<<<     ΛΛΛ     >>>   

"Разве не кровь самого пролетариата - кровь Ильича? Не рабочие мускулы - его мускулы? Не центральная узловая распределительная станция и главный стратегический штаб - мозг Ленина?"

К идеалу христианско-пролеткультовской безличности Кольцов удачно приспосабливает здесь пресловутую "простоту и скромность", а равно озадачивавшую многих невзрачность, неказистость, внешнюю тусклость - Набоков сказал бы, пошлость - Ильича. Кольцовская версия богостроительства - итоговый портрет "человека из будущего" - дышит благородной аскезой классового утилитаризма (соединенной с представлением о нераздельности Троицы):

"Ни за что не разберешь, где кончается личный Ленин и начинается его семья - партия, так же как невозможно определить резкие грани там, где кончается партия и начинается пролетариат.

Ленин - это сложнейший тончайший аппарат, служащий пролетариату для его исторической мысли. Потому-то так скромен, защитно одноцветен его облик, потому-то так прирос он к рабочему классу, потому и физически больно пролетариату, когда Ленин болен.

И потому в Ленине, первом из будущих, мы не можем и не должны искать мелких личных признаков, жестов и фраз, - обязаны видеть его черты в чертах нашей... революционной эпохи" (16).

С другой стороны, оставаясь двойником рабочего класса, Ленин все чаще выступает и в облике внеположной ему авторитарной силы, управляющей пролетариатом. В юбилейном ("Правда", 20 апреля 1920 г.) стихотворении И. Филипченко ''Великому брату" тема безличного тождества характерно осложняется некоторой уже обособленностью вождя, возвышающегося над равновеликим ему скопищем тружеников, вызвавших его к жизни:

Миллионам ратей поля и металла
Понятен ты и равен, как двойник.
И в мире - от велика и до мала -
Тебя воззвал родимых масс язык.
И весь прямой и пламенный мудрец,
Пролетариата верный образец,
Пребудешь поколеньям неизменен.
Среди пожара грозного кузнец,
В руке взнесенный молот, твой близнец,
Стоишь, весь озарен, о вождь наш Ленин! (17)

Ср. в стихах другого пролетарского поэта (подпись - Рабочий Ан). живописующего инфернально-вулканический напор революции (1922):

Кто он - гений, человек ли?
Создал "ад", похерил "рай":
Хорошо нам в красном пекле -
Брызжет лава через край...

Мы - хозяева... Мы - боги...
Крушим, рушим, создаем...
Гей вы, нытики, с дороги!
Беспощаден бурелом.

...............

Он помог нам, мы окрепли,
Кровь, как лава, горяча:
Потому-то в красном пекле
Крепко любят Ильича... (18)

Главная заслуга Ильича состоит в том, что "он помог нам" - коллективным богам новой жизни; но его облик носит вместе с тем и налет особой, метафизической неотмирности, сообщающей ему иной - отцовский статус.

Все явственней, преимущественно после помпезного ленинского пятидесятилетия, ощущается в панегирической макулатуре это напряжение между двумя контрастными сторонами ленинского образа - сыновней и авторитарно-демиургической, т.е. отцовской. Значительно позднее биполярность ленинской фигуры - уже с явным сдвигом в сторону отцовского начала - запечатлел Маяковский: "Ветер всей земле / бессонницею выл, / и никак / восставшей / не додумать до конца, / что вот гроб / в морозной / комнатеночке Москвы / революции / и сына и отца". Проступает это сбивчивое дву-единство и в очерке Кольцова:

"Отлично известно отношение партии к Ленину. Единственное в истории, неповторимое сочетание доверия, благоговения, страха, восхищения с дружеской фамильярной спайкой, с грубоватой рабочей лаской, с покровительственной заботой матери о любимом сыне".

Партийно-богородичная икона с ее "грубоватой лаской", в общем, соответствовала тогдашнему положению дел (хотя и заметно корректировалась за счет таких проявлений встречной ленинской "грубоватости", как разгром рабочей оппозиции, гонения на Пролеткульт, репрессии против забастовщиков и т.п.); но с этой покровительственной заботой уже сочетается здесь молитвенно-величальный ассортимент любого богослужения: вера ("доверие"), благоговение, страх Божий. Сходная двупланность отражена и в названии стихотворения Филипченко - "Великому брату": то был неуверенный компромисс, в котором евангельское обозначение Христа как "старшего брата" (ср. Мф. 25: 40) перенесено на Ленина, но с существенным повышением в чине - до "великого". У Кольцова сходная путаница в семейных отношениях просвечивает еще заметнее; сразу после процитированной фразы о "любимом сыне" он внезапно рисует совершенно другой родственный расклад: "В.И. Ульянов (Ленин) - грозный глава республики-победительницы и Ильич - простой близкий старший брат" (19). С тем же Янусом встречается умиленный герой А. Аросева: "Будто это старший брат его..." (20).

Дело тут в том, что коллективистские формы культа неудержимо смыкались с накатанной традицией монархических славословий, которые всегда проецировали на государя (как на "живую икону" и "образ Божий") двойственное - богочеловеческое - естество Христово. В качестве божественного начала выступала государственно-юридическая суровость, строгость царя, которую обязательно уравновешивало его же собственно-человеческое тепло: кротость, доброта, милосердие. Первая сторона личности представительствовала от миродержателя Саваофа, вторая - от вочеловечившегося Иисуса (21). По аналогичной модели постоянно раздваивался и председатель совнаркома - на Саваофа-Ленина и Христа-Ильича (или Ульянова):

"У этого изумительного существа - два лица <...>: Ленин и Ильич. Великий вождь. Историческая, исполинская фигура. И вместе с тем, такая изумительная, обаятельная, чудесная личность" (А. Сосновский) (22).

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Вайскопф М. Красный чудотворец Ленин в еврейской и христианской традициях истории России 2 рабочих
Вайскопф М. Красный чудотворец Ленин в еврейской и христианской традициях истории России
Вайскопф М. Красный чудотворец Ленин в еврейской и христианской традициях истории России 9 заботой