|
|
<<< ΛΛΛ >>>
---------------
* Vaglio-o!.. - Смелее!.. (Итал.)
XXI
Скоро полночь.
В синем небе над маленькой площадью Капри низко плывут облака,
мелькают светлые узоры звезд, вспыхивает и гаснет голубой Сириус, а из
дверей церкви густо льется важное пение органа, и всe это: бег облаков,
трепет звезд, движение теней по стенам зданий и камню площади - тоже как
тихая музыка.
Под ее торжественный ритм вся площадь, похожая на оперную декорацию,
колеблется, становясь то тесной и темной, то - просторной и призрачно
светлой.
Над Монте-Соляро раскинулось великолепное созвездие Ориона, вершина
горы пышно увенчана белым облаком, а обрыв ее, отвесный, как стена,
изрезанный трещинами, - точно чье-то темное, древнее лицо, измученное
великими думами о мире и людях.
Там, на высоте шестисот метров, накрыт облаком заброшенный маленький
монастырь и - кладбище, тоже маленькое, могилы на нем подобны цветочным
грядам, их немного, и в них, под цветами, - все монахи этого монастыря.
Иногда его серые стены выглядывают из облака, точно прислушиваясь к тому,
что творится внизу.
По площади шумно бегают дети, разбрасывая шутихи; по камням, с треском
рассыпая красные искры, прыгают огненные змеи, иногда смелая рука бросает
зажженную шутиху высоко вверх, она шипит и мечется в воздухе, как
испуганная летучая мышь, ловкие темные фигурки бегут во все стороны со
смехом и криками - раздается гулкий взрыв, на секунду освещая ребятишек,
прижавшихся в углах, - десятки бойких глаз весело вспыхивают во тьме.
Взрывы раздаются почти непрерывно, заглушая хохот, возгласы испуга и
четкий стук деревянных башмаков по гулкой лаве; вздрагивают тени, взмывая
вверх, на облаках пылают красные отражения, а старые стены домов точно
улыбаются - они помнят стариков детьми и не одну сотню раз видели это
шумное и немножко опасное веселье детей в ночь на Рождество Христа.
Но чуть только выделится секунда тишины - снова слышен серьезный,
молитвенный гул органа, а снизу ему отвечает море глухими ударами волн о
прибрежные камни и шeлковым шорохом гальки.
Залив - точно чаша, полная темным пенным вином, а по краям ее сверкает
живая нить самоцветных камней, это огни городов - золотое ожерелье залива.
Над Неаполем - опаловое зарево, оно колышется, точно северное сияние,
десятки ракет и фугасов врываются в него, расцветают букетами ярких огней
и, на миг остановясь в трепетном облаке света, гаснут, - доносится тяжкий
гул.
По всему полукругу залива идет неустанно красивая беседа огня: холодно
горит белый маяк неаполитанского порта и сверкает красное око Капо ди
Мизена, а огни на Прочиде и у подножия Искии - как ряды крупных
бриллиантов, нашитые на мягкий бархат тьмы.
По заливу ходят стада белых волн, сквозь их певучий плеск издали
доносятся смягченные вздохи взрывов ракет; всe еще гудит орган и смеются
дети, но - вот неожиданно и торжественно колокол башенных часов бьет четыре
и двенадцать раз.
Кончилась месса, из дверей церкви на широкие ступени лестницы пестрой
лавою течет толпа - встречу ей, извиваясь, прыгают красные змеи. Пугливо
вскрикивают женщины, радостно хохочут мальчишки - это их праздник, и никто
не смеет запретить им играть красивым огнем.
Немножко испугать солидного, празднично одетого взрослого человека,
заставить его, деспота, попрыгать по площади от шутихи, которая гонится за
ним, шипя и обрызгивая искрами сапоги его, - это такое высокое
удовольствие! И его испытываешь только один раз в год...
Чувствуя себя в ночь рождения Младенца, любившего их, королями и
хозяевами жизни, - дети не скупятся воздать взрослым за год их скучной
власти минутами своего веселого могущества: взрослые дяденьки тяжело
подпрыгивают, увертываясь от огня, и добродушно просят о пощаде:
- Баста! Эй, разбойники, - баста!
Спешно идут дзампоньяры - пастухи из Абруццы, горцы, в синих, коротких
плащах и широких шляпах. Их стройные ноги, в чулках из белой шерсти,
опутаны крестнакрест темными ремнями, у двоих под плащами волынки, четверо
держат в руках деревянные, высокого тона рожки.
Эти люди являются на остров ежегодно и целый месяц живут здесь, каждый
день славословя Христа и богоматерь своей странной, красивой музыкой.
Трогательно видеть их на рассвете, когда они, бросив шляпы к ногам
своим, стоят пред статуей мадонны, вдохновенно глядя в доброе лицо Матери и
играя в честь ее невыразимо волнующую мелодию, которая однажды метко
названа была "физическим ощущением бога".
Теперь пастухи идут к яслям Младенца, он лежит в доме старика столяра
Паолино, и его надобно перенести в церковь св. Терезы.
Дети бросаются вслед за ними, узкая улица проглатывает их темные
фигурки, и несколько минут - площадь почти пуста, только около храма на
лестнице тесно стоит толпа людей, ожидая процессию, да тени облаков тепло и
безмолвно скользят по стенам зданий и по головам людей, словно лаская их.
Вздыхает море. Во тьме, над перешейком острова, рисуется пиния, как
огромная ваза на тонкой ножке. Ослепительно сверкает Сириус, туча с
Монте-Соляро сползла, ясно виден сиротливый маленький монастырь над обрывом
горы и одинокое дерево перед ним, как на страже.
Из арки улицы, как из трубы, светлыми ручьями радостно льются песни
пастухов; без шляп, горбоносые и в своих плащах похожие на огромных птиц,
они идут играя, окруженные толпою детей с фонарями на высоких древках,
десятки огней качаются в воздухе, освещая маленькую круглую фигурку старика
Паолино, его серебряную голову, ясли в его руках и в яслях, полных цветами,
- розовое тело Младенца, с улыбкою поднявшего вверх благословляющие ручки.
Старик смотрит на эту куколку из терракоты с таким умилением, как
будто она для него - живая, дышит и обещает с восходом солнца утвердить "на
земле мир и в человецех благоволение".
Со всех сторон к яслям наклоняются седые обнаженные головы, суровые
лица, всюду блестят ласковые глаза. Вспыхнули бенгальские огни, всe темное
исчезло с площади - как будто неожиданно наступил рассвет. Дети поют,
кричат, смеются, на лицах взрослых - милые улыбки, можно думать, что они
тоже хотели бы прыгать и шуметь, но - боятся потерять в глазах детей свое
значение людей серьезных.
Над толпою золотыми мотыльками трепещут желтые огни свеч, выше, в
темно-синем небе разноцветно горят звезды; из другой улицы выливается еще
процессия - это девочки со статуей мадонны, и - еще музыка, огни, веселые
крики, детский смех, - всей душою чувствуешь рождение праздника.
Младенца несут в старую церковку, в ней - по ветхости ее - давно не
служат, и целый год она стоит пустая, но сегодня ее древние стены украшены
цветами, листьями пальм, золотом лимонов, мандарин, и вся она занята
искусно сделанной картиной рождества Христова.
Из больших кусков пробки построены горы, пещеры, Вифлеем и причудливые
замки на вершинах гор; змеею вьется дорога по склонам; на полянах - стада
овец и коз; сверкают водопады из стекла; группы пастухов смотрят в небо,
где пылает золотая звезда, летят ангелы, указывая одною рукой на путеводную
звезду, а другой - в пещеру, где приютились богоматерь, Иосиф и лежит
Младенец, подняв руки в небеса. Идет пестрый, нарядный караван волхвов и
царей, над ним, на серебряных нитях, качаются ангелы с ветвями пальм и
розами в руках. Длиннобородые маги на верблюдах, одетые в яркие шелка,
белокурые короли, верхом на лошадях, в роскошных локонах и в парче,
кудрявые нумидийцы, арабы и евреи и еще какие-то яркие, фантастически
одетые фигурки из терракоты - их сотни в этой картине.
А вокруг яслей - арабы в белых бурнусах уже успели открыть лавочки и
продают оружие, шeлк, сласти, сделанные из воска, тут же какие-то
неизвестной нации люди торгуют вином, женщины, с кувшинами на плечах, идут
к источнику за водою, крестьянин ведет осла, нагруженного хворостом, вокруг
Младенца - толпа коленопреклоненных людей, и всюду играют дети.
Всё это сделано, одето, раскрашено и размещено умело и искусно, и
кажется, что всё живет и шумит.
Дети стоят перед картиной, уже виденной ими в прошлом году,
внимательно осматривают ее, и зоркие, памятливые глазенки тотчас же ловят
то новое, что добавлено на этот раз. Делятся открытиями, спорят, смеются,
кричат, а в углу стоят те, кто сделал эту красивую вещь, и - не без
удовольствия прислушиваются к похвалам юных ценителей.
Конечно, они - взрослые, отцы семейств и слишком серьезны для того,
чтобы увлекаться игрушками, они держатся так, как будто всe это нимало не
касается их, но дети очень часто умнее взрослых и всегда искреннее, они
знают, что похвала и старику приятна, и - не скупятся на похвалы мастерам,
заставляя их поглаживать усы и бороды, чтобы скрыть улыбки удовлетворения и
удовольствия.
Кое-где ребятишки собираются группами, озабоченно совещаясь, -
составляют "банды"; под Новый год они будут ходить по острову с елкой и
звездою большими компаниями, вооружась какими-то старинными инструментами,
которые оглушительно гремят, стучат и гукают. Под эти смешные звуки хоры
детских голосов запоют веселые языческие песенки - их ежегодно к этому дню
создают местные поэты:
Доброго начала Нового года
Синьору и синьоре!
Выслушайте весело
Эти пожелания ваших маленьких друзей!
Откройте уши и сердца
И кладовую вашу:
Ныне - день радости,
Веселый, божий день!
Родился наш мессия
И голеньким и бедным -
Быки его согрели
Дыханием своим.
От всех-то наших горестей
Хотел освободить он нас,
Всю жизнь свою для этого
Он отдал беднякам.
И вот, чтоб помянуть Христа
Достойно его имени,
Давайте проведем сей день
Как можно веселей!..
И в то время, как одна "банда" детей поет, приплясывая, этот языческий
гимн, другая - заглушает ее пение еще более веселой песенкой:
Вспомните, как пастухи
И цари с волхвами вместе
Опустились на колени
Пред яслями Младенца!
- Бум,бум, - глухо отбивает такт барабан, а какая-то тонкая дудочка не
может поспеть за голосами детей и смешно свистит как-то сбоку их, точно
обиженная...
А король-разбойник Ирод
Жалко струсил пред Младенцем
И велел, злодей, мальчишек
В своем царстве перерезать!
Но давно прошло то время,
Ирод - помер, мы все - живы.
Ныне режут в честь Иисуса
Только кур да каплунов!
Бойкий темп песни возбуждает и взрослых, вот к толпе детей тяжело
подвалился плотный извозчик Карло Бамбола и, надувшись докрасна, орет,
заглушая голоса детей:
Пусть исчезнут все заботы,
Пропадет навеки горе,
Чтоб весь год не знать болезней,
Не открыть нам рта для жалоб!
Видишь, как горит на небе
Лучезарное светило?
Пусть вот так же разгорится
Наша жизнь тепло и ярко!..
Мечтательно лучатся темные глаза женщин, следя за детьми; всe ярче
веселье и веселее взгляды; празднично одетые девушки лукаво улыбаются
парням; а в небе тают звезды. И откуда-то сверху - с крыши или из окна -
звонко льется невидимый тенор:
Будьте веселы, здоровы,
Остальное всe - придет!
В старом храме всe живее звенит детский смех лучшая музыка земли. Небо
над островом уже бледнеет, близится рассвет, звезды уходят всe выше в
голубую глубину небес.
В темной зелени садов острова разгораются золотые шары апельсин,
желтые лимоны смотрят из сумрака, точно глаза огромных сов. Вершины
апельсиновых деревьев освещены молодыми побегами желтовато-зеленой листвы,
тускло серебрится лист оливы, колеблются сети голых лоз винограда.
Красно улыбаются встречу заре яркие цветы гвоздики и малиновые метелки
шалфея, густой запах нарцисса плывет в свежем воздухе утра, смешиваясь с
соленым дыханием моря.
Плеск волн - звучнее, они стали прозрачны, и пена их белеет, точно
снег.
XXII
Квартал святого Якова справедливо гордится своим фонтаном, у которого
любил отдыхать, весело беседуя, бессмертный Джованни Боккачио и который не
однажды был написан на больших полотнах великим Сальватором Роза, другом
Томазо Аниелло - Мазаниелло, как прозвал его бедный народ, за чью свободу
он боролся и погиб, - Мазаниелло родился тоже в нашем квартале.
Вообще - в квартале нашем много родилось и жило замечательных людей, -
в старину они рождались чаще, чем теперь, и были заметней, а ныне, когда
все ходят в пиджаках и занимаются политикой, трудно стало человеку
подняться выше других, да и душа туго растет, когда ее пеленают газетной
бумагой.
До лета прошлого года другою гордостью квартала была Нунча, торговка
овощами, - самый веселый человек в мире и первая красавица нашего угла, -
над ним солнце стоит всегда немножко дольше, чем над другими частями
города. Фонтан, конечно, остался доныне таким, как был всегда; всe более
желтея от времени, он долго будет удивлять иностранцев забавной своей
красотою, - мраморные дети не стареют и не устают в играх.
А милая Нунча летом прошлого года умерла на улице во время танца, -
редко бывает, чтоб человек умер так, и об этом стоит рассказать.
Она была слишком веселой и сердечной женщиной для того, чтоб спокойно
жить с мужем; муж ее долго не понимал этого - кричал, божился, размахивал
руками, показывал людям нож и однажды пустил его в дело, проколов кому-то
бок, но полиция не любит таких шуток, и Стефано, посидев немного в тюрьме,
уехал в Аргентину; перемена воздуха очень помогает сердитым людям.
Нунча в двадцать три года осталась вдовою с пятилетней дочерью на
руках, с парой ослов, огородом и тележкой, - веселому человеку немного
нужно, и для нее этого вполне достаточно. Работать она умела, охотников
помочь ей было много; когда же у нее не хватало денег, чтоб заплатить за
труд, - она платила смехом, песнями и всем другим, что всегда дороже денег.
Не все женщины были довольны ее жизнью, и мужчины, конечно, не все,
но, имея честное сердце, она не только не трогала женатых, а даже часто
умела помирить их с женами, - она говорила:
- Кто разлюбил женщину - значит, он не умеет любить...
Артур Лано, рыбак, который юношей учился в семинарии, готовясь быть
священником, но потерял дорогу к сутане и в рай, заблудившись в море, в
кабачках и везде, где весело, - Лано, великий мастер сочинять нескромные
песни, сказал ей однажды:
- Ты, кажется, думаешь, что любовь - наука такая же трудная, как
богословие?
Она ответила:
- Наук я не знаю, но твои песни - все.
И пропела ему, толстому, как бочка:
Это уж так водится:
Тогда весна была -
Сама богородица
Весною зачала.
Он, разумеется, хохотал, спрятав умные глазки в красный жир своих щек.
Так и жила она, радуясь сама, на радость многим, приятная для всех,
даже ее подруги примирились с нею, поняв, что характер человека - в его
костях и крови, вспомнив, что даже святые не всегда умели побеждать себя.
Наконец, мужчина - не бог, а только богу нельзя изменить...
Лет десять сияла Нунча звездою, всеми признанная первая красавица,
лучшая танцорка квартала, и, будь она девушкой, - ее, конечно, выбрали бы
королевой рынка, чем она и была в глазах всех.
Даже иностранцам показывали ее, и многие из них очень желали
беседовать с нею наедине, - это всегда смешило ее до упада.
- На каком языке будет говорить со мною этот сто раз выстиранный
синьор?
- На языке золотых монет, дурочка, - убеждали ее солидные люди, но она
отвечала:
- Чужим я не могу продать ничего, кроме лука, чесноку, помидоров...
Были случаи, когда люди, искренно желавшие ей добра, говорили с нею
очень настойчиво:
- Какой-нибудь месяц, Нунча, и - ты богата! Подумай хорошо над этим,
вспомни, что у тебя есть дочь...
- Нет, - возражала она, - я люблю мое тело и не могу оскорбить его! Я
знаю, - стоит только один раз сделать что-нибудь нехотя, и уже навсегда
потеряешь уважение к себе...
- Но - ведь ты не отказываешь другим!
- Своим, и - когда хочу...
- Э, что такое - свои?
Она знала это:
- Люди, среди которых выросла моя душа и которые понимают ее...
Но все-таки у нее была история с одним форестьером из Англии, - очень
странный, молчаливый человек, хотя он хорошо знал наш язык. Молодой, а
волосы уже седые, и поперек лица - шрам; лицо - разбойника, глаза святого.
Одни говорили, будто бы он пишет книги, другие утверждали, что он - игрок.
Она даже уезжала с ним куда-то в Сицилию и возвратилась очень похудевшей.
Но он едва ли был богат,
- Нунча не привезла с собою ни денег, ни подарков. И снова стала жить
среди своих, - как всегда, веселая, доступная всем радостям.
Но вот однажды в праздник, когда люди выходили из церкви, кто-то
заметил удивленно:
- Смотрите-ка, - Нина становится совсем точно мать!
Это была правда, как майский день: дочь Нунчи незаметно для людей
разгорелась звездою, такою же яркой, как мать. Ей было только четырнадцать
лет, но - очень рослая, пышноволосая, с гордыми глазами - она казалась
значительно старше и вполне готовой быть женщиной.
Даже сама Нунча удивилась, присмотревшись к ней:
- Святая мадонна! Неужели ты, Нина, хочешь быть красивей меня?
Девушка, улыбаясь, ответила:
- Нет, только такой, как ты, этого и для меня довольно...
И тогда впервые на лице веселой женщины люди увидали тень грусти, а
вечером она сказала подругам:
- Вот наша жизнь! Не успеешь допить свой стакан до половины, а к нему
уже потянулась новая рука...
Разумеется, сначала не заметно было и тени соперничества между матерью
и Ниной, - дочь вела себя скромно, бережно, смотрела на мир сквозь ресницы
и пред мужчинами неохотно открывала рот; а глаза матери горели всe жадней,
и всe призывней звучал ее голос.
Люди вспыхивали около нее, как паруса на рассвете, когда их коснется
первый луч солнца, и это верно: для многих Нунча была первым лучом дня
любви, многие благодарно молчали о ней, видя, как она идет по улице рядом
со своею тележкой, стройная, точно мачта, и голос ее взлетает на крыши
домов. Хороша она была и на рынке, когда стояла перед яркоразноцветной
кучей овощей, точно написанная великим мастером на белом фоне церковной
стены, - ее место было у церкви святого Якова, слева от паперти, она и
умерла в трех шагах от него. Стоит и - точно горит вся, веселыми искрами
летают над головами людей ее бойкие шутки, ее смех и песни, которых она
знала тысячи.
Она умела одеться так, что ее красота выигрывала, как доброе вино в
стакане хорошего стекла: чем прозрачнее стекло - тем лучше оно показывает
душу вина, цвет всегда дополняет запах и вкус, доигрывая до конца ту
красную песню без слов, которую мы пьем для того, чтоб дать душе немножко
крови солнца. Вино, о господи! Мир со всем его шумом и суетою не стоил бы
ослиного копыта, не имей человек сладкой возможности оросить свою бедную
душу хорошим стаканом красного вина, которое, подобно святому причастию,
очищает нас от злого праха грехов и учит любить и прощать этот мир, где
довольно-таки много всякой дряни... Вы только посмотрите сквозь ваш стакан
на солнце, - вино расскажет вам такие сказки...
Стоит Нунча на солнце, зажигая веселые мысли и желание нравиться ей, -
пред красивой женщиной стыдно быть незаметным человеком и всегда хочется
прыгнуть выше самого себя. Много доброго сделано было Нунчей, много сил
разбудила она и влила в жизнь. Хорошее всегда зажигает желание лучшего.
Да, а около матери всe чаще является дочь, скромная, как монахиня или
как нож в ножнах. Мужчины смотрят, сравнивают, и, может быть, некоторым
становится понятно, чтo иногда чувствует женщина и как обидно ей жить.
Идет время, всe ускоряя свой торопливый, мелкий шаг, золотыми
пылинками в красном луче солнца мелькают во времени люди. Нунча всe чаще
сдвигает густые брови, а порою, закусив губу, смотрит на дочь, как игрок на
другого, стараясь догадаться, каковы его карты...
Проходит год, два, - дочь всe ближе к матери и - дальше от нее. Уже
всем заметно, что парни не знают, куда смотреть ласковей - на ту или эту. А
подруги, - друзья и подруги любят укусить там, где чешется, - подруги
спрашивают:
- Что, Нунча, гасит тебя дочь?
Женщина, смеясь, отвечала:
- Большие звезды и при луне видны...
Как мать - она гордилась красотой дочери, как женщина - Нунча не могла
не завидовать юности; Нина встала между нею и солнцем, - матери обидно было
жить в тени.
Лано сочинил новую песенку, в первом куплете ее говорилось:
Будь я мужчиной, - я тогда
Заставила бы дочь мою
Родить земле красавицу,
Как я в ее года...
<<< ΛΛΛ >>>
Какой то толстый человек смотрит говорил
Грубая женщина
Точно голова человека
|
|
