<<<     ΛΛΛ     >>>   

ГЛАВА XXI

Первые мероприятия диктатора были величественны, разумны и
благотворны. Каждому была ясна необходимость твердой власти, -
такая твердая власть была создана. Все возмущались продажностью и
произволом последних правительств, - первый консул сделал
хищничество невозможным и всячески содействовал лучшему
отправлению правосудия. Все скорбели о том, что существование
множества партий препятствует единению и ослабляет Францию, -
Наполеон призвал к руководству делами талантливых людей всех
партий. Каждого страшила мысль о реакции, - Наполеон железной
рукой пресек все попытки реакционного переворота. Правительство
Наполеона одинаково охраняло всех тех, кто повиновался законам, и
беспощадно карало всех тех, кто дерзал их нарушать. Под влиянием
преследований последние искорки католицизма разгорелись вновь, -
Наполеон взял религию под свое покровительство и вернул
священников к церковным алтарям. Западные департаменты страдали
от гражданской войны, снова вспыхнувшей вследствие закона о
заложниках, - Наполеон отменил этот закон, прекратил составление
списков эмигрантов и мудрым сочетанием кротости и твердости
водворил на Западе полное спокойствие. Франция единодушно желала
мира, - Наполеон сделал врагам мирные предложения. Когда Англия и
Австрия пренебрежительно их отвергли, он своей изумительной
победой при Маренго добился от Австрии покорности, а затем с
безрассудным великодушием все ей простил. Английский кабинет, эта
зловредная олигархия, применяющая для страданий всего мира и для
порабощения людей все те силы и знания, которыми она обязана
свободе[1], - этот кабинет, самый могущественный и самый искушенный
из всех врагов первого консула, видя себя покинутым всеми своими
союзниками, был в конце концов вынужден заключить мир и признать
республику.

[1] Длинно, Затемняет главную мысль. Перенести в другое место, так
же как и то, что по ту сторону Ламанша свобода внушает страх
английской аристократии. Англичане, боявшиеся нашего оружия при
Наполеоне, теперь боятся нашей свободы.

ГЛАВА XXII

Наполеон уже не имел соперников среди великих людей нового
времени; он достиг вершины славы, и если бы он захотел даровать
родине свободу, он уже не встретил бы препятствий.
Особенно его восхваляли за то, что своим конкордатом он вернул
мир и спокойствие церкви. Этот конкордат - великая ошибка,
которая на целое столетие задержит раскрепощение Франции;
Наполеону надлежало ограничиться прекращением всяких
преследований[1]. Частные лица должны оплачивать своего священника
так же, как они платят своему булочнику.
Наполеон всегда придерживался широчайшей терпимости по отношению
к французским протестантам; в годы его правления того, кто
осмелился бы заговорить о возможности нарушения этого основного
права человека, сочли бы сумасшедшим. Безошибочно определив, в
чем зло, препятствующее очищению католичества, он просил папу
отменить безбрачие священников, но не встретил сочувствия в
римской курии. Как он сказал Фоксу, вздумай он настаивать на
своем предложении, все с негодованием сочли бы это
протестантизмом чистейшей воды.
Наполеон ускорил судопроизводство и сделал его более
справедливым. Он работал над самым благородным своим творением -
кодексом Наполеона. Таким образом, - пример, единственный в
истории! - самому великому из своих полководцев Франция обязана
устранением путаницы и противоречий, царивших в несметном
множестве законов, которыми она управлялась. Наконец, один вид
жандармов, набиравшихся Наполеоном из числа лучших его солдат,
устрашающе действовал на преступников.

[1] Не требовалось конкордата, чтобы властвовать над народом,
чрезвычайно равнодушным к религии, и единственным серьезным
препятствием, ставшим на его пути, был папа в Савоне. Не заключи
он конкордата, папа все равно лежал бы у его ног. Это очень верно
сказал Наполеону третий консул Лебрен.

ГЛАВА XXIII

Но если перейти от способов управления Наполеона к самым его
учреждениям, картина резко изменится. Там - все исполнено
ясности, все способствует благоденствию, все являет прямоту;
здесь - все неопределенно, мелочно, проникнуто лицемерием.
Ошибки его политики могут быть объяснены в двух словах: он всегда
боялся народа и никогда не имел определенного плана. Однако его
учреждения оказались либеральными, ибо, сам этого не замечая, он
руководился природным своим умом, подсказывавшим ему правильные
решения, и уважением, которое всегда питал к Учредительному
собранию. Правда, Законодательный корпус, обреченный на
безмолвие, Трибунат, имеющий право говорить, но не голосовать,
Сенат, заседающий при закрытых дверях, смешны, ибо правление не
может быть представительным только наполовину. "Но, - повторяли
мы себе, - чтобы основывать государства, нужны Ромулы, а Нумы
являются впоследствии". Эти учреждения после смерти Наполеона
нетрудно было бы усовершенствовать и превратить в источник
свободы. К тому же для французов они имели то огромное
преимущество, что помогали им забыть все старое. Французы
нуждаются в том, чтобы их излечили от уважения к ветхому хламу,
и, будь у Наполеона более разумные советчики, он восстановил бы
парламенты. Посреди всех чудесных дел, совершенных его гением,
первый консул всегда видел перед собой пустующий трон; и - в этом
надо отдать ему справедливость - ни по своим военным привычкам,
ни по своему темпераменту он не был способен мириться с
ограничениями власти. Печать, дерзавшая нежелательным для него
образом освещать события, подверглась преследованиям и была
порабощена. Лица, чем-либо навлекшие на себя его недовольство,
подвергались угрозам, аресту, высылке без суда. Единственным
обеспечением свободы личности против беззаконных приказов его
министра полиции была проницательность его великого ума,
благодаря которой он понимал, что всякое ненужное угнетение
ослабляет нацию, а тем самым - и ее властителя. И так велика была
сила этого сдерживающего начала, что при государе, властвовавшем
над сорока миллионами подданных, и после правительств, которые,
можно сказать, потворствовали всяческим преступлениям, -
государственные тюрьмы были не так переполнены, как при добром
Людовике XVI. Правил тиран, но произвола было мало. А ведь
истинный лозунг цивилизации - "Долой произвол!"
Действуя без определенного плана и сообразно бурным вспышкам
своего переменчивого нрава против представительных учреждений, -
ибо они одни внушали страх этой смелой душе, - он в один
прекрасный день, когда Трибунат позволил себе сделать
справедливые возражения против выработанных его министрами
законопроектов, исключил из этого собрания всех тех, кто хоть
чего-нибудь стоил, а вскоре после этого совсем его упразднил.
Сенат не только не являлся охранителем закона, но сам все время
изменялся в смысле своего состава и все более раболепствовал, ибо
Наполеон не хотел, чтобы какой бы то ни было политический орган
упрочился в общественном мнении. Надо было, чтобы очень умный
народ, слушая громкие фразы об устойчивости, о грядущих
поколениях, чувствовал, что ничто не устойчиво, кроме власти
Наполеона, что ничто не усиливается, кроме его могущества.
"Французы, - сказал он однажды в эти годы, - равнодушны к
свободе; они не понимают и не любят ее; единственная их страсть -
тщеславие, и единственным политическим правом, которым они
дорожат, является политическое равенство, позволяющее всем и
каждому надеяться занять любое место".
Никогда французскому народу не была дана более правильная
характеристика[1].
При императоре французы в силу своей приверженности к теориям
гораздо больше кричали "Свобода!", чем испытывали действительную
в ней потребность. Вот почему отмена свободы печати была основана
на очень правильном расчете. Нация проявила полнейшее равнодушие,
когда первый консул отнял у нее свободу печати и свободу
личности. Сейчас она жестоко страдает от их отсутствия. Но, чтобы
быть справедливой, она не должна брать мерилом событий того
времени свои нынешние чувства. Тогда перенесение шпаги Фридриха
(победителя при Росбахе) в Дом инвалидов вознаграждало нацию за
утраченные ею права. Весьма нередко тирания осуществлялась ради
общего блага: достаточно вспомнить объединение партий,
упорядочение финансов, составление кодексов, строительство дорог.
И, наоборот, можно представить себе правительство, которое по
своей слабости подвергало бы отдельную личность лишь очень
незначительным стеснениям, но все свои малые силы употребляло бы
во вред общим интересам.
Первый консул быстро проникся убеждением, что тщеславие во
Франции является национальной страстью. Чтобы одновременно
удовлетворить и эту живущую во всех страсть и собственное свое
честолюбие, он стремился расширить пределы Франции и усилить свое
влияние в Европе. Парижанин, утром находивший в "Moniteur"
декрет, начинавшийся словами "Голландия присоединена к империи",
восторгался могуществом Франции, находил, что Наполеон сильно
превосходит Людовика XIV, считал за честь повиноваться такому
властителю, забывал о том, что накануне пострадал от рекрутского
набора или от косвенных налогов, и подумывал, как бы выхлопотать
своему сыну какую-нибудь должность в Голландии.
В период, о котором идет речь, Пьемонт, герцогство Пармское и
остров Эльба были последовательно присоединены к республике. Эти
частичные приобретения являлись благодарной темой для разговоров.
Когда Мельци высказал Наполеону свои опасения касательно
присоединения Пьемонта, первый консул с улыбкой ответил на это:
"У меня сильная рука, тяжелая ноша мне по вкусу". Испания
уступила ему Луизиану. Посредством действий, малоизвестных во
всех их подробностях, но, по-видимому, по жестокости и
вероломству вполне достойных Филиппа II, он вернул Франции
владычество над Сан-Доминго. Он созвал в Лионе самых видных
граждан Цизальпинской республики, единственного подлинно
прекрасного творения его политического таланта, Он разрушил их
мечты о свободе, заставив их избрать его президентом. Генуэзскую
аристократию, еще более презренную, нежели венецианская, на
некоторое время спасла ловкость одного из ее представителей,
сначала бывшего в дружбе с Наполеоном, а затем по причине этих
патриотических действий в течение нескольких лет подвергавшегося
гонениям. Гельвеция была вынуждена принять его посредничество.
Но, препятствуя установлению свободы в Италии, он в то же время
пожелал возродить ее в Швейцарии. Он образовал кантон Во и
освободил этот прекрасный край, где свобода сохранилась поныне,
от унизительной тирании бернской аристократии. Германия
неоднократно подвергалась переделам между мелкими ее государями в
зависимости от выгод Наполеона, интересов России и продажности
его министров.
Таковы были действия этого великого человека за один только год.
Сочинители пасквилей и г-жа де Сталь видят в этих действиях
несчастье для рода человеческого; справедливо обратное. Уже целое
столетие Европа испытывает недостаток не столько в благих
намерениях, сколько в энергии, необходимой для того, чтобы
всколыхнуть громаду старых привычек. Отныне великие перевороты
окажутся возможными, только если они будут направлены к улучшению
нравов, иными словами - к счастью человечества. Каждое
потрясение, которому подвергаются все эти обветшалые
установления, приближает их к истинному равновесию[2].
Утверждают, будто после возвращения своего с Лионских Комиций
первый консул возымел намерение объявить себя императором Галии.
Эта затея была должным образом осмеяна. На бульварах появилась
карикатура, изображавшая ребенка, погоняющего палкой индюков;
подпись гласила: "L' mpire des Gaules". Консульская гвардия своим
ропотом дала ему понять, что она еще не забыла клича "Да
здравствует Республика!", так часто увлекавшего ее к победе.
Ланн, самый храбрый из его генералов, дважды спасавший Наполеону
жизнь в Италии и питавший к нему привязанность, которая граничила
со страстью, ярый республиканец, устроил ему бурную сцену.
Но раболепный Сенат и народ, исполненный беспечности,
провозгласили Наполеона пожизненным консулом с правом назначить
себе преемника. Теперь ему ничего уже не оставалось желать, кроме
громкого титула. Необычайные события, которые будут нами
изложены, вскоре облекли его в императорский пурпур[3].

[1] For me (для меня). Что доказывает глупость Бурбонов, так это
то, что, стремясь к абсолютной власти, они не следуют по этому
пути.
[2] Посмотрим на государства, восстановленные после падения
Наполеона; сравните их с тем, чем они были до завоевания,
например, Женева, Франкфурт и т. д. Истинное богатство народа - в
его привычках.
[3] Быть может, уничтожить "вскоре".

ГЛАВА XXIV

Умеренность первого консула, так сильно отличавшаяся от насилий
предыдущих правительств, внушила роялистам безрассудные и
безграничные надежды. Революция обрела своего Кромвеля; они были
настолько глупы, что увидели в нем генерала Монка. Убедившись в
своей ошибке, они стали искать способа отомстить за свои
обманутые надежды и додумались до адской машины. Однажды какой-то
неизвестный попросил встретившегося ему подростка свезти тележку,
на которой стоял бочонок. Дело происходило поздно вечером на углу
улицы Сен-Никез; увидев, что карета первого консула выехала из
Тюильри по направлению к Опере, неизвестный быстро удалился.
Кучер консула, вместо того чтобы остановиться перед тележкой,
мешавшей проезду, недолго думая, пустил лошадей вскачь, с риском
ее опрокинуть[1]. Спустя две секунды бочонок взорвался с
оглушительным грохотом. Несчастный подросток и человек тридцать
случайных прохожих были разорваны на части. Карета первого
консула, отъехавшая всего на каких-нибудь двадцать футов от
тележки, уцелела, потому что успела повернуть за угол Мальтийской
улицы. Наполеон всегда считал, что в этом деле был замешан
английский министр Уиндхем. Он заявил это Фоксу в известном
разговоре, который имел место в Тюильрийском дворце между этими
двумя великими людьми. Фокс сначала усиленно отрицал участие
Уиндхема, а затем стал восхвалять всем известную честность
английского правительства. Наполеон, высоко ценивший Фокса, из
вежливости удержался от смеха[2].
Мир с Англией, заключенный вскоре после этих событий, положил
конец козням роялистов; но спустя некоторое время, когда снова
вспыхнула война, заговоры возобновились. Жорж Кадудаль[3], Пишегрю
и другие эмигранты тайно прибыли в Париж. Моро, вначале
державшийся в стороне, под влиянием офицеров своего штаба,
задавшихся целью разжечь в нем честолюбие, уверил себя, что он
враг первого консула, и стал их сообщником. В Париже происходили
совещания, на которых обсуждались планы убийства Наполеона и
установления нового государственного строя.

[1] См. Ласказа.
[2] Правда об этом деле выяснится впоследствии. В ожидании этого
можете прочесть "Записки" графа де Бобана, являвшегося для
эмигрантов тем, чем для республиканцев был генерал Ланн, а также
памфлеты г-на де Монгальяра.
[3] Семья Кадудаля милостью его величества короля Людовика XVIII
недавно получила дворянство.

ГЛАВА XXVI

Пишегрю и Жорж были арестованы. Пишегрю удавился в тюрьме Тампль,
Жорж был казнен, Моро предан суду и приговорен к тюремному
заключению. Оно было заменено изгнанием, и он уехал в Америку.
Герцог Энгиенский, внук принца Конде, проживавший на территории
герцогства Баденского, в нескольких милях от Франции, был
арестован французскими жандармами, увезен в Венсени, предан суду,
осужден и, как эмигрант и заговорщик, расстрелян. Что касается
более мелких участников заговора, то некоторые из них были
казнены, большинство же - помиловано. Смертная казнь была
заменена им тюремным заключением. Капитан Райт, высадивший
мятежников и, судя по всему, осведомленный об их замыслах, был
захвачен у берегов Франции; он больше года просидел в башне
Тампль, и с ним обходились так сурово, что он покончил жизнь
самоубийством.
Раскрытие этого заговора дало Наполеону возможность осуществить
последний, величайший из его честолюбивых замыслов: он был
провозглашен французским императором, и его власть была объявлена
наследственной. "Этот хитрец, - сказал о нем один из его
посланников, - из всего умеет извлечь выгоду". Таков был, как мне
кажется, подлинный ход этих великих событий[2]. Замечу опять-таки,
что правда о Бона-парте полностью может стать известной не ранее
как через сто лет. Я нигде не встречал сколько-нибудь достоверных
доказательств того, что смерть Пишегрю или капитана Райта не была
делом их собственных рук[3].
Что могло бы побудить Наполеона отдать приказание тайно умертвить
генерала Пишегрю? Первый консул, чей непреклонный характер
приводил в ужас всю Европу и Францию, совершил бы величайшую
политическую ошибку, если бы дал своим врагам повод обвинить его
в преступлении. Любовь армии к Пишегрю была поколеблена долгим
его отсутствием и вконец уничтожена тем злодеянием, которое во
Франции никогда не прощается: явной, бесспорной связью с врагами
родины. Любой военный суд, самый беспристрастный, несомненно,
приговорил бы генерала Пишегрю к смерти как изменника, вошедшего
в сношения с врагами родины, или как заговорщика, замыслившего
свергнуть законное правительство, или, наконец, как изгнанника,
самовольно возвратившегося на территорию республики. Правда,
говорят, будто Пишегрю был подвергнут пытке, будто ружейными
курками ему сдавливали большие пальцы обеих рук и Наполеон, мол,
боялся, как бы эти жестокости не стали известны. Отмечу кстати,
что бесчеловечный обычай пытки отменен во Франции лишь со времени
революции и что большинство европейских государей еще пользуются
им при расследовании заговоров, направленных против них. Наконец,
лучше уж подвергнуться риску быть обвиненным в жестокости, нежели
в убийстве; жестокость легко можно было свалить на кого-нибудь из
низших чиновников, который затем понес бы наказание. Суд мог
вынести Пишегрю смертный приговор, вполне законный в глазах
народа, а затем можно было заменить смертную казнь пожизненным
тюремным заключеннем. Надо сказать, что расчет посредством пытки
добиться важных признаний не оправдывается, когда дело идет о
людях такого закала, как Пишегрю. Применение этого гнусного
средства только усугубило бы стойкость генерала, как это бывает с
храбрыми юными дикарями. Англичане и французы, содержавшиеся под
стражей в Тампле, видели тело Пишегрю, и ни один заслуживающий
доверия человек не передавал, что заметил на нем следы истязаний.

Что касается дела капитана Райта, то на нем нужно остановиться
несколько подробнее. Райт не был ни изменником, ни шпионом; он
открыто служил своему правительству, находившемуся в состоянии
войны с Францией. Англичане утверждают, что их правительство в ту
пору, когда Бурбоны оказывали претендентам из дома Стюартов
содействие в их неоднократных покушениях на конституцию и религию
Англии, никогда не проявляло чрезмерной суровости по отношению к
захваченным в плен французам, служившим Стюартам. Когда
счастливый исход битвы при Келлодене - в противоположность исходу
битвы при Ватерлоо - положил конец последним надеждам английских
эмигрантов, французы, состоявшие на службе претендента, были
сочтены военнопленными, и для них был установлен совершенно такой
же режим, как и для пленных, взятых во Фландрии или Германии. На
это я отвечу, что вряд ли хоть один из этих французских офицеров
был захвачен в тот момент когда он участвовал в покушении на
жизнь незаконного короля Англии, Можно говорить о том, что
Наполеон приказал исключительно сурово обращаться с заключенным в
тюрьму Райтом; но, судя по тому, что в течение последних двух лет
делалось в Испании и Франции, не приходится сомневаться, что
законные короли проявили бы по отношению к злосчастному капитану
еще более возмутительную жестокость. Ничто не доказывает, что
Наполеон велел его умертвить. Что он мог выиграть от этого
злодеяния, которое - он достаточно хорошо знал английскую прессу
- неминуемо должно было прогреметь на всю Европу?
Следующее, очень простое соображение является решающим: если бы
это преступление в самом деле было совершено, неужели нам
пришлось бы в 1818 году искать тому доказательства? Разве
тюремщики, приставленные стеречь Пишегрю или капитана Райта, все
до единого умерли? Французской полицией руководит выдающийся
человек, однако никто из этих людей не был допрошен публично. Так
же обстоит дело и с теми, кому якобы поручено было умертвить
Пишегрю и капитана Райта. Неужели правительство Бурбонов потому
не прибегает к этому столь простому средству, что оно щадит
доброе имя Наполеона? Как известно, во время процесса несчастного
генерала Боннера солдаты без всякого к тому принуждения
показывали, что отлично помнят расстрел Гордона; они это
показывали судьям, которые их самих могли приговорить к
расстрелу.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Каким способом при наполеоне составлялся законодательный корпус император полковник
Побудила ее пасть к ногам наполеона
Наполеон предельно напрягал свои гениальные способности с чувством
Франция будет очень счастлива