<<<     ΛΛΛ     >>>   

Недвижно обитая на посвященном ей очаге, Гестия была настоящим символом хозяйки – деятельность которой, в отличие от деятельности мужа, происходила внутри дома; ей она, поэтому, была непосредственно сродни. И в то время, как в силу "патрилинеарного" строя греческой семьи, дом со всем имуществом переходил нормально от отца к сыну, и дети величались по отчеству – для Гестии была законом матрилинеарная преемственность. Когда новобрачную вводили в дом ее мужа – впереди нее шествовала ее мать с факелом, возжженным на очаге ее дома, и этим факелом она зажигала новый огонь на очаге своей дочери и зятя – красивый символ всей той хозяйственной традиции, которая отныне переходит от матери и тещи через дочь-невесту в новый дом. Так водруженная Гестия становится богиней-покровительницей дома, могучей и благосклонной; об интимности и сердечности этих отношений может дать свидетельство трогательная предсмертная молитва к ней Алкесты у Еврипида:

Богиня!
Меня Аид в свой темный дом берет.
И я теперь в последний раз пришла
К тебе: храни моих сирот, молю.
Ты сыну дай жену по мысли, мужа
Дай дочери достойного, и пусть
Не так, как мать, без времени, а в счастье,
Свершивши путь житейский и вкусив
Его услад, в земле почиют отчей.

Взамен этих благ и честь ей оказывалась великая. Было принято в молитвах, обращенных ко многим богам, называть ее на первом месте: "...Гестии, с которой благоразумье начинать велит", – говорит старый царь в "Фаэтонте" того же Еврипида; слова "начинать с Гестии" вошли даже в поговорку. Ей молился домохозяин, уезжая; ее приветствовал он, возвращаясь. Когда в доме рождался ребенок, его приблизительно в пятый день обносили вокруг очага, представляя его этим Гестии; это был настоящий семейный праздник (Амфидромии), в котором принимали участие все присутствовавшие при рождении, и сопровождался он угощением. И священен был каждый, сидящий у очага (ephestios): этим актом обыкновенно преследуемый обеспечивал себе покровительство того, к кому он обращался.

Поскольку Гестия была женским началом семьи, постольку мужским ее началом был Зевс Ограды (Zeus Herkeios), стоявший у своего алтаря во дворе дома. Здесь происходили домашние жертвы под главенством домохозяина; перед таковой он погружал пылающую головню с алтаря в ведро с водой и этой освященной водой окроплял присутствующих, как хозяев, так и гостей, как свободных, так и рабов. Это окропление (chernips) было сакраментальным актом, скрепляющим узы между участвующими; отлучение от окропления было поэтому карой, налагаемой на нечестивых. Сама жертва сопровождалась угощением и даже, можно сказать, главным образом в нем состояла: в честь бога сжигались лишь символические, малоценные по своей питательности части жертвенного животного, остальные потреблялись приглашенными, которые таким образом становились "сотрапезниками богов". Эллины прекрасно понимали, что богу нужна честь, выраженная в символе, а не материальный корм; обычай уничтожения живности путем "всесожжения" был ему поэтому чужд. С другой стороны, редкость мясной пищи вела к тому, что всякое заклание животного сопровождалось жертвоприношением, так что даже русскому слову "зарезать" (животное) соответствовало греческое "принести в жертву" (hiereuein, thyein) – в чем сказалась, вероятно, и указанная выше (стр. 29) чуткость.

Охранителями дома могли быть, конечно, и другие боги, различные в различных случаях; обычно бывали такими духи предков. Это – опять одна из интимнейших сторон греческой религии. Они ведь живы; им домохозяин приносит установленные обычаем дары и возлияния; они, поэтому, заинтересованы в том, чтобы его род процветал и сохранил чистоту своей крови – их крови. Из своей подземной обители они "возсылают благо" своему потомку; их приглашают принять участие в радости бракосочетания, которая ведь была также и их радостью; и понятно, что их беспощадный гнев настигал грешницу-жену, которая, нарушая обет супружеской верности, прерывала преемственность их крови и вводила "подложных детей" в их и свой дом. А так как из гневной души покойника развилась Эриния, то понятно также, что наравне с убийством и прелюбодеяние жены ею каралось:

Вы, что видите жертвы безбожных убийств,
Вы, что видите ложа растленье во тьме! –

молится Электра у Софокла. Прелюбодеяние мужа как оскорбление женского чувства его супруги тоже осуждалось обычаем и, в случае жалобы оскорбленной – законом, но по указанной причине оно не составляло религиозного преступления.

"Человек должен участвовать в вечной жизни природы, всегда оставляя детей после себя, чтобы они могли служить богу вместо него", – говорит Платон (Законы VI, стр. 773 Е); и Фарнелль справедливо называет эти слова "самым возвышенным выражением долга супружества и отцовства, которое когда-либо нашло себе место в нравственной или религиозной литературе". С этой точки зрения понятно, что по греческому воззрению брак был таинством. Он так и назывался – telos; его покровители, первобрачники Зевс и Гера как таковые назывались teleioi. Это можно бы объяснить и иначе; но решающим моментом является то, что в Афинах во время бракосочетания мальчик-сын живых родителей – первообраз "мальчика с иконой" русских свадеб – обносил брачующихся корзиной с хлебом, произнося при этом сакраментальные, известные из таинств слова: "Я бежал от зла, я обрел благо". Зло – это преходящесть, благо – это вечность, как в браке, так и в таинствах: бессмертие породы, обусловленное браком, соответствует бессмертию души, удостоверенному таинствами. И с этим вполне согласно то, что жениха и невесту в брачном терему встречала жрица Деметры – богини возрождающегося хлеба, богини таинств – и лишь после ее благословения для них начиналась брачная ночь. И опять прав вышеупомянутый Фарнелль, когда он говорит:

"Слова ап. Павла в его послании к ефесянам (гл. V, 32) "тайна (mysterion) сия велика есть", имевшие решающее значение для учения позднейшей церкви о браке, и по духу и по формулировке скорее согласны с древнеэллинским религиозным обычаем, чем с иудаизмом".

Я только что назвал "богами-первобрачниками" Зевса и Геру; действительно их "священная свадьба" (hieros gamos) была первообразом для человеческой и притом – как доказал недавно найденный отрывок из древнейшего прозаического сочинения греков, таинственной книги ферекида Сиросского – в мельчайших подробностях ее обрядности. Ее память праздновалась в январе месяце, который назывался "свадебным месяцем" (Gamelion), в соответствии с обычаем земледельческой Греции справлять свадьбы преимущественно зимой. Тогда первый человеческий урожай поспевал приблизительно одновременно с урожаем матери-Земли, и в месяце Пианопсионе (октябре) можно было справить и праздник отцов, Апатурии, и праздник матерей, Фесмофории... красивое, думается мне, свидетельство об изначальном единстве человека с природой.

И еще сильнее сказалось это единство в той богине, к которой обращались роженицы; это была не Гера и даже не Деметра, богини утвержденного государством брака и домовитости: плод своего чрева женщина-гражданка рожает по тем же законам, как и любая лесная самка, и одна и та же богиня охраняет их обеих. Мы ее уже знаем: это – Артемида.

Вполне понятно, что освященная такой религиозной благодатью семья сильнейшим образом сплачивала своих членов. Хотя закон не признавал за отцом права над жизнью и смертью своих детей, как в Риме, тем не менее особа отца и, в еще большей степени, матери была для детей священной.

"Старый отец или мать должны пользоваться в доме не меньшей честью, чем даже кумиры богов; проклятие родителей скорее достигает слуха богов, чем какое-либо другое, и равным образом их благословение; сам бог радуется чести, которую дети и внуки оказывают своим родителям и дедам" (Платон, Законы XI, стр. 930Е сл.).
И никто не может освободить сына от долга с честью содержать своего отца до его смерти, если только этот отец сам предварительно не нарушил своего долга по отношению к нему, пренебрегши его воспитанием. Так же святы были и взаимные обязанности братьев и сестер – достаточно тут сослаться на "Антигону" Софокла. И, действительно, история греческих государств, сколько бы мы в ней ни насчитывали мрачных страниц, не представляет нам примеров розни отцов с сыновьями и братьев между собой, так часто пятнающей историю германских и славянских народов; и если в IV веке Тимолеонт Коринфский убил своего брата, то потому только, что этот брат стал тираном своей родины и что в душе героя после страшной борьбы долг гражданина восторжествовал над долгом брата.

Но греческая семья обнимала кроме свободных еще и рабов; и они были объединены с ней "узами окропления", и они пользовались покровительством Гестии и Зевса Ограды. Им их представляли в день их приобщения к семье, причем полагалось их осыпать лакомствами – ради приметы, чтобы им "сладко" жилось в доме их новых хозяев. Прогресс в сравнении с ахейскими временами Гомера заключается в том, что хозяин уже не пользуется правом над жизнью и смертью своей челяди: убийство раба хозяином не только карается законами, но и составляет религиозное преступление, оскверняющее дом, в котором оно произошло. И эллины сознавали, что с этим воззрением на святость жизни раба они стоят одиноко среди народов. Вообще надлежит помнить, что ходячее представление об ужасах "античного" рабства относится только к римской эпохе латифундий, когда восторжествовала изобретенная Карфагеном "плантационная" система крупнопоместного хозяйства; в Греции, как нам доказывают комедии и Платон, рабам жилось очень сносно: участие в общей жизни семьи давало и их личной жизни большее содержание, чем если бы они были ею ограничены. Конечно, рабство должно было пасть, и пало оно в силу лозунгов, выдвинутых впервые самой Грецией; но если оценивать формы жизни в зависимости от благочувствия, которое им свойственно, то беспристрастный судья не сможет не признать, что в общем итоге греческое общество даже в своей несвободной части было счастливее нашего с его центробежными стремлениями, разобщившими нас уже давно с матерью-Землей, разобщающими нас теперь друг с другом и вносящими одиночество и холод туда, где некогда царило уютное тепло под лучами Гестии.

§19
Посредствующими звеньями между семьей и гражданской общиной (polis) были род, фратрия, фила (родовая). Их политическое значение отпало повсеместно в Греции, где раньше, где позже – в Афинах со времени реформ

Клисфена в 507 г. до Р.Х. – и они бы совсем исчезли, если бы они, как расширяющиеся концентрические круги человеческого общежития, не были в свое время освящены религией. Они и сохранили свое религиозное значение.

Правда, для рода это значение ограничивалось частным культом. Род совмещал семьи, родственная связь которых была удостоверена наличностью общей родословной; его покровителем был опять-таки Зевс, но уже не herkeios, как в семье, a homognios, выразитель "единства рода". И обычай повелевал приглашать родственников на семейные торжества – свадьбы, наречения детей, поминки. Но этим, по-видимому, и ограничивалось дело.

Более крупным было значение фратрии, совмещавшей те роды, которые производили себя от общего (мифического) родоначальника без удостоверенной родословной. Они имели свой государственный праздник; это был уже знакомый нам трехдневный "праздник отцов" в октябре, Апатурии.

Фраторы собирались, счастливые отцы представляли им своих новорожденных со свидетелями, удостоверяющими их законное происхождение; и они вносили их в свои "фраторские" списки, имевшие, подобно записям в наших церковных книгах, государственное значение. Понятно, что не эта канцелярская операция занимала три дня: полагалось основательное угощение, для которого те же отцы поставляли жертвенных животных – более крупное (kureion) за мальчика, более мелкое (meion, т.е. именно "меньшее") за девочку. И это было не все: фраторы интересовались и урожаем прежних лет, ими внесенным в списки граждан. Выступали мальчики с плодом своего ученья, читая наизусть Гомера – и отличившиеся среди юных рапсодов получали награды.

Были, наконец, и праздники (родовых) фил; но о них мы почти ничего не знаем.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Сохранили свое религиозное значение
Мы имеем отдел античной религии
Конечно
Насколько образ сильнее слова