<<<     ΛΛΛ     >>>   

Замечу попутно, что после такого триумфального приема в «личный состав», я несколько раз побывал в процессах специально для того, чтобы увидеть корифеев в деле. Последний раз, помню, мне удалось попасть в судебное заседание и услышать Николая Васильевича Коммодова, который слыл не только высоким профессио-налом, но и комическим путаником слов, и был вознагражден очередным его перлом, связанным со словом «унисон»: «Уважаемые товарищи судьи, — сказал Коммодов в защитительной речи, — на предварительном следствии мои подзащитные говорили вразброд, зато в суде, как вы уже слышали, и я прошу вас это обстоятельство непременно учесть при вынесении приговора, оба дружно говорят в унитаз!» В зале была мертвая тишина: судьи, конечно, поняли, что хотел сказать адвокат, но из почтения к нему сделали вид, что услышали то, что и хотел произнести Коммодов, да и подзащитные насладились блистательной речью и логикой корифея. Потом, много лет спустя, когда наших замечательных стариков уже не было на свете, я увидел в зале президиума Московской коллегии адвокатов портреты многих ушедших коллег, и среди них были Матвей Александрович с Николаем Васильевичем, причем портреты их висели рядышком, но остались они вместе не только на портретах на стене, но и в моей благодарной памяти.

Вернусь, однако, в консультацию. Прежде чем выступил на президиуме Оцеп, я полгода стажировался под присмотром Вакмана, одного из самых авторитетных специалистов по авторскому праву, причем мне невероятно повезло, поскольку я сразу взял крен не на уголовные дела, а на гражданские, мне любезные, и буквально искупался в авторском законодательстве. Ефим Лазаревич был человеком мягким, никогда не повышал глуховатого голоса, а если бы и захотел повысить, ничего бы не получилось: просто так были устроены его голосовые связки, будто сама природа сконструировала их еще при рождении ребенка, которому суждено было именоваться интеллигентом. Впрочем, мягкий характер и тихий голос не мешали Вакману быть адвокатом упорным и даже жестким, но никогда не теряющим вежливости и спокойствия даже в самых сложных или нервных перипетиях судебных заседаний.

С начала стажировки еще один из старых адвокатов консультации, Адольф Ильич Капелевич, взявший надо мной добровольное шефство, однажды сказал: «Коллега, вам предстоит период первоначального накопления страха и смелости, без которых вы никогда не станете классным адвокатом». Что имел в виду Капелевич, я в ту пору не оценил, но на ус, конечно же, намотал, а потом вдруг понял: страх и смелость — это не что иное, как опыт! Впрочем, мне уже тогда была известна печальная вольтеровская констатация: «Опережая опыт, приходит смерть». Но скажите, кто из молодых и начитанных избежал искушения добиться того, чтобы смерть все же пропустила опыт впереди себя, наивно полагая, что удастся обмануть природу? Я, к сожалению, и был таким молодым. Итак, завершая представление времени, к которому непременно должен быть привязан мой будущий рассказ, добавляю к уже известным дню и месяцу еще и год: 1951.

Стало быть, сорок шесть лет тому назад? С ума можно сойти: целая жизнь! До кончины Сталина надо было прожить долгих два года, а уже витало над головами зловещее «дело врачей», уже раскручивалась кампания против космополитов и формалистов, еще сидели в лагерях миллионы, еще шепотом говорили интеллигенты на кухнях даже собственных квартир — хорошенькое времечко досталось мне: вступай в жизнь, как хочешь, бессильный и бессловесный адвокат! Как в старом анекдоте, когда идущий на казнь приговоренный спрашивает у конвоира: «Какое сегодня число?» — «Тринадцатое». — «А какой день?» — «Понедельник». — «Ничего себе, неделька начинается!»

Теперь я готов представить место действия: мою родную юридическую консультацию Ленинского района Москвы, которая находилась на улице Полянка, 3/9 (обычно номер дома мы произносили одним словом, как бы сплавившим цифры: «тридробьдевять»). Высоченный домище с тремя или четырьмя подъездами, причем наш был, кажется, вторым от угла и отличался от других тремя ступеньками, лежащими полукругом на тротуаре перед дверью в консультацию. Помню полукруг, как будто вижу сейчас, хотя не был там, наверное, лет тридцать.

Консультация была на первом этаже, и клиенты, поднявшись по ступенькам, открывали с улицы дверь прямо к нам: небольшой тамбур со стульями для клиентов, ожидающих своей очереди, а следом за тамбуром — большая комната метров восемь на четыре. В комнате два ряда письменных столов, и возле каждого по два стула (один для адвоката, другой для клиента). Когда все дежурные адвокаты собирались вместе и рассаживались за столами, то казались пассажирами автобуса, поскольку видели затылки друг друга. Аналогия с автобусом подтверждалась большим окном вместо стены, выходящим на улицу: мы видели все, что было за окном, и улица видела все, что было в «автобусе». Были еще три маленькие комнатки, в одной сидел заведующий консультацией, а две другие были предназначены для конфиденциальных бесед адвокатов с клиентами, если была в них нужда.

Еще не забыть сказать, что за особым столом при входе сидела секретарь консультации Зинаида Ильинична, которая, как кондуктор, объявляла остановки. «Сима Осиповна, гостью примете?», «Сергей Сергеевич, милый, к вам пришли, можно?», «Клиент к Станкевичу!», когда же публика шла, как у нас говорили, «с улицы», секретарь возглашала иначе: «Ирочки Ярославская или Филатова, кто примет клиента?» В комнате «висел» несмолкаемый «смог» непрерывных разговоров адвокатов с клиентами (актеры называют такой шум «гур-гуром»), но когда к вечеру возвращались в «альма-матер» адвокаты после судебных заседаний, тут уж «гур-гур» нельзя было перекричать даже воплем «караул!», это был «конец света».

Боюсь, мне придется остановить самого себя, но сделать это не просто. Так случалось, что, кроме каких-то случайных и небольших фрагментов, мне никогда не приходилось писать об адвокатуре, хотя мое сердце всегда и поныне принадлежит ей. И вот только сегодня я взялся сказать несколько добрых слов о своей неудачной любви. Впереди три истории — новеллы, которые обозначились в памяти. Но едва я прикоснулся всего лишь к прелюдии, как почувствовал: приник к источнику живительного напитка с ненасытной жаждой, утолить которую уже невозможно, и стал превращаться в жадного собственника, ревниво оберегающего тему. Нет услады и горечи больше той, что пережил каждый из нас, способный сказать, как о первой любви: это было когда-то моей первой и единственной в жизни.

Придется воспользоваться нехитрой уловкой нынешних ораторов, которым трудно сойти добровольно с трибуны и оторваться от микрофона: «И последнее!» — это слово магически действует не только на аудиторию, но даже на тех, кто оберегает регламент. И последнее: буквально за месяц до 1 сентября 1951 года я отметил свое двадцатидвухлетие. С высоты нынешнего возраста отчетливо вижу, каким, в сущности, был тогда «зеленым», этого, увы, не замечая.

Первый клиент

Шел десятый день стажировки в консультации. Я, как обычно, сидел за столом и делал вид, что читаю книгу. Вокруг меня адвокаты занимались с клиентами, которых я смертельно боялся, предчувствуя момент, когда почтенная Зинаида Ильинична отправит ко мне первого «бесхозного» К счастью, она была ко мне милостива и не торопилась, прекрасно понимая мое состояние. Первое время моей задачей было приглядываться, прислушиваться, примериваться, даже принюхиваться (в помещении, кстати, всегда приятно пахло приготовленным кофе), а лучше сказать: дышать воздухом консультации, а применительно ко мне, не воздухом - атмосферой. Она мне безумно нравилась каждым своим проявлением: тихим «гур-гуром», внешним видом людей, меня окружающих (особенно женщин-адвокатесс, а они составляли не только лучшую, но и большую часть консультации), доброжелательностью и мягкостью в отношениях с клиентами (они не с радостью приходили к адвокатам, а с печалью) и даже изысканностью в обращении друг с другом: «позвольте, коллега, заметить», «окажите милость, голубушка», «побойтесь Бога, лапочка моя ненаглядная», «разрешите с вами не согласиться, солнышко мое», — ни одного грубого или невежливого слова, взгляда, даже жеста. Воистину, оазис интеллигентности! (К сожалению, как и все мы, я тоже не знаю, что такое «интеллигент». Нам уже давно привили мысль, что культура, образован-ность, воспитанность и пр. не всегда сопутствуют интеллигентности, и это справедливо. Смею предположить, что единственное поле, способное вырастить интеллигента, — нравственность, основу которой Сенека назвал «внутренний диалог, суд человека над самим собой, в котором он сам себе и обвинитель, и защитник, и судья»; даже терминологически Сенека выдержал стиль юриспруден-ции...)

На сей раз я делал вид, что читаю «Восстание ангелов», а вокруг меня адвокаты, изредка поглядывая в мою сторону, намеренно усиливали громкость своих бесед с клиентами (как бы включая меня в суть разговоров) и вообще проводили образцово-показательный урок общения с людьми, демонстрируя различные повороты и нюансы бесед. Я, конечно, был искренне благодарен старшим коллегам, но, увы, и приучен к тому, что два глаза даны человеку, чтобы одним он видел все безусловно хорошее, а вторым и нечто сомнительное или забавное. Я знал, например, что, если к вечеру заглянет в консультацию Яков Исидорович Гершуни, мы все ощутим себя в театре одного актера. Дело в том, что Гершуни был крупнейшим специалистом по бракоразводным процессам, причем разводились с его помощью только известные в стране лица. Яков Исидорович, войдя в помещение, кивал головой всем присутствующим, обходясь без рукопожатий, как делали другие, и без привычных в нашей среде поцелуев, сбрасывал с плеча дорогое пальто и оставался в неизменном белоснежном шелковом шарфике на холеной шее. Затем он садился на ближайший стул и сразу начинал негромко рассказывать, совершенно уверенный в том, что через десять секунд будет услышан всеми, кто находится в консультации, а через два часа — всей Москвой. Говорил Гершуни примерно так, приобщая и адвокатов, и клиентов к тайнам светской жизни звезд первой величины: «На этот раз, — начинал он, как будто мы уже знали, что было в тот раз, — я предложил имярек (директору театра) вариант развода, связанный с прелестным фактом его совместной жизни с женой (ведущей актрисой этого театра), которая однажды пришила пижаму супруга к своему пеньюару, чтобы он ночью не удрал на очередное свидание к некоей даме, короче говоря, конечно же: ревность! А мог бы предложить и другой мотив для развода, связанный...» и т. д.

Итак, я читал книгу, как вдруг адвокат Луковский (имя и отчество его напрочь выветрились из моей памяти), отпустив клиента, поднялся со своего места и подошел ко мне. Луковский, кстати, был нашим профоргом: было ему за полсотни лет, сухой, высокий, лысый, при галстуке, как и большинство адвокатов, но еще и в пенсне, что весьма редко и в наше время, и в те времена, причем пенсне было у Луковского на цепочке, и он едва заметным движением мускулов лица освобождался от него так, что казалось, будто пенсне слетало с носа усилием воли своего хозяина. Постояв за моей спиной, Луковский сказал: «Позвольте полюбопытствовать, коллега, какими произведениями нынче увлечена молодежь?» Я кротко ответил: «Восстанием ангелов». — «Позвольте узнать фамилию автора?» Слегка удивленный, я раскрыл обложку книги, и Луковский констатировал: «Так, Анатоль Франс? Понятно!» Затем сбросил пенсне на шею и, прежде чем отойти, с явным неодобрением вкуса нынешней молодежи, громко сказал: «Про войну небось?»

Именно в этот момент до меня донесся голос нашего секретаря Зинаиды Ильиничны: «Валерий Абрамович, примите, пожалуйста, клиента!» Я обомлел: свершилось! Ко мне направилась молодая женщина годами чуть старше меня. Пока она шла, я мгновенно представил себя ее глазами (у меня есть такая способность видеть себя не только со стороны но и глазами тех, с кем я общаюсь, и даже как бы читать их мысли о себе): «Смазливый адвокатик с правильными чертами лица, с шевелюрой над высоким и чистым лбом, серо-зелеными глазами большого формата и ресницами, на которые можно спокойно уложить четыре спички и моргать с уверенностью, что они не упадут. Но что я могу узнать от этого херувимчика, если я сама способна дать ему любой совет, кроме, возможно, того, за которым пришла в консультацию?»

Я предложил ей стул и успел заметить: вся консультация замерла. Женщина села. Помолчала. Я тоже молчал. Потом произнес: «Успокойтесь и говорите, я — весь внимание». Женщина опустила глаза. Я почувствовал, как застучало на всю консультацию мое сердце. Женщина упорно молчала. Тогда я решил взять инициативу на себя: «Что случилось, не стесняйтесь, расскажите. Какая у вас беда?» Кажется, я попал в точку. «У меня... (она помялась), у меня не беда, у меня... задержка». — «В каком смысле?» — сказал я, хотя и увидел, что адвокаты почему-то заулыбались. Женщина совсем смутилась моей недогадливостью. Тут я наконец сообразил: «Вы беременны?» — «Наверное». — «Если вы не хотите ребенка, — стал развивать я тему, — то учтите, что закон запрещает в нашей стране аборт...» Женщина меня перебила: «Нет, я...» — «Дослушайте, — строго продолжил я. — Право на аборт у вас возникнет в случае, если вы...» — «Я не хочу аборта! — воскликнула женщина. — Я хочу ребенка!» — «Возможно, у вас есть проблемы... Вы замужем?» — «Да, мой муж тоже хочет ребенка», — ответила женщина. «Ребенок от мужа?» — «Конечно! А как иначе?!»

Как «иначе», знали многие люди, кроме странной клиентки. Напичканный институтом знаниями от пяток до макушки, я прекрасно понимал, что физиологический факт беременности влечет за собой множество юридических последствий, а потому неутомимо продол-жил: «В таком случае у вас проблемы с жильем? Право вашего будущего ребенка на жилье возникает с момента, когда ваша беременность достигнет шести месяцев, а пока ребенок при разделе жилья или при получении нового не учитывается». — «Квартирный вопрос у нас с мужем вполне устроен», — сказала женщина и опустила глаза. Я подумал и предположил: «Стало быть, вы хотите выяснить, может ли будущий ребенок учитываться при появлении наследственной массы?» - «Нет, - упорно сказала женщина, — у нас никакой массы нет...» Я вытер платком вспотевший лоб и увидел, что адвокаты в комнате и даже клиенты почему-то давятся от еле сдерживаемых рыданий: все окружающие меня люди давно поняли, что происходит, и все в мире в том числе и вы, мой читатель, а я идиотски оставался в неведении. Теряя терпение, я спросил наконец у бедной женщины: «Простите. Что вы хотите от меня?» Совсем смутившись, она ответила одними губами: «Я хочу, чтобы вы меня посмотрели!»

Я оглянулся вокруг. Консультация лежала на полу и билась в судорогах. Последний мой вопрос доконал всех: «Куда вы пришли?» — «В женскую консультацию...» Господи Боже мой! Ко всему прочему (под «прочим» понимаю главным образом отсутствие у меня жизненного опыта), я должен был проявить больше сообразительности и наблюдательности, хотя бы потому, что в нашем доме по улице Полянка «тридробьдевять» кроме юридической консультации была натуральная женская консультация, о чем я совершенно забыл, по-тому что не запечатлел в сознании скромную вывеску на соседнем подъезде.

Полное фиаско!

Первое дело

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Аграновский В. Вторая Древнейшая. Беседы о журналистике 9 журналист
Аграновский В. Вторая Древнейшая. Беседы о журналистике 9 следователь
Глоток свежего воздуха читатели искали в немногих газетах да в новом мире
Конечно
Аграновский В. Вторая Древнейшая. Беседы о журналистике 8 читатель