<<<     ΛΛΛ     >>>   

Не говорите: иначе нельзя было быть. Коли было это правда,
то историк был бы астроном и события жизни человечества
были бы предсказаны в календарях, как и затмения солнечные.
Но провидение не алгебра. Ум человеческий, по простонародному
выражению, не пророк, а угадчик, он видит общий ход вещей
и может выводить из оного глубокие предположения,
часто оправданные временем, но невозможно ему предвидеть случая
– мощного, мгновенного орудия провидения (1).
А.С. Пушкин

С опорой в первую очередь на статьи “Повести временных лет” (ПВЛ) под 986 и 987 годы, содержащие рассказ о так называемом выборе (испытании) вер великим князем Владимиром и его окружением, а также сообщения арабского ученого-естествоведа и врача Шараф аз-Замана Тахира ал-Марвази (конец XI – начало XII в.) и персидского писателя Мухаммада ал-Ауфи (первая половина XIII в.) о направлении “царем русов”, носившим “титул” “Буладмир” (т.е., согласно принятому в науке толкованию, князем Владимиром), послов к правителю Хорезма с целью выяснения преимуществ ислама (2), в научной литературе принято рассматривать четыре принципиально возможные религиозные альтернативы (ислам, иудаизм, христианство западно-римского и греко-православного обрядов), среди которых правящие верхи Древней Руси могли выбирать государственную монотеистическую религию, которая должна была прийти на смену “изжившему себя” язычеству.

Между тем в историографии ранее не принималось во внимание потенциальное существование еще одной, пятой исторически реальной религиозной альтернативы, учет которой способен внести существенные коррективы в традиционно устоявшуюся в специальной литературе проблематику “выбора вер” верхами Древнерусского государства в 980-е годы.

В начале своего великого киевского княжения будущий креститель Руси предпринял “первую (языческую) религиозную реформу” (введение христианства являлось второй религиозной реформой Владимира). “Повесть временных лет” в статье под 980 (6488) г. содержит о ней следующую информацию: “И нача княжити Володимеръ в Киевh единъ, и постави кумиры на холму внh двора теремнаго: Перуна древяна, а главу его сребрену, а усъ златъ, и Хърса, Дажьбога, и Стрибога, и Симарьгла, и Мокошь. И жряху имъ, наричюще я богы, и привожаху сыны своя и дъщери, и жряху бhсомъ, и оскверняху землю требами своими. И осквернися кровьми земля Руска и холмо-тъ...” (3). Вслед за Киевом аналогичные в религиозном и политико-идеологическом плане действия были предприняты во “второй столице” древнерусской государственности – Новгороде: “Володимеръ же посади Добрыну, уя своего, в Новhгородh. И пришедъ Добрына Ноугороду, постави кумира над рекою Волховомъ, и жряху ему людье ноугородьстии аки богу” (4). В Ипатьевской и ряде других летописей уточняется, что это был кумир Перуна (“постави Перуна кумира”) (5). Накануне крещения жителей Киева и Новгорода воздвигнутые здесь ранее кумиры Перуна низринули и “изгнали – похоронили” в соответствии с восточнославянской проводной языческой обрядностью (6).

В научной литературе к настоящему времени обосновано суждение, согласно которому стержнем и содержанием языческого реформирования князя Владимира в 80-е годы Х в. являлось провозглашение княжеско-дружинного бога-покровителя Перуна общегосударственным “богом богов”, верховным божеством страны (7), в чем проявилась ее ярко выраженная монотеистическая направленность, что сама эта реформа не являлась маргинальным и малозначимым эпизодом кануна крещения Руси, но представляла собой продуманную политическую и идеологическую акцию, призванную решать задачи общегосударственного масштаба (8). В результате для 980-х годов в древнерусском “поле конфессиональных возможностей” ныне выявляется еще одна точка приложения ситуации “выбора вер” – назовем ее “Перунова альтернатива” (о ее сути подробнее см. далее), в силу ряда объективных и субъективных причин ранее остававшаяся вне должного исследовательского внимания (9).

Как правило, рассматривая вопрос о религиозных дилеммах накануне введения христианства, в историографии приходили к мнению о том, что: 1) исторически (едва ли не провиденциально) обусловлено Русь должна была принять крещение только из Византии; 2) восточнославянское язычество же, даже реформированное в 80-е годы Х ст., исчерпало свои внутренние ресурсы, перестало удовлетворять запросам общественного и государственного развития страны и должно было быть отринуто (пятая конфессиональная альтернатива при этом, разумеется, даже не подразумевалась).

С присущей его научному стилю выразительностью сформулировал последнее суждение С.М. Соловьев. Торжество язычества в начале великого княжения Владимира являлось непродолжительным, ибо “русское язычество, - писал историк, - было так бедно, так бесцветно, что не могло с успехом вести спора ни с одной из религий, имевших место в юго-восточных областях тогдашней Европы, тем более с христианством; ревность Владимира и Добрыни в начале их власти, устроение изукрашенных кумиров, частые жертвы проистекали из желания поднять сколько-нибудь язычество, дать ему средства хотя что-нибудь противопоставить другим религиям, подавляющим его своим величием; но эти самые попытки, эта самая ревность и вела прямо к падению язычества, потому что всего лучше показывала его несостоятельность. У нас на Руси, в Киеве, произошло то же самое, что в более обширных размерах произошло в Империи при Юлиане (Юлиан Отступник, римский император в 361-363 гг.; объявил себя сторонником языческой религии, пытался возродить ее в государственном масштабе, предпринял гонения на христиан. - М.В.): ревность этого императора к язычеству всего более способствовала окончательному падению последнего, потому что Юлиан истощил все средства язычества, извлек из него все, что оно могло дать умственной и нравственной жизни человека, и тем всего резче выказалась его несостоятельность, его бедность пред христианством” (10).

По мнению В.Н. Топорова, «славянская языческая религия, особенно на Руси в конце Х века, находилась в состоянии глубокого кризиса. Довольно слабые связи между членами пантеона (“высших” божеств. – М.В.), рыхлость и приблизительность самого состава его, наконец, лишь частичная антропоморфизация богов, не вполне отделившихся от природных сил (что делает само понятие бога применительно к большинству “божеств” относительным), – всё это обусловило не только внешнее, но и внутреннее поражение язычества» (11).

Что же касается первого из приведенных тезисов, то не лишенным раскрепощающего воздействия от историографического топоса нам представляется следующее суждение, находящееся в русле альтернативно-исторических размышлений. «Выбор Владимира был, очевидно, выбором “нормальным” и вероятным, но все же это отнюдь не делает его из вероятного единственно возможным, – писал Д.Е. Фурман. – История говорит нам, что ситуация выбора новой религии народом, выросшим из стадии языческих верований, - ситуация громадной степени свободы, когда очень многое зависит от случайных обстоятельств, от сложившейся в данный момент ситуации». И далее, не без изрядной доли саркастичности: «Вообще постфактум все представляется более “закономерным”, чем это было на самом деле - сознание “обслуживает” уже принятое решение... Это надо учитывать, когда мы читаем летопись. Прими Владимир иное решение, летопись была бы иной, а позднейшие историки писали бы, что Владимир “естественно” не мог принять христианство у Византии, с которой Русь находилась в постоянной вражде, ...и пришел, например, к “единственно возможному” решению - принять христианство у далеких соседей, с которыми войн не было, и т.д. и т.п., а кто-нибудь наверняка утверждал бы, что есть таинственная связь между русской душой и католицизмом» (12). (Ср. в связи с высказываниями Д.Е. Фурмана следующую мысль Ю.М. Лотмана: “Случайное в отношении к будущему выступает как исходная точка закономерной цепи последствий, а в отношении к прошлому ретроспективно осмысляется как провиденциально-неизбежное” (13)).

Действительно, одна из специально рассматриваемых нами далее исторически возможных религиозных альтернатив Руси в 80-е годы Х в. – выбор в качестве государственной религии христианства западно-римского или византийско-православного обряда, крещение “от латин” или “от греков” – имела в раннем средневековье для многих стран и народов Центральной, Юго-Восточной и Восточной Европы вполне реальный характер.

“Проблема выбора перед правителями центральноевропейских и балканских стран, – писали Г.Г. Литаврин и Б.Н. Флоря, – состояла не в предпочтении той или иной новой религии, а в выборе между двумя главными христианскими религиозными центрами, от одного из которых надлежало принять новое вероисповедание”, т.е. в выборе между Римом и Константинополем. “Но и так вопрос стоял далеко не для всех этих стран”. Для Карантании, Чехии, Польши и Полабья принятие христианства от латинской церкви было предопределено “всей системой внешних связей и международных отношений той эпохи”. “В какой-то мере возможность выбора между западноримской и восточнохристианской церковью открывалась перед хорватской и сербской знатью, и в значительной мере свободно этот выбор был осуществлен правящими верхами Болгарии и мадьярских княжеств...” (14).

“Существенно иначе проблема выбора, – подчеркивали Г.Г. Литаврин и Б.Н. Флоря, – представала перед правителями Древней Руси, граничившей не только с христианскими, но и с мусульманскими странами”. Далее исследователи остановились на причинах, по которым не ислам, а христианство стало реальным “вектором конфессионального выбора” (15).

Для последующего изложения особо существенна следующая их констатация: “...Выбор между Римом и Константинополем был далеко еще не предрешен к 80-м годам Х в.” (16). А.П. Новосельцев также писал, что “колебания в выборе между византийским вариантом христианства и римским в Киеве продолжались долго... Были колебания и в 80-х гг...” (17). Ученый отметил, в частности, что, как то следует из рассказа ПВЛ о публичном диспуте в присутствии Владимира представителей иудаизма, ислама и двух ветвей христианства о характере и преимуществах своих конфессий, “вопрос о том, где креститься (или, точнее, как) – от Византии или от Рима, не был ясен и в конце дискуссии даже для бояр (т.е. ближайшего окружения князя. – М.В.), помянувших добром Ольгу, крестившуюся в Византии” (18).

Проблему выбора между Римом (19) и Константинополем можно обозначить как первую исторически реальную религиозную дилемму, альтернативу Руси в 980-е годы.

Особого специального внимания требует также вторая из обозначенных выше сентенций и вторая – языческая – отчетливо вычленяющаяся ныне религиозная дилемма.

В историографии, хотя и весьма нечасто, звучали суждения о неисчерпанности ресурсов язычества ко времени введения христианства. По мнению Г.М. Филиста, например, “древнерусская религиозная система не оставалась неизменной, постепенно приспосабливаясь к нуждам раннефеодального государства”. Складывалась религия, способная со временем обеспечить идеологические потребности киевской феодальной знати, свидетельством чему служит “первая религиозная реформа” князя Владимира: “Формируется единое учение, празднично-обрядовый комплекс, возвышается жречество, т.е. делается все для превращения ранненациональной религии в рафинированную национальную религию” (20). Впрочем, Г.М. Филист далее писал: “Проведением религиозной реформы Владимир лишь на время замедлил, но не прервал окончательно процесс проникновения христианства на Русь” (21). Более последователен был Ю.В. Кривошеев: “Язычество ко времени крещения не только не исчерпало себя, но и обладало еще достаточно мощным потенциалом для дальнейшего движения” (22). Однако данная историографическая линия научных разысканий в специальной литературе развития не получила.

Обсуждаемая далее вторая конфессиональная дилемма Древнерусского государства в 980-е годы может быть сформулирована следующим образом: существовала ли, помимо обычно (“топосно”) указываемых четырех, пятая, языческая религиозная альтернатива, т.е., в нашем понимании, являлось ли исторически возможным более длительное, чем примерно около десятилетия (980–988 гг., по хронологии ПВЛ; реально – 978 [?, в том случае, если “первая религиозная реформа”, как то буквально следует из текста летописи, была проведена сразу после вокняжения Владимира в Киеве] – 989 [наиболее вероятная дата крещения киевлян, т.е. начала массовой христианизации населения страны] гг.), функционирование на Руси культа Перуна в качестве официального общегосударственного? В историографии этот вопрос практически не ставился. Лишь у Л.Н. Гумилева мы нашли слабый намек на пятую религиозную дилемму: в связи с анализом ситуации “выбора вер” при Владимире историк отметил, что “можно было примкнуть к новому, возникшему только что культу Перуна”, но тут же отверг этот вариант, потому что он не удовлетворял “сердцам народа” (23).

***

Прошлое человеческого общества безальтернативно в том отношении, что состоит из событий уже реализовавшихся, происшедших; вариантны лишь трактовки исторически случившегося (“ставшего”). Изучение свершившегося прошлого и его интерпретации и являются традиционной областью “строгих” научных исследовательских построений и гипотез. Вместе с тем подход с точки зрения истории альтернативной позволяет данную область существенным образом расширить, вводя в научные исторические разыскания те ракурсы, которые по определению остаются за рамками интерпретаций традиционного характера. Именно они позволяют увидеть такие повороты проблем, которые при “строгом” подходе неминуемо (но с этих позиций вполне закономерно и оправданно) остаются вне пределов обсуждения ученых.

Отечественная наука со второй половины 1980-х годов, в поисках новых парадигм развития гуманитарного знания, активно обратилась к обсуждению проблематики исторической альтернативистики, исторических ретроальтернатив (24). Это во многом обусловливалось глубоким идеологическим кризисом, связанным с крахом “марксизма-ленинизма” в качестве господствующей идеологии и “единственной подлинно научной базы” исторических разысканий; общей внутриполитической ситуацией, когда страна оказалась на историческом перепутье, в ситуации вариантного выбора дальнейших путей развития. Не меньшее, можно полагать, значение имело и то, что отечественные ученые получили возможность не только обдумывать, но и публично высказывать суждения, выходившие за пределы ранее официальной идеологией приемлемого и дозволенного.

С неизбежностью при этом в качестве одной из насущных методологических и общетеоретических проблем встал вопрос о принципиальной научной допустимости и корректности альтернативно-исторического подхода, о возможности и необходимости изучения действительности не только реально воплотившейся, но и действительности виртуальной (т.е. умозрительно сформулированной, при известных допущениях (25)). Превалирующим при этом являлось в целом положительное решение обозначенного вопроса.

Одним из первых проблему назревшей потребности разработки ретроальтернативных подходов к историческому процессу поднял И.Д. Ковальченко. “Изучение историком возможностей той или иной действительности имеет… свои особенности, – писал он в статье 1986 г. – Эта общественная действительность в том виде, как она совершилась, была инвариантной, т.е. однозначной… Но эта инвариантность часто была результатом одной из поливариантных, многозначных возможностей, заключенных в предшествующей этой действительности исторической реальности” (26). В “общественно-историческом развитии претворение в действительность многих (можно сказать – большинства) возможностей имеет... вероятностный характер, Значит, надо искать способы измерения этой вероятности... Естественное стремление к оценке потенций исторического развития является одним из факторов, определяющих растущий интерес историков к изучению так называемых альтернативных ситуаций в историческом развитии” (27). “Важное место, которое занимают альтернативы в историческом развитии, обусловливает необходимость их изучения историками. Возникающие порой сомнения в такой необходимости неосновательны. Игнорирование альтернативных ситуаций обедняет историческую реальность” (28). В более поздней работе ученый вернулся к этой теме: «Познание прошлого имеет две тесно взаимосвязанные задачи. Во-первых, это показ того, “как это было” в его инвариантности. Во-вторых, это объяснение того, “почему было так, а не иначе”. Здесь требуется учет наличия объективных поливариантных, альтернативных возможностей... Тем самым будет не только углубляться познание прошлого, но и обобщаться исторический опыт. Историки должны и могут увеличить свой вклад в решение указанных задач» (29).

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Люди участвуют в историческом процессе
Пимфы на службе гитлерюгенд на службе девушки на службе
Васильченко А. История гитлерюгенда истории 4 качестве
На государственном уровне
Васильченко А. История гитлерюгенда истории 11 организаций