<<<     ΛΛΛ     >>>   

Аполлон тем и хочет привести отдельные существа к покою, что отграничивает их друг от друга, и тем, чо он постоянно, все снова и снова напоминает об их границах как о священных законах своими требованиями самопознания и меры. Но, дабы при этой аполлоновской тенденции форма не застыла в египетской закостенелости и холодности, дабы в стараниях предписать каждой отдельной волне ее пуп» и пределы не замерло движение всего озера, — прилив диони-сийства время от времени снова разрушал все эти маленькие круги, которыми односторонне аполлоновская «воля» стремилась замкнуть весь эллинский мир. «Аполлон стоит передо мной как просветляющий гений principii individuationis», при помощи которого только и достигается истинное спасение и освобождение в иллюзии; между тем как при мистическом ликующем зове Диониса разбиваются оковы плена индивидуальности и широко открывается дорога к, Матерям бытия, к сокровеннейшей сердцевине вещей» .

Дионисийское искусство

По определению Шмакова, второй гений — Дионис есть сердце мира, его упоение и тоска. «Средь беспрерывной смены форм и видов бытия его зов неустанно звучит и всюду разносит жажду бесконечного и необусловленного. Каждую, самую крохотную частицу мира он насыщает бесконечным содержанием, чувством глубинного простора и мощи несказанной. Под. многоцветным узором внешних форм он будит дрем лющее единство и опьяняет все веянием его бездонности. Преграды падают, распыляются иллюзии индивидуальности, и всякая часть, выделившаяся из бес­предельного круговорота форм, должна насладиться" развертывающейся в ней бесконечностью, ощутить себя во всем и, раствориться в трепете единой космической жизни».

Объемля и растворяя друг друга, аполлоническое дионисийское начала должны восстановить некое растерзанное единство и пробудить Единое Безымянное от его сновидения - иллюзии множественности.

Однако, по словам В.Шмакова, в этом стремлении к преодолению форм есть только стихия, порыв, не­преодолимое тяготение. Всякая система, порядок, последовательность здесь презираются. Это стремление своей собственной стихии — в своем опьянении — создает некий ритм, гармонию торжествующего безуми Оно не знает и не хочет знать никаких законов, и( оно бежит от внешней красоты и гармонии форм, сливается с потоком жизни, текущим под этим покровом, и утоляет жажду прекрасного непосредственно в первородном источнике жизни.

Миру Диониса чуждо космическое сновадение, но зато оно объемлет собой всю внутреннюю его жизнь, все извивы томящихся сердец, их скорбь и тоску, их грезы и чаяния. И все порывы души, как отмечает Шмаков, — ее чувства несказанные, тихий свет и ураган терзаний, все то, что в безмолвии внешнего мира рождается в скорби бытия, без устали ткет мир Диониса — причудливый, невыразимый, но безгранично влекущий к себе.

Орудие Диониса — опьянение, то опьянение, не знающее преград, которое пробуждает душу от тягостного сна потока форм и влечет ее в чарующую область жизни, не знающей преград и подчинений. Природа этого мира — экстаз, и он уносит душу на крыльях сладостного безумия в причудливые чертоги Любви, где в миг высочайшего напряжения сладостного слияния с жизнью она одновременно испивает и кубок Смерти, сгорает в этих пламенных объятиях.

Это мир дивной и грозной сказки. Он не знает никакой ценности, кроме упоения, в котором все живое расцветает во всем блеске и через смерть своей самобытности приобщается к бессмертию необусловленного бытия. И этот мир влечет к себе человека, исполняет его дух великим томлением, сопричисляет к внутренней красоте, беспрестанно вырывает его из цепей космического сновидения.

Ницше полагает, что дионисическими оргиями греков можно признать значение празднеств искупления мира и дней духовного просветления. У них впервые природа достигает своего художественного восторга, впервые разрушение принципа индивидуальности становится художественным феноменом. В этих греческих празднествах прорывается как бы сентиментальная черта природы, словно она вздыхает о своей раздробленности на индивиды. В особенности возбуждала страх и ужас дионисическая музыка.

Дионисийская культура должна была найти символическое выражение. Ей необходим был новый мир символов, телесная символика во всей ее полноте. Не только символика уст, лица, слова, но и совершенный, ритмизирующий все члены плясовой жест. Затем внезапно и порывисто рождались другие символические силы, силы музыки, в рит­мике, динамике и гармонии. Разъясняя специфику ди-онисийства, Ницше отмечает: дионисический музыкант — это изначальная скорбь и изначальный отзвук ее. Лирический гений чувствует, как из мистических состояний самоотчуждения и единства вырастает мир образов и символов, имеющий совсем другую окраску, причинность и быстроту, чем тот мир пластика и эпика.

Античная трагедия выросла из естественных состояний и действительно с самого начала была избавлена от кропотливого портретирования действительности. Притом, по замечанию Нищие, это все же ее произвольно созданный фантазией мир между небом и землею. Это скорее мир, равно вероятный и реальный, подобный тому, который уже имели верующие эллины в Олимпе и его обитателях. С сатиры начинается трагедия, из чего говорит дионисическая мудрость трагедии, — это в данном случае столь же странный и удивительный для нас феномен, как и вообще возникновение трагедии из хора.

Ницше считает, что мы имеем право назвать хор на примитивной его ступени в первобытной трагедии самоотражением дионисического человека. Очарован-ность есть предпосылка всякого драматического искусства. На основании всего изложенного философ предлагает представлять себе греческую трагедию как дионисический хор, который все снова и снова разряжается аполлоническим миром образов. Хор греческой трагедии — символ дионисически возбужденной массы в ее целом.

Экстаз Диониса, по определению Шмакова, — это полное погружение в поток мировой жизни. Дионис влечет человека к раскрытию глубинных истоков жизни. Все его существо исполняется тяготением безраздельно слиться всеми частями своей души с родником, льющим в мир поток жизни, проникнуть повсюду со всеми его мельчайшими струйками, безраздельно срастись со всякой душой и замереть в ощущении вселенского трепета жизни.

В дионисической культуре все формы и преграды, иллюзорны: будучи созданием лишь игры случая и об­стоятельств, они выходят из небытия лишь на краткий миг, чтобы возвратиться в прах, откуда они вышли. Всякое стремление к форме, к закреплению, ограничению, согласованию с условностями есть заблуждений или безумие. Все, что действительно существует, не нуждается в мертвенных слепках и жалких пародиях на свое бытие. Только то, что не причастно вечному и безусловному, что способно лишь к иллюзорному существованию, должно искать исполнения своей жалкой цели среди условного и преходящего.

Комментируя специфику дионисийского начала, Шмаков отмечает, что неспособное к бытию вне оков относительного вовсе не существует в действительности. Стремление к конкретной определенности есть признак слабости, неспособности жить среди горного простора и царственной свободы. В мире форм нет и не может быть адекватного раскрытия монументальных смыслов, а потому все истинное для него остается непроницаемой тайной. Будет день, и все формы растают, чтобы впредь не возрождаться, но это лишь еще более обогатит свободу приобщения к живой жизни. А потому призвание человека состоит в искании вечно живого и необусловленного, скрывающегося за изменчивой и лживой фата-морганой мимолетных форм.

Все произведения рук и слова человека получают смысл и значение лишь постольку, поскольку они являются символами, раскрывающими надмирную правду. Вся окружающая человека природа имеет также единственной целью своего бытия раскрытие вечной гармонии и неисчерпаемого богатства жизни среди смены мелькающих существований форм и существ. В каждое мгновение создаются новые формы, но их собственная ценность всегда равна нулю, ибо во всей природе только вечное ценно. Таковы основные мотивы дионисийского миросозерцания.

В экстазе Диониса человек всецело охватывается его безграничностью Все преграды, отделяющие его самость от окружающего, бесследно исчезают, даже таящееся воспоминание о ней становится нелепым, но в то же время чувство своей подлинности возрастает до необычайной резкости. Все в мире, и даже бывшее недавно столь чуждым и далеким, чудится близким, родным, нераздельным. И среди этой торжествующей стихии всеобщего единства он воспринимает собственную личность как какой-то ненужный придаток извне.

Ощущение внутренней глубины растет: одни за другими все разделы и формы от мельчайших до крупнейших членений делаются пустыми, излишними, лишенными оправдания. Чувство пространства перерождается, и все кажется непосредственно связанным между собой и повсюду единым. Но это ощущение, по словам В.Шмакова, улавливает лишь внутренние тайники бытия. Призвание и смысл конкретной жизни остаются далекими и недоступными, да и всякий интерес к ним гаснет. Все существо человека исполняется веянием

бездонной глубины всеобщего единства и непрерывно льющимися волнами беззвучной гармонии отовсюду и везде. И переливы этой стихии бездны обвевают душу и насыщают ее любовь к безграничному простору.

В дионисийской культуре возникает страстное влечение к дерзновенным порывам, ниспровержению всех пределов, разрушению всех форм, чтобы достиг нуть сладостно-мучительного упоения торжеством надмирного безумного молчания, предерзностно нарушенного жалкими созданиями минуты и тлеИх презренное бытие и притязания на какой-то смысл лишь оскорбляют величие истинно существующего, а потому они должны быть возвращены в бесформенный прах. Беспредельный простор, крутящийся вихрь смен и перерождений, молниеносная быстрота движений повсюду — вот закон Жизни. И только погрузившись вполне в этот поток, живая душа может достигнуть высшего покоя торжествующего бытия,

«Чуден и сладостен миг, когда рассеявшийся мир форм и граней раскроет врата этой трепещущей тишины. Она царствует здесь, ибо нет образов недвижных, нет владения предметного, нет и борьбы. Никто не нуждается в закреплении самости и будущих возможностей, ибо все уже раскрыто, все есть всегда. Всякий порыв здесь тотчас бы нашел свой отклик, но он не может и возникнуть, ибо цели и пути раскрыты в самих истоках. Подобно быстрым сноввдениям, мелькают здесь облики безмерные, но творческий поток тотчас же их вновь уносит, сменяя тьмы других» .

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Гуревич П. Культурология истории культуры 1 ценности
Присущи другим цивилизациям
Гуревич П. Культурология истории культуры 7 цивилизаций
Затем слово культура отрывается от земной почвы
Гуревич П. Культурология истории культуры 6 культуры