|
|
<<< ΛΛΛ
XIII
Уже была темная ночь, и только костры тускло освящали лагерь, когда я,
окончив уборку, подошел к своим солдатам. Большой пень, тлея, лежал на
углях. Вокруг него сидели только трое: Антонов, поворачивавший в огне
котелок, в котором варился рябко,<<3>> Жданов, хворостинкой задумчиво
разгребавший золу, и Чикин с своей вечно нераскуренной трубочкой. Остальные
уже расположились на отдых - кто под ящиками, кто в сене, кто около костров.
При слабом свете углей я различал знакомые мне спины, ноги, головы; в числе
последних был и рекрутик, который, придвинувшись к самому огню, казалось,
спал уже. Антонов дал мне место. Я сел подле него и закурил папироску. Запах
тумана и дыма от сырых дров, распространяясь по всему воздуху, ел глаза, и
та же сырая мгла сыпалась с мрачного неба.
Подле нас слышались мерное храпенье, треск сучьев в огне, легкий говор
и изредка бряцанье ружей пехоты. Везде кругом пылали костры, освещая в
небольшом круге вокруг себя черные тени солдат. Около ближайших костров я
различал на освещенных местах фигуры голых солдат, над самым пламенем
махающих своими рубахами. Еще много людей не спало, двигалось и говорило на
пространстве пятнадцати квадратных сажен; но мрачная, глухая ночь давала
свой особенный таинственный тон всему этому движению, как будто каждый
чувствовал эту мрачную тишину и боялся нарушить ее спокойную гармонию. Когда
я заговорил, я почувствовал, что мой голос звучит иначе. На лицах всех
солдат, сидевших около огня, я читал то же настроение. Я думал, что до моего
прихода они говорили о раненом товарище; но ничуть не бывало: Чикин
рассказывал про приемку вещей в Тифлисе и про тамошних школьников.
Я всегда и везде, особенно на Кавказе, замечал особенный такт у нашего
солдата во время опасности умалчивать и обходить те вещи, которые могли бы
невыгодно действовать на дух товарищей. Дух русского солдата не основан так,
как храбрость южных народов, на скоро воспламеняемом и остывающем
энтузиазме: его так же трудно разжечь, как и заставить упасть духом. Для
него не нужны эффекты, речи, воинственные крики, песни и барабаны: для него
нужны, напротив, спокойствие, порядок и отсутствие всего натянутого. В
русском, настоящем русском солдате никогда не заметите хвастовства,
ухарства, желания отуманиться, разгорячиться во время опасности: напротив,
скромность, простота и способность видеть в опасности совсем другое, чем
опасность, составляют отличительные черты его характера. Я видел солдата,
раненого в ногу, в первую минуту жалевшего только о пробитом новом
полушубке; ездового, вылезающего из-под убитой под ним лошади и
расстегивающего подпругу, чтобы снять седло. Кто не помнит случая при осаде
Гергебиля, когда в лаборатории загорелась трубка начиненной бомбы, и
фейерверкер двум солдатам велел взять бомбу и бежать бросить ее в обрыв, и
как солдаты не бросили ее в ближайшем месте около палатки полковника,
стоявшей над обрывом, а понесли дальше, чтобы не разбудить господ, которые
почивали в палатке, и оба были разорваны на части. Помню я еще, в отряде
1852 года, один из молодых солдат к чему-то сказал во время дела, что уж,
кажется, взводу не выйти отсюда, и как весь взвод со злобой напустился на
него за такие дурные слова, которые они и повторять не хотели. Вот теперь,
когда у каждого в душе должна была быть мысль о Веленчуке, и когда всякую
секунду мог быть по нас залп подкравшихся татар, все слушали бойкий рассказ
Чикина, и никто не упоминал ни о нынешнем деле, ни о предстоящей опасности,
ни о раненом, как будто это было Бог знает как давно или вовсе никогда не
было. Но мне показалось только, что лица их были несколько пасмурнее
обыкновенного; они не слишком внимательно слушали рассказ Чикина, и даже
Чикин чувствовал, что его не слушают, но говорил уж так себе.
К костру подошел Максимов и сел подле меня. Чикин дал ему место,
замолчал и снова начал сосать свою трубочку.
- Пехотные в лагерь за водкой посылали, - сказал Максимов после
довольно долгого молчания: - сейчас воротились. - Он плюнул в огонь. -
Унтер-офицер сказывал, нашего видали.
- Что, жив еще? - спросил Антонов, поворачивая котелок.
- Нет, помер.
Рекрутик вдруг поднял над огнем свою маленькую голову в красной
шапочке, с минуту пристально посмотрел на Максимова и на меня, потом быстро
опустил ее и закутался шинелью.
- Вишь, смерть-то не даром к нему поутру приходила, как я будил его в
парке, - сказал Антонов.
- Пустое! - сказал Жданов, поворачивая тлеющий пень, - и все замолчали.
Среди общей тишины сзади нас послышался выстрел в лагере. Барабанщики у
нас приняли его и заиграли зорю. Когда затихла последняя дробь, Жданов
первый встал и снял шапку. Мы все последовали его примеру.
Среди глубокой тишины ночи раздался стройный хор мужественных голосов:
"Отче наш, Иже еси на небесех! да святится имя Твое; да приидет
Царствие Твое; да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли; хлеб наш
насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем
должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго".
- Так-то у нас в 45 году солдатик один в это место контужен был, -
сказал Антонов, когда мы надели шапки и сели опять около огня: - так мы его
два дня на орудии возили... помнишь Шевченку, Жданов?.. да так и оставили
там под деревом.
В это время пехотный солдат, с огромными бакенбардами и усами, с ружьем
и сумкой подошел к нашему костру.
- Позвольте, землячки, огоньку, закурить трубочку, - сказал он.
- Что ж, закуривайте: огню достаточно, - заметил Чикин.
- Это, верно, про Дарги, земляк, сказываете? - обратился пехотный к
Антонову.
- Про 45 год, про Дарги, - ответил Антонов.
Пехотный покачал головой, зажмурился и присел около нас на корточки.
- Да уж было там всего, - заметил он.
- Отчего ж бросили? - спросил я Антонова.
- От живота крепко мучался. Как стоим, бывало, ничего, а как тронемся,
то криком кричит. Богом просил, чтоб оставили, да все жалко было. Ну, а как
он стал нас уж крепко донимать, трех людей у нас убил в орудии, офицера
убил, да и от батареи своей отбились мы как-то. - Беда! совсем не думали
орудия увезти. Грязь же была.
- Пуще всего, что под Индейской горой грязно было, - заметил какой-то
солдат.
- Да, вот там-то ему пуще хуже стало. Подумали мы с Аношенкой, - старый
фирверкин был, - что ж в самом деле, живому ему не быть, а Богом просит -
оставим, мол, его здесь. Так и порешили. Древо росла там ветлеватая такая.
Взяли мы сухариков моченых ему положили, - у Жданова были, - прислонили его
к древу к этому, надели на него рубаху чистую, простились как следует, да
так и оставили.
- И важный солдат был?
- Ничего солдат был, - заметил Жданов.
- И что с ним сталось, Бог его знает, - продолжал Антонов. - Много там
всякого нашего брата осталось.
- В Даргах-то? - сказал пехотный, вставая и расковыривая трубку и снова
зажмурившись и покачивая головой: - уж было там всего.
И он отошел от нас.
- А что, много еще у нас в батарее солдат, которые в Дарго были? -
спросил я.
- Да что? вот Жданов, я, Пацан, что в отпуску теперь, да еще человек
шесть есть.
Больше не будет.
- А что, Пацан-то наш загулял в отпуску? - сказал Чикин, спуская ноги и
укладываясь головой на бревно. - Почитай, год скоро, что его нет.
- А что, ты ходил в годовой? - спросил я у Жданова.
- Нет, не ходил, - отвечал он неохотно.
- Ведь хорошо итти, - сказал Антонов: - от богатого дома, али когда сам
в силах работать, так и итти лестно, и тебе дома рады будут.
- А то что итти, когда от двух братьев! - продолжал Жданов: - самим
только бы прокормиться, а не нашего брата солдата кормить. Подмога плохая,
как уж 25 лет прослужил. Да и живы ли, кто е знает.
- А разве ты не писал? - спросил я. - Как не писать! Два письма послал,
да все в ответ не присылают. Али померли, али так не посылают, что, значит,
сами в бедности живут: так где тут!
- А давно ты писал?
- Пришедши с Даргов, писал последнее письмо.
- Да ты "березушку" спел бы, - сказал Жданов Антонову, который в это
время, облокотясь на колени, мурлыкал какую-то песню.
Антонов запел "березушку".
- Эта что ни на есть самая любимая песня дяденьки Жданова, - сказал мне
шопотом Чикин, дернув меня за шинель: - другой раз, как заиграет ее Филипп
Антоныч, так он ажно плачет.
Жданов сидел сначала совершенно неподвижно, с глазами, устремленными на
тлевшие уголья, и лицо его, освещенное красноватым светом, казалось
чрезвычайно мрачным; потом скулы его под ушами стали двигаться все быстрее и
быстрее, и наконец он встал и, разостлав шинель, лег в тени сзади костра.
Или он ворочался и кряхтел, укладываясь спать, или же смерть Веленчука и эта
печальная погода так настроили меня, но мне действительно показалось, что он
плачет.
Низ пня, превратившийся в уголь, изредка вспыхивая, освещал фигуру
Антонова, с его седыми усами, красной рожей и орденами на накинутой шинели,
чьи-нибудь сапоги, голову или спину. Сверху сыпалась та же печальная мгла, в
воздухе слышался тот же запах сырости и дыма, вокруг видны были те же
светлые точки потухавших костров, и слышны были среди общей тишины звуки
заунывной песни Антонова; а когда она замолкала на мгновение, звуки слабого
ночного движения лагеря - храпения, бряцания ружей часовых и тихого говора
вторили ей.
- Вторая смена! Макатюк и Жданов! - крикнул Максимов.
Антонов перестал петь, Жданов встал, вздохнул, перешагнул через бревно
и побрел к орудиям.
15 июня 1855 г.
<<1>> Солдатская игра в карты.
<<2>> Черес - кошелек в виде пояска, который солдаты носят обыкновенно
под коленом.
<<3>> Солдатское кушанье - моченые сухари с салом.
<<< ΛΛΛ
Продолжал он с какою то раздражительностью знаю только то человек прибавил
Как человек с достатком
|
|
