<<<     ΛΛΛ     >>>   

Рассмотрим еще один пример культурного взаимодействия, где также происходит заимствование ценностных доминант при том, что модели освоения территории остаются неприкосновенными.

В одной из предыдущих глав мы постарались показать, сколь различны между собой были Российская и Британская империи, не только по истории своей, но и по духу, по смыслу своему, по той реальности, которую они создавали в своих пределах.

Однако при всем этом сходстве между Британской Индией и Российской Средней Азии было гораздо больше, чем то представляется на поверхностный взгляд, в частности и в том, что кажется наименее вероятным — в формах имперского управления. Существует расхожий взгляд, что для Российской империи характерно прямое управление, а для Британской — протекторат. Тем не менее в Британской Индии наблюдалась явная тенденция к прямому и унитарному правлению. Еще в начале XIX века исследователь Британской империи шведский генерал майор граф Биорнштейн писал, что вероятнее всего "субсидиальные [протекторатные] государства будут включены в состав владений [Ост-Индийской] кампании по мере того как царствующие ныне государи перестанут жить".[xxiv] И действительно, к семидесятым годам XIX века три пятых англо-индийского мира составляли территории, находившиеся под прямым управлением, лишь две пятых являлись протекторатами.[xxv] И с течением времени "тенденция сводилась к более решительному и энергичному контролю метрополии над аннексированными территориями; протектораты, совместные управления и сферы влияния превращаются в типичные британские владения на манер коронных колоний".[xxvi]

На протяжении всего XIX века наблюдается и явная тенденция к авторитаризму. Р. Киплинг был безусловным сторонником жесткого авторитарного управления Индией, которое он сравнивал с локомотивом, несущимся на полном ходу; никакая демократия при этом невозможна.[xxvii]

Британская Индия представляла собой почти особое государство, где большинство дел не только внутренней, но внешней политики находилось в ведении генерал-губернатора Индии. Ост-Индийская компания была чем-то вроде государства в государстве, обладала правом объявлять войны и заключать мир. Но и после упразднения компании в 1858 году, в компетенцию индийского правительства входило множество внешнеполитических вопросов, таких как поддержание мира и безопасности в морях, омывающих индийские берега, наблюдение за движением морской торговли и тарифами своих соседей, течением событий на границах Афганистана, Сиама, Китая, России и Персии, защита владетелей островов и приморских областей в Персидском заливе и на аравийском полуострове и содержание укрепленных постов в Адане”.[xxviii]

Со своей стороны Туркестан представлял собой тоже достаточно автономное образование, находясь под почти неограниченным управлением туркестанского генерал — губернатора, которого "государь император почел за благо снабдить политическими полномочиями на ведение переговоров заключение трактатов со всеми ханами и независимыми владетелями Средней Азии"[xxix], не говоря уже о решении внутренних проблем края. Местное население порой именовало первого генерал-губернатора Туркестанского края К.П. фон Кауфмана "арым-паша" — полу-царь, что наглядно отражало тот гигантский объем власти, который был сосредоточен в руках правителя края.

Так же, как и англичане, русские в Средней Азии "оставляли своим завоеванным народам многие существенные формы управления и жизни по шариату",[xxx] притом, что на других окраинах империи система местного самоуправления и социальная структура унифицировались по общероссийскому образцу, равно как и система административного давления. Но в Туркестане власти позаботились о том, чтобы "крупные родовые подразделения совпали с подразделениями на волости, родовые правители были выбраны в волостное управление ".[xxxi]

Что же касается экономической стороны колонизации, то аргументы и англичан, и русских схожи, а высказывание Дж. Сили на этот счет побивает все рекорды “простодушия”: “Индия не является для Англии доходной статьей, и англичанам было бы стыдно, если бы, управляя ею, они каким-либо образом жертвовали ее интересами в пользу своих собственных”.[xxxii] В России не прекращаются сетования по поводу того, что все окраины, а особенно, Средняя Азия, находятся на дотации. Правда, однако, то, что Россия в конце XIX века делала в Средней Азии большие капиталовложения, не дававшие непосредственной отдачи, но обещавшие солидные выгоды в будущем.

Известно, что русские совершенно сознательно ставили перед собой цель ассимиляции окраин: "Русское правительство, — писалось в то время применительно к Средней Азии, — должно всегда стремиться к ассимилированию туземного населения к русской народности",[xxxiii] то есть, "образовать и развить [мусульман] в видах правительства для них чуждого, с которым они неизбежно, силой исторических обстоятельств должны примириться и сжиться навсегда".[xxxiv] На совместное обучение русских и инородцев, т.е. на создание русско-туземных школ при первом генерал-губернаторе Туркестана К.П. фон Кауфмане делался особый упор, причем имелось в виду и соответствующее воспитание русских: "туземцы скорее сближаются через это с русскими своими товарищами и осваиваются с разговорным русским языком; русские ученики школ так же сближаются с туземцами и привыкают смотреть на них без предрассудков; те и другие забывают племенную рознь и перестают не доверять друг другу... Узкий, исключительно племенной, горизонт тех и других расширяется".[xxxv] Туземные ученики, тем более если они действительно оказывались умницами, вызывали искреннее умиление. Тем более, "в высшей степени странно, но вместе с тем утешительно, видеть сарта [городского таджика], едущего на дрожках, пьющего в русской компании вино, посещающего балы и собрания. Все это утешительно в том отношении, что за материальной стороной следует интеллектуальная".[xxxvi] Неутешительным было только то, что туземных учеников в русско-туземных школах считали единицами, ассимиляция почти не происходила, русские и туземцы общались между собой почти только по казенной надобности.

При этом русские жили в Средней Азии под мощной защитой правительства. Путешественник и публицист Е. Марков приводит слова русской женщины: "Нас ни сарты, ни киргизы не обижают, ни Боже мой! Боятся русских!.. Мы с мужем три года в Мурза-Рабате жили на станции совсем одни, уж на что кажется глухая степь... А ничего такого не было, грех сказать. Потому что строгость от начальства. А если бы не строго жить было бы нельзя!".[xxxvii] То же рассказывают и мужики, волей судьбы оказавшиеся близ Ашхабада: "Здесь на это строго. Чуть что, сейчас весь аул в ответе. Переймут у них воду дня на три, не четыре, — хоть переколейте все, — ну и выдадут виновного. А с ним расправа коротка. Дюже боятся наших".[xxxviii] Так что русские по существу оказывались, хотели они или не хотели, замкнутым привилегированным классом, к которому относились с опаской и контактов с которым избегали.

Точно так же и "англичане в Индии, высокого ли, низкого ли происхождения, были классом".[xxxix] Стиралась разница даже между чиновниками и нечиновниками, минимизировались сословные различия — все англичане в Индии чувствовали себя аристократами, "сахибами". Стремясь как можно более приблизить свою жизнь в Индии к жизни в Англии[xl], они как бы абстрагировались от местного населения. Общение с туземцами, даже по долгу службы, даже для тех, кто прекрасно владел местными языками, было обременительной обязанностью. И это "чувство превосходства базировалось не на религии, не на интеллектуальном превосходстве, не на образованности, не на классовом факторе,... а исключительно на принадлежности к национальной группе".[xli] Английский чиновник, будь он даже образцом честности (коррупция в Британской империи вообще была невелика), был абсолютно непреклонен, если дело касалось требования какого-либо социального равенства между англичанами и туземцами.[xlii]

Периодами в Индии сильно было влияние англицистской партии, стремившейся утвердить в Индии систему европейских ценностей (при этом сами они, как и все прочие англичане, тесных контактов с индийцами избегали), но чаще бал правили те, кого называли "ориенталистами", старавшиеся законсервировать индийские обычаи и традиции, уничтожив только самые "вредные". "Консерватизм должен был быть философским объяснением существующего порядка вещей, описанного в терминах социального и политического опыта британцев и естественного закона".[xliii] Но по сути то, что англичане консервировали, то, какими способами они стремились этого достичь, приводило к результатам обратным ожидаемым.

"Ориентализм" был выгоден англичанам политически (во всяком случае так им представлялось с точки зрения их видения сути своей империи и основ ее стабильности), и потому они "чрезвычайно, до мелочей уважали и оберегали проявления национальной культуры туземцев Индии, характерные особенности национальной культуры индусов и мусульман и следили за тем, чтобы эти народы не соединились на почве одинаковой культуры, заимствованной у европейцев,.. не содействовали тому, чтобы туземная молодежь получала европейское образование в ранние годы и тем отрывалась от родной культуры".[xliv] Но даже "будучи консерваторами, британцы, сами того не осознавая, вестернизировали индийцев",[xlv] поскольку вели себя так, чтобы вызвать индийцев восхищение и признание себя в качестве существ высших и достойных подражания. В этом смысле показательно высказывание бригадного генерала Джона Джекоба: "Мы являемся расой высшей в нравственном смысле, руководимой мотивами возвышенного характера и обладающей более высокими качествами, чем азиаты. Чем более туземцы способны понять нас, чем более мы усовершенствуем их способность к такому пониманию, тем прочнее будет наша власть... Не мешайте нам установить наше управление посредством преподнесения туземцам высокого примера".[xlvi]

Таким образом, англичане предполагали, вольно или невольно, наличие непосредственной психологической связи между ними и жителями Индии, последствием которой неминуемо должна была стать ассимиляция. Хотя подобной задачи отнюдь не ставилось.

Поэтому неизбежным продуктом английской имперской системы были "англизированные" азиаты, специфическая элита "псевдоангличан", которых британцы, похоже, воспринимали как пародию на себя и которые вызывали их искреннее отвращение. Эта элита была собственным английским порождением, но вопрос как относиться к ней оставался нерешенным. Даже принять у себя дома образованного индуса, окончившего курс в европейском университете, было чуть ли не подвигом.

При всем том напрашивается вывод: русские хотели ассимилировать жителей Средней Азии, но удавалось это слабо. Англичане не хотели ассимилировать индийцев, но это до какой-то степени происходило само собой — и итоговый результат оказывался примерно одинаковым.

Вообще, парадокс этих двух империй (русской Среднеазиатской и Индийской империи англичан) состоял в том, что в них на удивление не удавалось то, к чему более всего стремились, и, напротив, как-то само собой получалось то, к чему особого интереса не ощущали. Англичане считали себя наделенными особым талантом управления. Но их неудачи в Индии часто объясняли именно негодной организацией управления, которое туземным населением переносится с трудом и в любой момент может послужить поводом к серьезному мятежу. "Туземцы англичан не любят. Причина заключается в английском способе управления страной".[xlvii] Русские привычно жаловались на "наше неумение управлять инородцами".[xlviii] Но, как замечал французский путешественник и востоковед Ги де Лякост, "среднеазиатские народности легко переносят русское владычество".[xlix] Причина здесь, возможно в том, что англичанам приходилось иметь дело с непривычной для себя сухопутной империей.

Англичане сплошь и рядом говорили о своей цивилизаторской миссии. "Мысль о том, что имперская миссия должна заключаться в насаждении искусства свободного управления стала общепризнанной".[l] В России, конечно, никаких подобных мыслей возникать не могло. Однако, что касается Англии, то по словам Дж. Гобсона (хотя последний в какой-то мере сгущает краски), "положение, будто незыблемое правило нашего правления всегда заключается в воспитании наших владений в духе и принципах этой теории (представительного самоуправления), есть величайшее искажение фактов нашими колониальными и имперскими политиками, которое только можно представить".[li] Красноречив уже тот факт, что (как об этом рассказывает русский агент поручик Лосев) мусульмане в Индии, узнав от него, что мусульмане в России имеют своих представителей Государственной Думе, были крайне поражены и "на другой же день в газете "Пайса-Ахбар" была помещена заметка о нашей Думе и присутствии в ней представителей мусульман".[lii]

О техническом развитии различных регионов империи англичане говорили очень много. Техницизм был стержнем политической мысли Р. Киплинга. Для русских эта тема всегда была второстепенной. Однако успехи в данной области у русских и англичан были примерно одинаковы. С удивительной скоростью Россия строит железные дороги к своим южным рубежам. Англичанин Т. Мун с похвалой отзывается об успехах русских: "Под русским владычеством туркмены перестали заниматься разбоем и кражей рабов и в большей или меньшей степени перешли к оседлому быту, занявшись земледелием и хлопководством. Другие расы прогрессировали еще больше. Русские железные дороги дали возможность сбывать скот, молочные продукты и миллионы каракулевых барашков из Бухары. Но самым важным нововведением было, конечно, развитие хлопководства".[liii] Успехи самих англичан на подобном поприще, объективно говоря, вряд ли были более значительными.

С другой стороны, для России существенно было то, что она, мыслящая себя преемницей Византии, должна была стать великим Православным царством. Однако в Центральной Азии она практически совсем отказывается от проповеди. "У русских миссионеров нет; они к этому средству не прибегают. Они хотят приобрести доверие покоренных народов, не противоречить им ни в их верованиях, ни в их обычаях".[liv] Более того, в конце XIX века русские не только “не допускали проповеди Слова мусульманам, но даже отвергали все просьбы туземцев о принятии их в Православие".[lv] В русско-туземных школах насаждалась система Ильминского с ее русифицированным просветительством, занявшим место Православия. Почти общепринятой стала точка зрения, что с честным мусульманином дело иметь легче, чем с христианином. "Честный мусульманин, не переступающий ни одной йоты наших гражданских законов, на наш взгляд лучше плута христианина, хотя бы тот и соблюдал все точки и запятые религиозных установлений".[lvi] И только не посвященному в тонкости этой новой туземной политики русскому путешественнику кажется особенно странно, что "в этих новых "забранных" местах совсем нет русского монаха русского священника. Когда вспомнишь плодотворное воспитательное значение древних православных обителей, проникавших в глухие дебри разных инородческих стран раньше пахаря и горожанина, впереди государственной силы, вспомнишь, что миллионы инородцев приводилось в единение с державой русской, крепко входили в состав русского народного тела гораздо больше вдохновенной проповедью самоотверженных отшельников, чем силой меча или искусством управления, то делается обидно и больно за апатию нынешнего многочисленного и зажиточного монашества".[lvii]

В Туркестане религиозная составляющая русского имперского комплекса все меньше влияет на практическую политику. В этом свете закономерными представляются слова К.П. Кауфмана, что “мусульманство как догмат ничтожно и не представляет ничего опасного нашим целям".[lviii] Цель государственной политики Кауфман формулирует так: "Сделать как православных, так и мусульман одинаково полезными гражданами России".[lix] Последователь Кауфмана генерал-губернатор Туркестана Розенбах издает в 1886 году циркуляр, в котором признавалось необходимым преподавание ислама в русских государственных школах параллельно с православным законом Божиим. Ожидалось, что такой подход приведет к очень быстрой ассимиляции. Сам генерал Розенбах "верил, что в туземцах уже сказалось сознание того, что русская государственная власть — родная для них власть".[lx]

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

События на кавказе
Это происходит какова иерархия социальных установок в психике человека примеЧаниЯ глава 8
Таким образом выстраивалась взаимосвязь различных элементов культуры друг по отношению к другу