих полках в Юхновском уезде. Известие сие немедленно
обратило меня к Юхнову, куда чрез Судейки, Луково и Павловское я прибыл
8-го числа.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Пошел в преследование неприятельского авангарда
Прежде мог получить повеление сие
Одного генерала военнопленными смоленска корпуса
Ермолов спросил ординарца