<<<     ΛΛΛ   

В то время как рабочие Запада в течение второй половины XIX — начале XX в. заимствовали индивидуалистическую ориентацию буржуазии, сформировавшиеся в ее среде потребности, русские рабочие воспроизводили и развивали коллективисткие ценности крестьянства, продолжали начатое им движение по пути зависимого развития. Европейский город создавал для рабочего среду воспроизводства новых потребностей, стимулировал тягу рабочих к респектабельности, новым видам досуга (футбол, семейные прогулки в парках, отпуск на морском побережье)12. Русский рабочий не был таким образом укоренен в городе, часто жил в фабричных казармах, без семьи, не имел других видов отдыха, кроме кабака, публичного дома и коллективных драк ("стенок"). Поэтому если для европейского рабочего основными были его экономические интересы, то у русского на первый план вышел протест против эксплуатации вообще, политические интересы возобладали над экономическими. На Западе политические партии рабочих возникли на основе развитого профсоюзного движения. В России, напротив, приоритет организации пролетариата принадлежал социал-демократической партии.

Профсоюзы, возникшие в массовом масштабе в 1905—1907 гг., с самого начала были тесно связаны с партией, носили специфический "боевой" характер, внушали рабочим мысль о доминировании задач политической борьбы над задачами борьбы экономической. В Европе профсоюзы, а под их влиянием и социал-демократические партии стали агентами "обуржуазивания" рабочих, их интеграции в буржуазное общество и культуру. В России они стали носителями маргинальных, "инструментальных" ценностей рабочих как части "внутренней периферии" и тем самым — проводниками идеи углубления процесса институционализации периферийности, его воспроизводства на основе социокультурных стереотипов трудящихся. Эта идея осознавалась как противопоставление интересов, ценностей и идеалов пролетариата — реакционной буржуазной культуре и власти буржуазии. За ней стояла рабочая масса, которую сплоченность и внушаемость превращали в мощную политическую силу.

Казалось бы, наиболее органичным должно было быть восприятие европейского влияния интеллигенцией, прямо питавшейся достижениями европейской культуры. Но на деле ее положение было едва ли не самым сложным. Дело в том, что петровские реформы разорвали континуум традиционной русской жизни и культуры. Произошло противопоставление того, что Р. Редфилд охарактеризовал как "великую" и "малую" традицию 13. "Великая", городская традиция уходила теперь корнями не в прошлое русской деревни, а в прошлое европейского города. В то же время народная, крестьянская культура не обладала адекватной "надстройкой", практически не имела обратной связи с "высокой" культурой. Разные тенденции развития "цивилизованного" городского и сельского общества породили сосуществование в стране двух принципиально различных видов собственности, частной и общинной, двух традиций права, двух культур. В этих условиях городская и сельская культуры стали активно себя "достраивать", каждая из них стремилась превратиться в доминанту развития страны. Это проявилось в спорах западников и славянофилов, социал-демократов и народников. Конечно, имели место и элементы взаимодействия, диффузии культур, но "тектонический разлом" между ними так и не был преодолен. Его следствием стало извечное чувство вины русской интеллигенции перед народом. Сюда же уходят истоки великой литературной традиции России XIX в. В то время как на Западе создавались предпосылки для усиления взаимодействия культурных слоев, проявившиеся в расцвете романтизма, с одной стороны, и формировании массового общества —· с другой, в нашей стране развитие этого органического процесса было поставлено под вопрос разрывом культурных слоев.

Надо оговориться, что эти инверсии не были повсеместными. Ведь, кроме социальной периферии, в России была периферия географическая, куда волны институционализации периферийности, шедшие от центра, еще не успели дойти. В первую очередь речь идет, конечно, о Финляндии и Польше, но также и о Прибалтике и Украине. Там гораздо более развито было товарное хозяйство, более самостоятельной была местная буржуазия, быстрее шло "обуржуазивание" крестьян и рабочих. Тенденции европейского развития там скорее повторялись, хотя и с определенными особенностями. С начала XX в. эти тенденции все более явно проявляются и в центрах страны. Итогом ее преимущественного экономического взаимодействия с Западом стало выравнивание экономического развития, большее сходство социальных процессов и эволюции интересов населения. К 1917 г. в России сложилась мощная социальная база буржуазно-демократической альтернативы развития общества. Но реализовать свои потенции ей было не дано. Значительное влияние на расстановку сил в революционном движении оказал сложный, сдвоенный кризис ценностей, разразившийся в стране в конце XIX — начале XX в. Первой его частью был кризис гуманистических ценностей европейской цивилизации, разрыв свойственного Возрождению единства идей истины, добра и красоты. Его истоком было несоответствие общечеловеческих идеалов буржуазных революций и грубой, бесчеловечной реальности промышленной революции. О его проникновении в Россию говорил огромный интерес к книгам А. Шопенгауэра и Ф. Ницше, а также судорожные попытки народников найти пути примирения "правды-истины" и "правдысправедливости"14. Другой его частью был кризис общинных ценностей под воздействием буржуазных отношений, наступления городской культуры. Выход из кризиса в каждом случае можно было искать как на путях консервации старого, так и на путях развития нового. Значение выбора было огромно, так как он определял культурную доминанту формировавшегося массового общества 15. Различия во влиянии элементов гуманистической и общинной культуры обусловили, например, расхождение линий последующей истории Англии, Германии и России.

Столкновение двух кризисов ценностей в условиях слабости русского либерализма и инерции наступления общинных ценностей привело к тому, что связанная с прогрессивными социально-экономическими процессами массовая база буржуазно-демократических преобразований постепенно размывалась. Кризис ценностей создавал как бы рассасывающий эффект вокруг одной альтернативы и кумулятивный эффект — вокруг другой. Это зависело не столько от экономических интересов населения, сколько от ощущаемой глубины кризиса. В центре страны движение в сторону гуманистических культурных ценностей и буржуазного права вело к отрыву от массовой социальной базы. Это проявилось в неудаче зубатовских экспериментов с просвещением рабочих при помощи профессоров-либералов, а также в сужении социальной базы народнических партий по мере их буржуазной эволюции. В то же время опора на общинные ценности давала оглушительный политический эффект. Относительно слабая партия большевиков, переняв и доведя до крайности ранее оспариваемые ею лозунги эсеров, ставшие ядром "Декрета о земле", смогла на этой основе превратить в 1917 г. местную победу руководимых ею восстаний рабочих в ряде городов в победу социалистической революции в масштабе всей страны.

Эта революция опиралась на "инструментальные" ценности трудящихся, порожденные традицией зависимого развития. Европейские буржуазные революции были неотделимы от превращения буржуазии в целеполагания в практической деятельности. Это было их предварительным условием, определяло их роль в развитии современной цивилизации. Победа социалистической революции в России и создание социалистического лагеря были претензией на создание новой, социалистической цивилизации. Но социокультурная основа для этого отсутствовала. Ценности уравнительности и сплоченности противостояли тенденции развития механизма роста потребностей. "Верхи" общества, номенклатура, не производили потребностей, а заимствовали их с Запада, в то же время препятствуя их распространению в народных массах. Распределительная экономическая система была антагонистом рынка как инструмента расширенного воспроизводства потребностей. Ее целью была "справедливость" распределения, уравнительность, а не инновации. Не порождая сама новых целей, плановая экономика могла обеспечить в лучшем случае количественный рост потребления, но не его качественную перестройку.

Вынужденное вынесение механизма роста потребностей на Запад означало воспроизводство периферийного положения СССР и других стран социалистического лагеря в системе современной цивилизации, перечеркивало титанические усилия, прилагавшиеся для обеспечения их "технической независимости". Попытки преодолеть общинную, уравнительную девиацию целеполагания, сталкивавшую экономику к экстенсивности, переориентироваться на целеполагание в практической деятельности успеха не принесли, так как основой такого целеполагания может быть лишь новая потребность, соединяющая интересы изобретателя с интересами потребителя, рынка, а значит, и интересами производителя. У нас эта цепочка оказалась разорванной. Лучше всего дела обстояли в оборонной промышленности. Но она была лишь инструментом политической адаптации к Западу, вновь оттеснившей на задний план экономическую адаптацию. К тому же оборонное производство истощало силы страны. Все это обусловило безрезультатность "экономического соревнования" с капиталистическим миром. В ходе этого соревнования последний ставил себе все новые задачи, в то время как СССР продолжал гонку к старым целям. Еще печальнее были попытки перестройки целеполагания в науке, где единственной ее основой могли стать маргинальные ценности, воплощенные в идеологии. Это отозвалось качественным отставанием целых научных направлений. В результате вынесенным на Запад оказался весь механизм целеполагания практической деятельности новой "цивилизации". За цели и потребности, а также формы их воплощения в технике и товарах пришлось платить национальными ресурсами, восстанавливая роль страны как источника сырья и энергии для Европы. Выйти из этого положения без кризиса было практически невозможно, так как внутренний разрыв культурных слоев был преодолен посредством оскопления как "великой" традиции в ее элитарной составляющей, так и "малой" традиции в ее религиознообрядовой, а затем и социально-бытовой составляющих. Интегрирующей силой культуры стала идеология, воплотившая маргинальные ценности периферии цивилизации и явившаяся инструментом завершения институционализации периферийности в СССР. Современный кризис самосознания предстает в этой связи как ощущение необходимости поиска социокультурной альтернативы, так же как новое политическое мышление означает циклический переход к новой фазе экономической адаптации к Западу.

Такими видятся процессы, приведшие к кризису цивилизационного самосознания в СССР с точки зрения одного из направлений современной цивилизационной теории. Конечно, данная статья не претендует на полноту охвата исторических явлений. Каждое из них повернуто к читателю одной стороной, той, которую в состоянии осветить теория. Слабость этого освещения, очевидная и автору, говорит о необходимости дальнейшего углубления исследований в области теории отечественной истории. Только на этом пути мы сможем осознать подлинную глубину проблем, стоящих сейчас перед страной, представить себе силу многовековых тенденций, ставших их основой. Это поможет обществу найти в истории не только источники разочарования и ожесточения, но и источник мудрости и терпения.

1 Клямкин И. Почему трудно говорить правду: Выбранные места из истории одной болезни // Новый мир. 1989. № 2. С. 211; Мяло К. Оборванная нить: Крестьянская культура и культурная революция // Там же. 1988. № 8. С. 247; Шафаревич И. Две дороги - к одному обрыву//Там же. 1989. № 7. С. 162, 164. Loewenstein B. Der Entwurf der Moderne: Vom Geist des burgerlischen Geschichte und Zivilisation. Essen, 1989; Diamond S. In Search of the Primitive: A Critique of Civilization. New Brunswick; N.Y., 1974. Современная зарубежная немарксистская историография: Критический анализ. М., 1989. С. 53—54. О дополнительности марксистского и веберовского подхода к деятельности см.: Топольский Е. Методология истории и исторический материализм //Вопросы истории. 1990. № 5. С. 14.

4 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 12. С.410.

Eisenstadt S.N. European Civilization in a Comparative Perspective. Oslo, 1987. P. 30; Ahrweiler H. L'ideologie politique de l'empire byzantin. P., 1975. P. 56-57. Маркарян З.С. О генезисе человеческой деятельности и культуры. Ереван, 1973. С. 80-83; Давыдов Ю.Н. "Картины мира" и типы рациональности: (Новые подходы к изучению социологического наследия Макса Вебера) // Вопросы философии. 1989. N* 8; Weber M. Wirtschaft und Gesellschaft. B„ 1964.S. 3-18. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 3. С. 19.

9 Дилигенский Г.Г. К новой модели человека // Мировая экономика и междунар. отношения. 1989. № 9-10.

10 Frank A.G. Capitalism and Underdevelopment in Latin America. N.Y.; L., 1967. P. 115-116, 141; Wallerslein I. The Modem World Economy III, 1730-1840. Berkeley, 1989. II. P. 184-187. Алаев Л.Б. Проблема сельской общины в классовых обществах // Вопросы истории. 1977. № 2.

11 Лeнuн В.И. Поли. собр. соч. Т. 16. С. 141:Т. 23.С. 106.

12 Golby J.M. The Civilization of the Croud. Popular Culture in England, 1750-1900. L., 1984. P.184-185.

13 Redfield R. Peasant Society and Culture. Chicago, 1955.

14 Неомарксизм и проблемы социологии культуры. М., 1980. С. 12-23.

 <<<     ΛΛΛ   

Ценностей рабочих как части