<<<     ΛΛΛ     >>>   

В назначенный для расследования день церковь св. Женевьевы заполнили король со своей свитой, епископы, аббаты, толпа любопытствующих. Архиепископ Сансский с викариями официально назначены присутствовать при открытии тела святой. Вскрывают ларь и находят там невредимой голову с прочими реликвиями. При виде этого приор Гийом не может сдержать радости и запевает мощным голосом «Тс Deum», и народ в церкви поет вместе с ним. Этот инцидент не был предусмотрен в протоколе церемонии. Епископ Орлеанский Манассия II Гар-ланд в негодовании восклицает: «Какой негодяй позволил петь "Те Deum" без разрешения архиепископа и прелатов? И откуда этот взрыв радости? Оттого только, что обнаружили голову какой-то старухи (vetulae cujusdam), реликвии, мошенническим образом помещенные в ларец?»

Обвинение было серьезным, и Гийом живо отвечает: «Ежели вы не знаете, кто я, не клевещите на меня. Я не негодяй, а слуга святой Женевьевы. Голова, которую вы увидели, бесспорно является головой старой женщины. Но известно, что святая Женевьева, непорочная и незапятнанная девственница, прожила более семидесяти лет. Не дайте же сомнению вкрасться в ваши умы; велите приготовить костер, и я, с головою святой в руках, без страха пройду сквозь пламя». Епископ принялся насмехаться, говоря: «Да ради этой головы я не подставлю руку и под струю кипятка, а ты, ты пройдешь сквозь пылающий костер?!»

Под конец епископ Сансский посчитал нужным вмешаться. Он приказал Гарланду замолчать и пред всеми превознес усердие Гийома, его пылкость в защите святой девственницы. «Что же касается епископа-клеветника, — добавляет вместо морали автор жития святого Гийома, — его преступление не осталось безнаказанным. Несколько лет спустя, погрязший во всякого рода прегрешениях, он был лишен епископского сана и закончил свою презренную жизнь такой смертью, какую заслужил». Здесь историк в своем стремлении поведать всем о каре, постигшей хулителя реликвий, «сотворил с историей то, что ему захотелось». Правда же состоит в том, что епископ Орлеанский, этот скептик, никогда не освобождался от своей должности; он оставался епископом более двадцати лет после инцидента со святой Женевьевой и мирно почил в своей постели.

Чтобы отвечать на всяческие нападки и поддерживать религиозный пыл верующих, производили «вынесение» или даже «раскрытие» реликвий. В реликвариях подтверждали присутствие святых останков — операция, всегда укреплявшая доверие, и разыскивали под алтарями в гробницах новые предметы почитания. В обоих случаях церковное торжество требовало содействия всех властей страны и собирало огромную толпу. А Церковь всеми способами зарабатывала на этом.

Следовало с величайшей тщательностью присматривать за объектами почитания. Владельцы реликвий особенно опасались военных, вроде того мелкого лимузенского сеньора, который в 1182 г. похитил в Сен-Марциалс тело св. Ансильда и спрятал его в часовне своего замка, ad tutelam castri, а также воров, подобных тем, кто унес ночью 1219 г. из приорства в Вик-сюр-Эн останки св. Леокадии. Народ требовал найти эту святую; ее искали и нашли на дне реки Эна.

Надо было бороться еще и с конкурентами, ибо часто многие храмы претендовали на обладание одной и той же реликвией. Невелика беда, если соперничающие заведения были удалены друг от друга; но две известных, да еще и соседствующих церкви не могли соперничать без скандала. В 1186 г. в Париже в церкви св. Стефана находят тридцать два волоса Богоматери, руку св. Андрея и голову св. Дионисия. Но эта голова уже хранится в знаменитом аббатстве, усыпальнице французских королей. Монахи Сен-Дени выразили протест; в 1191 г. они вскрыли перед королевским советом серебряный ларь, содержащий тело святого Дионисия целиком, и решили поместить голову отдельно, в специальный реликварий, который выставлялся в течение всего года перед взорами паломников.

Этот эпизод был тем более неприятен, что монахи уже давно собирались с силами для опровержения одного враждебного их реликвии мнения. Со времен Людовика Благочестивого они утверждали, что святой Дионисий, мощами которого они обладали, был знаменитым епископом Коринфским Дионисием Арео-пагитом, обращенным в христианство самим апостолом Павлом. Им не хотелось считать своим святым какого-то галло-римского епископа, безвестного законоучителя более поздней поры, казненного язычниками на Монмартре вместе с Рустиком и Елевферием, и они почитали врагами скептиков, осмеливавшихся утверждать, что их святой Дионисий не мог быть Ареопагитом, поскольку, если верить достоверным документам, тот никогда не покидал Греции, умер и был погребен там. В течение пяти столетий по этому поводу проливались потоки чернил и разгорались яростные споры, Абеляр был изгнан из Сен-Дени, где укрылся после своего несчастья, именно за то, что пытался поколебать монахов в их традиционном убеждении. Ученый спор с прежним пылом продолжался и в эпоху Филиппа Августа. Сомнения существовали, росли, и первенствующее из королевских аббатств серьезно страдало от них.

В 1216 г. папа Иннокентий III нашел средство. Одному из его легатов, Петру Капуанскому, посчастливилось открыть в Греции, казалось, абсолютно подлинную могилу Дионисия Ареопагита и перевезти мощи в Рим. Иннокентий III подарил их приору Сен-Дени, прибывшему на Латеранский собор, и сопроводил щедрое дарение письмом от 4 января 1216 г., предназначенным для публичного прочтения. Послать монахам тело св. Дионисия Ареопагита, происхождение которого было надлежащим образом удостоверено, означало признать, что они им не обладали. Чтобы не получилось, что он принял сторону, противную дорогой для великого французского аббатства традиции, Папа занимает нейтральную позицию, напоминая, что существует множество мнений, излагающих историю спора, и добавляет: «Не желая в настоящее время отрицать ни первого, ни второго убеждений, мы даруем вашему монастырю...» — он не говорит «мощи» святого Дионисия, что разрешило бы спор, но ловко употребляет очень неопределенное слово sacrum — так сказать, залог, подарок — beati Dionisii pignus. «Так что, — говорит он, — раз вы обладаете двумя телами, никто не посмеет усомниться, чтобы одно из них не было мощами Ареопагита».

Для задач такого рода Церкви приходилось изыскивать различные решения. В течение долгого времени монахи аббатства Сен-Пьер-ле-Виф в Сансе соперничали с монахами Жуара за обладание телом св. Потанциана. В связи с этим в 1218 г. реликвии Сен-Пьер-ле-Виф были более торжественно, нежели обычно, выставлены, а чудесный случай в тот же день открыл в могиле святого епископа собравшимся в Сансе письменное доказательство, что останки, выставленные для поклонения верующих, действительно были останками св. Потанциана.

Подобная же распря случилась в конце XII в. в Оверни у монахов Мозака и Иссуара. С незапамятных времен христиане Оверни и прочих мест пребывали в уверенности, что тело св. Отремуана, покровителя Оверни, покоится в Мозаке. Считалось бесспорным, что в 764 г. на соборе в Вольвине председательствовал Пипин Короткий и именно тогда останки святого были торжественно перевезены в Мозак, где их никогда не открывали. Но в начале правления Филиппа Августа в крае начал распространяться слух, что голова святого находится в церкви Иссуара. Возникла и легенда, согласно которой в момент перенесения мощей в 764 г. один аквитан-ский сеньор по имени Роже, присутствовавший на торжестве, якобы отделил тайком голову св. Отремуана, дабы спрятать ее к своем замке Пьер-Энсиз. Оттуда она вроде бы попала в руки монаху знаменитого пуатевинского аббатства Шарру и в конечном счете нашла последнее пристанище в Иссуаре. Средневековье донесло до нас псевдоисторические рассказы, составленные из различных фрагментов, для объяснения дальних странствий реликвий и содействия притязаниям какой-либо церкви. В глазах наших предков поставить интересы святого или монастыря выше интересов истины было благочестивым, нисколько не предосудительным поступком. Благочестивого фальсификатора извиняли.

Легенда, распространяемая монахами Иссуара, оказалась и в самом деле убийственной для Мозака: этому святилищу грозило забвение из-за соперничающего заведения. В 1197 г. аббат Мозака привез епископа Клермона и умолил его произвести в законном порядке проверку подлинности реликвий св. Отрему-ана. Открыли заключавший его ковчег, и явилось целиком все тело, плотно обернутое в полотняные и шелковые ленты «в том же состоянии, в каком его оставил король Пипин». Ремни еще носили оттиск королевской печати. Сомнений больше не было. Победа осталась за Мозаком.

Сегодня эти детали нам кажутся не слишком интересными для истории Франции; но для современников они важны. В средневековом обществе не было более важного события, чем выставление и перенос мощей, чем чудо, совершаемое на могиле апостола или святого, чем спор за обладание священными реликвиями. Когда французские и венецианские бароны захватили в 1204 г. Константинополь, вся Франция, до глубины души взволнованная, издала неподдельный крик радости. Воскресла идея смены греческой империи латинской и создания французскими феодалами на берегах Босфора и Эгейского моря второй Франции? Отнюдь нет! Причина безграничного ликования заключалась в том, что рыцари и паломники возвращались со своей долей добычи, плодами узаконенного обычаем разграбления византийских церквей; по всем провинциям должны были широко распределять восточные реликвии; четвертый крестовый поход сулил внезапное, нежданное, небывалое умножение христианских сокровищ. Вот что в высшей степени интересовало толпу, и именно об этом наши исторические компендиумы умалчивают.

Все вышесказанное доказывает, что религиозное чувство и религиозный страх во времена Филиппа Августа все еще оставались наиболее действенными и мощными рычагами управления индивидуальными и коллективными поступками людей. И inn рычаги находились в руках духовенства.

Несмотря на сильные нападки, предметом которых она начинала становиться, Церковь в глазах людей всегда была недосягаема. Именно она и только она исполняла и могла исполнять тогда большую часть социальных функций, возложенных ныне па государство. Историки вроде Анри Мартена, оспаривающие законность и необходимость подобной роли Церкви, ничего не понимают в средневековье. Разумеется, основной миссией духовенства было молиться и отправлять религиозные службы для всего населения. Но оно было также и сословием, которое занималось обучением и хранило научные и литературные сокровища. В обязанность ему вменялась помощь бедным, больным и паломникам. Оно выносило приговоры по большинству гражданских и уголовных процессов. Имея в руках такое оружие, как отлучение и интердикт, оно укрепляло дисциплину. Духовенство руководило всеми актами гражданской жизни верующих и было для всех феодальных суверенов необходимым инструментом управления и администрирования. Наконец, это было едва ли не единственное сословие, поставлявшее представителей свободных профессий — врачей, преподавателей, судей и адвокатов. Ему было поручено блюсти все интеллектуальные и моральные интересы общества и значительную часть его материальных интересов. Короче говоря, международная корпорация церковников не ограничивалась общим руководством судьбами христианского мира, но являлась мощным стержнем всех национальных организмов. Земельный собственник, хозяин значительной части территории, чуть ли не капиталист (потому что нельзя омло отчуждать его имущество и потому что, несмотря на канонические законы, оно занималось всевозможной торговлей, даже торговлей деньгами), самое привилегированное, освобожденное от прямого налога, а часто и от косвенного, свободное от военной службы, подсудное только особым судам, духовенство этой эпохи занимало ни с чем не сравнимое положение. И ничто из того, что существует в современной Франции, не может дать представления о нем.

Однако надо учитывать и то, что священники средневековья — люди своего времени. Их традиции и занятие недостаточно защищали от воздействия жестоких обычаев и грубых нравов, в атмосфере которых они, как и все их современники, жили. Постоянно взаимодействуя с феодалами, поучая и умиротворяя их, они не могли избежать влияния феодального духа, невольно поддаваясь заразительным примерам. Многие из посвященных в духовный сан вышли из рыцарского сословия и, ведя образ жизни дворянина, разделяли чувства, предрассудки и пороки своего класса. Под сутаной или монашеской рясой оставалась та же живость, те же буйные страсти, та же любовь к битве. За неимением возможности использовать свою энергию и удовлетворять потребность в движении в войнах они наверстывали свое в сословных мятежах, в конфликтах по поводу прав и обязанностей, в жестоком соперничестве мирских и церковных интересов. В церквах и монастырях жил дух независимости и бунта — сущности феодальных нравов. Над природой священников властвуют плоть и кровь. Церковь воинствующая и могущественная! она утверждает свою огромную власть как путем оказания народу услуг, так и совокупностью добродетелей и познаний, намного более высоких, чем у других классов; но у нее нет покорного вида современного гибкого духовенства. Она живет, пульсирует и борется, как и прочие сословия.

***

В основании церковного организма находится приход, в котором служит приходский священник, являющийся поверенным душ, qui habet curam animarum. Большая часть приходских священников принадлежала к белому духовенству и находилась в исключительном ведении епископа. Но когда приход становился собственностью аббатства или капитула, его могли доверить монастырскому канонику или даже монаху, облеченному иерейским саном и направленному своей общиной отправлять священнические обязанности. Совокупность многочисленных приходов и их придатков — часовенок с капелланами в деревушках — составляет комплекс, называемый в разных районах деканством или протоиерейским приходом. Декан, или протоиерей, являлся естественным посредником между епископом и архидьяконом, а <иященники простых приходов были подвластны его юрисдикции. Таково низшее духовенство — находящееся в непосредственном контакте с крестьянином, вышедшее само по большей масти из народных слоев, самое многочисленное, но также и самое неорганизованное и менее всего поддающееся церковному руководству.

История этих сельских священников мало известна, поскольку приходы того времени не оставили архивов. Протоколов епископских посещений в эпоху Филиппа Августа еще нет. Что же касается хронистов, то они говорят только о церковных властях — епископах, капитулах, аббатствах, занимавших определенное место на сеньориальной лестнице. Особенно не хватает свидетельств материального и изобразительного порядка. Иллюстраторов манускриптов и церковных скульпторов занимают епископы, аббаты, монахи, но они и не думают изображать кюре. Печати приходов и деканств, которыми эти священники скрепляли акты гражданской жизни своих прихожан, дары, продажи и завещания, к сожалению, очень малы размерами, да и изображают всего лишь символические образы: Агнца Божьего, цветок лилии, орла св. Иоанна Богослова, чашу для мессы. Только на одной из них (которой в 1209 г. пользовался Рено, архиепископ Буржский) можно видеть священника, служащего у алтаря, где стоит дароносица. Музей Байе хранит маленький колокол времен Филиппа Августа — на нем стоит дата «1202 год», что является редкостью. Правда, некоторые приходские церкви, где совершали богослужения тогдашние священники, еще стоят. Но столь малую часть из них можно датировать с уверенностью! Некоторые из них соперничали в богатстве и изысканности с соборами или знаменитыми аббатствами: таковы два прекрасных образчика готического искусства — церковь св. Петра в Гонессе и церковь Пти-Андели.

В других концах Франции, в центральных и южных провинциях, приходское духовенство меньше дорожило роскошным убранством, а больше — возможностью защититься от знати, рыцарей, наемников и бандитов. В ту пору кюре возводили массивные церкви, одетые в броню толстых контрфорсов, с высокими стенами и колокольнями, похожими на донжоны. Там можно было предоставить убежище и окрестным крестьянам. Однако же существовала опасность использования священниками подобных церквей для угнетения прихожан или сопротивления епископу. Так, Авиньонский собор 1209 г. говорит о безобразиях, которые творились в некоторых укрепленных церквах, «где недостойные священники превратили Божий дом в воровское гнездо». Поэтому укреплять церкви и кладбища запрещают. Епископы обязаны разрушить все строения, придающие храму вид замка.

Приходские священники нашли иное средство подготовиться к возможной осаде и защитить себя от вымогательств и жесто-костей владельцев замков. Они создают между собой и даже совместно с мирянами братства — настоящие общества взаимопомощи, со статутами, в которых клялись в их соблюдении и в наказании нарушителей. Но Церковь, враг коммун и городских корпораций, имела свои резоны избегать братств, даже религиозных. Руанский собор 1189 г. осудил их. «Канонический устав ненавидитсей видсоюза,сапошса detestatur scriptura»,— говорят епископы, мотивируя это следующим: «Поскольку трудно соблюдать статуты братства, они становятся кое для кого причиной клятвопреступлений». А правда состоит в том, что епископат не желал оставлять в руках низшего духовенства инструмент для защиты независимости. Братства священников исчезли. Однако весьма вероятно, что союз священников Крепи-ан-Валуа (confraria presbiterorum de Crespeio), организованный при Филиппе Августе, не вызывал опасений у властей, ибо он просуществует все средневековье, и исторические документы о нем, в виде исключения, до нас дошли.

С другой стороны, недоверчивость епископов была правомерной. Уж если они хотели сохранить над служащими приходов непосредственную власть, данную им в день принятия посоха и митры, то следовало сохранить религиозный и чисто духовный характер сельских священнослужителей, без которого последние быстро бы исчезли.

***

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Должен был уходить голым из сеньории
Поскольку епископ препятствовал университету пользоваться правом создания союзов
В силу каких-то обстоятельств заслужили признательность капитула
Договориться о своем браке с ингебургой
Королевы французской изабеллы де эно