<<<     ΛΛΛ     >>>   

Очень немногие люди дают себе труд основательно изучить порученное дело... Я не говорю уже о тех небрежных адвокатах, для которых суть дела не играет роли, лишь бы только им предоставилась возможность покричать, либо набрасываясь на людей по обстоятельствам, к делу непричастным, либо отделываясь общими местами; есть и такие, для которых подобное небрежное отношение к делам составляет предмет особого тщеславия: одни, вечно занятые и всегда

538

имея какое-нибудь дело, которое нужно сделать раньше, вызывают к себе клиента накануне или утром в день суда и даже хвастают иногда тем, что изучили дело во время самого суда; другие, чтобы похвалиться своим умом и проницательностью, беззастенчиво заявляют, что они уже поняли, в чем дело, чуть не раньше еще, чем выслушают его. Затем, произнеся свою речь при одобрении всей публики, речь, состоящую из красивых слов и не имеющую никакого отношения ни к судье, ни к клиенту, они удаляются и проходят по форуму с торжествующим видом, обливаясь потом, в сопровождении толпы своих поклонников. Я не могу также одобрить тех адвокатов, которые поручают изучение дела своим друзьям, хотя размеры этого зла уменьшаются в зависимости от того, насколько основательно друзья изучают дело и знакомят с ним адвоката... Но самый скверный обычай довольствоваться заметками, составленными самим клиентом, который ведь обращается и к адвокату именно потому, что не может сам вести своего дела, или кем-нибудь из тех адвокатов, которые, не ведя самостоятельно дел, этим самым признают себя неспособными... Адвокат не должен также полагаться на свою память, пренебрегая записью того, что скажет ему клиент. Недостаточно спросить клиента один раз: необходимо заставить его повторить одно и то же дважды и даже больше, так как при первоначальном изложении дела многое может ускользнуть, особенно у человека неопытного (а это случается часто), а также для того, чтобы узнать, повторит ли клиент то же самое, ибо в большинстве случаев клиенты лгут, как будто они не рассказывают свое дело, а ведут тяжбу, и разговаривают не с адвокатом, а с судьей. Поэтому не следует слишком доверять им; надо, наоборот, подходить к ним со всех сторон, сбивая их, осаждать вопросами, тормошить их по мере возможности... Кроме того, надо внимательно изучить все документы. Относящиеся к делу, и некоторые из них не только просмотреть, но и прочитать: очень часто они не содержат того, что им приписывается, или в них сказано меньше, или найдется что-нибудь, вредящее делу, или в них сказано слишком много, так что они подрывают сами себя этими преувеличениями. С другой стороны, нередко в них можно найти массу деталей, которые в глазах клиента не имеют никакого значения для дела...

Если человек ведет дело хуже, чем он может, то этим он обнаруживает не только небрежность, но и недобросовестность, а поэтому не следует брать на себя больше дел, чем можешь вести вполне добросовестно. Надо по возможности написать заранее то, что будешь говорить. Впрочем, когда приходится отвечать немедленно, то нельзя приготовиться ко всему. Иногда даже вредно иметь заранее написанную речь, в случае, если противник сделает замечание, которого раньше адвокат не предвидел. Некоторым при этом трудно отказаться от написанного, и они стараются воспользоваться наибольшим количе-


539

ством заготовленных фраз, чтобы вставить их в свою импровизированную речь, и в результате является нечто совершенно несуразное. В таких случаях лучше «стоять», как говорят крестьяне, «твердо всей ступней» на чем-нибудь одном... В одном только мы должны хорошо приготовиться, а именно, хорошенько изучить дело, а затем уже во время суда нужно внимательно слушать противника... Никогда не попадет в затруднительное положение тот оратор, которому искусство, работа над делом и навык придают силы, способные преодолеть всякую трудность. Всегда вооруженный, всегда готовый к бою, он найдет необходимые слова и в судебном заседании, и во всяких будничных домашних делах.

Так как в Риме не было государственных прокуроров, то всякий гражданин мог выступать обвинителем, даже в таком деле, которое лично нисколько не касалось его. В 1-м веке до Р. X. обвинители не пользовались особым уважением: в этой роли выступал, обыкновенно, какой-нибудь оратор средней руки с голосом, надтреснутым вследствие злоупотреблений словом, а, может быть, и удовольствиями жизни; или же человек из низших слоев общества вроде Л. Цезулена, который «в искусстве обвинять ближнего не имел себе равных», или Эруция, ветерана этой профессии, родившегося от неизвестного отца: он был противником Цицерона в процессах Росция Америйского и Варена. Иногда же это были разорившиеся аристократы, которые не боялись уронить свою репутацию, потому что ее у них не было: таковы оба Меммия, а также Брут, обесчестивший свое знаменитое имя, занимаясь таким зазорным ремеслом.

А между тем за сто лет перед этим цензор Катон Старший часто со славой выступал в подобной роли. Из всех тяжб, память о которых сохранилась, обвинительные процессы вызывают удивление не меньшее, чем другие; и если своими обвинениями он нажил немало врагов, то ими же увеличил и свою славу. Впрочем, не надо забывать, что в те времена древняя строгость нравов еще не вполне исчезла, и кроме того в качестве обвинителя выступал ведь Катон, а не кто-нибудь другой: и тогда уже общественному мнению не особенно нравилось, если примеру Катона подражал кто-нибудь, даже из самых почтенных людей. Кроме Катона указывают еще несколько случаев, когда обвинителем являлся Г. Гракх, например, против П. Попилия Ленаса, который подверг себя добровольному изгнанию. Но впоследствии это дело очень низко пало в глазах общества. Об этом можно судить по тону, в котором Цицерон говорит об Эруции:


540

он сравнивает подобных людей с капитолийскими гусями, с собаками, которых бьют, если они лают без разбору. Правда, в тот день когда Цицерон сам выступил с обвинением против Верреса, его мнение на этот счет несколько переменилось: «Те, кто обвиняет, — говорит он, — этим самым берут на себя обязательство быть безукоризненными, беспристрастными, чуждыми тех пороков, за которые они упрекают других».

Такое видимое противоречие, в сущности, легко объясняется. Обвинителей делили на две категории: к первой принадлежали случайные обвинители, ко второй — профессиональные. Считалось, что человек может случайно выступать в роли обвинителя, нисколько не портя себе этим репутацию: напр., когда дело шло о каком-нибудь общественном интересе, или когда обвинитель имел за себя общественное мнение, как Цицерон в процессе Верреса, или целую жизнь, полную славы и почета, как Метелл Нумидийский, обвинявший Валерия Мессалу; или же, наконец, когда дело шло о самозащите, как это было с М. Эмилем Скавром, обвиненным в избирательных подкупах П. Рутилием Руфом и в свою очередь обвинившим этого последнего. Не порицали также и начинающих ораторов, в особенности, если они нападали на людей опозоренных. Но за всеми этими исключениями, к обвинителям вообще относились дурно, тем более, что они не стеснялись копаться в частной жизни своих противников и вытаскивать на свет божий все смешное или постыдное, что они там найдут.

Неблагосклонное отношение к этому ремеслу в значительной степени зависело от того, что обвинители старались не для славы, а из-за денег. Выиграв процесс, они в известных случаях, которых точно определить мы не можем, имели право на четвертую часть штрафа, к которому присуждался обвиненный; отсюда слово quadruplator — оскорбительное название, применявшееся к тем, кто требовал себе это вознаграждение: * Цицерон бросил его в лицо Эруцию. Порядочные же люди обыкновенно гнушались подобным заработком; так, напр., после обвинения Милона, Фульвий получил узаконенное вознаграждение, а Аппий Клавдий отказался от него. Кроме того, и не дожидаясь неопределенного исхода процесса, материально заинтересованный в нем обвинитель имел очень простой способ достигнуть своей цели: он мог продать свое молчание или свое бездействие. Веррес таким образом избавился от одного обвинителя, заплатив ему 300 000 сестерций. Флакк, говорят, заплатил Дециану 2 миллиона сестерций отступного. Другого рода тактика состояла в том, чтобы затягивать дело по предварительному

_________

* Букв «примножающий вчетверо». На самом деле доносчик получал ? часть от штрафа его жертвы.

541

уговору с обвиняемым: это называлось tergiversari — «повернуть тыл», отступить; или же преследовали обвиняемого не энергично, доводя дело до оправдания: это был один из видов преступления, обозначавшегося термином «praevaricatio» [1] (черепаший ход, подобный движению человека, страдающего растяжением вен).

В известных специальных случаях выигравший процесс обвинитель получал иного рода награду, более высокую. Так, напр., подданному римского государства, с успехом обвинившему кого-нибудь в лихоимстве, давали гражданские права. Римский гражданин, в случае удачного обвинения кандидата в подкупах избирателей, восстановлялся в правах, если он был лишен их за подобное же преступление. Счастливый обвинитель, кроме того, освобождался от необходимости удовлетворять известным условиям относительно возраста при избрании на общественные должности.

Человек, жалоба которого была принята соответствующим магистратом, получал на известный срок (иногда продолжавшийся несколько месяцев) полномочия, подобные тем, которыми наделены наши судебные следователи: он имел право прикладывать печати к протоколам с показаниями обвиняемого и свидетелей, так же, как и к вещественным доказательствам, призывать свидетелей к допросу, принуждать уклоняющихся, — одним словом, принимать все меры, необходимые для того, чтобы добыть и сохранить улики, подтверждающие справедливость обвинения. Принятие претором обвинения имело такое же значение, как и официальное поручение от сената: тот, кого, так сказать, «отрядили для обвинения», имел право проникать в самую глубь провинции и производить там следствие в сопровождении военного конвоя, иногда очень значительного. Число свидетелей, приводимых с собой обвинителем, также могло быть весьма значительным, так как законы, которые его ограничили, установили maximum все-таки в 120 человек.

(Poiret, Essai sur l`eloquence judiciaire a Rome pendant la Republique, pp 182 et suiv.).
__________

В числе доносчиков в правление Тиберия был один из лучших ораторов того времени, Домиций Афер, уроженец Нима. Начало его карьеры было далеко не блестящее: долго оставался он в неизвестности и терпел нужду, хотя он и не был особенно разборчив в средствах нажиться и очень ревностно стремился к этой цели. Впрочем, в сорок лет он уже был претором, но собственное сознание говорило ему, что репутация его не соответствует таланту: необходимо было что-нибудь

542

из ряда вон выходящее, чтобы сразу обратить на себя всеобщее внимание. Так как он ничем не смущался, то сделался доносчиком, и, желая сразу начать дело ловким ударом, он принялся тщательно выбирать себе жертву. Он знал ненависть Тиберия ко всем, кто был привязан к семье Германика; и вот, чтобы угодить императору вполне, он выступил с обвинением против Клавдии Пульхры — родственницы и самой близкой подруги Агриппины (вдовы Германика). Афер обвинил ее в беспутной жизни, в кознях и чародействе, направленных против императора. Все понимали, что, нападая на Клавдию, хотели поразить ее подругу, и что дело идет о ссоре между Тиберием и Агриппиной. Весь город насторожился; Афер, зная, что он ставит на карту всю свою репутацию и благополучие, превзошел самого себя: никогда еще он не говорил с таким красноречием. Для всех это было, по выражению Тацита, как бы открытие его гения. Тиберий, который не был вовсе любителем говорить комплименты, удостоил его своей похвалы. Во всем Риме только и речи было, что об Афере: он одним ударом достиг и богатства, и славы.

Правда, несколько лет спустя, он чуть было не поплатился очень дорого за свое торжество. Калигула, само собой разумеется, не мог любить человека, который с таким блеском выступил в роли врага Агриппины, его матери. Афер, отлично понимая это, попробовал было обезоружить его лестью, но с этим причудливым тираном лесть не всегда достигала цели, и случалось, что комплименты, которые ему делали, он принимал за оскорбление. Так, Афер воздвиг в честь его статую с надписью, в которой упоминалось, что Калигула, 27-ми лет отроду, уже был вторично избран консулом. Но император отнесся очень плохо к этой похвале: он увидел в ней оскорбительный намек на его молодость и косвенное указание на закон, запрещавший быть консулом в таких юных годах. Чтобы отомстить за себя, он явился в сенат с напыщенной речью, которую старательно и долго придумывал, и, считая себя мастером этого дела, пустился в состязание с лучшим оратором своего времени. Афер погиб бы, если бы вздумал защищаться, но он, конечно, не стал этого делать. Пав ниц к ногам принцепса, как будто красноречие последнего поразило его, как громом, он воскликнул, что гораздо меньше боится всемогущего Калигулы, чем его ораторского таланта; затем он повторил подробно только что выслушанную речь и принялся ее истолковывать, чтобы указать все ее красоты. Калигула, в восторге от того, что его так хорошо оценил такой замечательный знаток, вернул Аферу свое расположение.

Впоследствии Афер, как человек умный, сообразил, что надо постараться, чтобы забыли начало его карьеры, и что укрепить за собой занимаемое им блестящее положение можно только средствами противоположными тем, при помощи которых он его достиг. Обвиняя прежде честных людей, теперь он стал не раз употреблять свой

543

талант для их защиты. Речь, которую он произнес в защиту Домициллы, стала особенно знаменитой. Домицилла была женой одного человека, осужденного за политическое преступление; она осмелилась похоронить мужа в те времена, когда закон запрещал оплакивать своих близких. Ее обвинили ее сыновья, и, как кажется, братья и друзья также выступили против нее. Афер, который вел это дело перед императором, защищал ее совсем не так, как это сделал бы Катон: он воздержался от пылкости и негодования, от энергичных требований во имя прав человечности; вместо всего этого он постарался разжалобить судей. Отрывок, сохранившийся от этой речи, показывает, что он был не только хорошим оратором, но и еще более искусным адвокатом. В таланте Афера отражался его характер, и в речах его больше всего поражала ловкость и изворотливость так же, как и в его поведении. Живя в мире со всеми партиями, при помощи доносов заручившись расположением императора, вовремя успокоив порядочных людей проявлением дешевой независимости, он сумел избежать всевозможных опасностей, сопряженных с его положением богача и знаменитости. Он беспрепятственно прошел через самый опасный период империи и, добившись выдающегося положения при Тиберии, спокойно умер в старости при Нероне.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Башни были на колесах галереи расположен
11 рабочих
Гиро П. Частная и общественная жизнь римлян 2 конницы
Знамена
Жертвы приносились также на берегу священных источников человека наслать