<<<     ΛΛΛ     >>>   

В конечном итоге Леви-Строс, подобно Руссо, изучает не людей, которые мало его заботят, а того Человека, которым он очарован. Как и в «Tristes Tropiques», в « La Pensee Sauvage » он ищет драгоценный камень в цветке лотоса. «Непоколебимый фундамент человеческого общества» оказывается вовсе не социальным, а психологическим - это рациональный, универсальный, вечный и потому (в великих традициях французского морализма) добродетельный разум.

Руссо («из всех философов ближе всех к тому, чтобы быть антропологом») наглядно показывает метод, посредством которого, наконец, может быть разрешен парадокс путешест-

410

венника-антрополога, который приезжает либо слишком поздно и не находит дикаря, либо слишком рано и не может дикаря понять. Мы должны, как и Руссо, развить в себе умение проникать в сознание дикаря, используя то, что (дадим Леви-Стросу то, в чем он менее всего нуждается, — еще одно выражение) можно назвать эпистемологической эмпатией. Мостик от нашего мира к миру тех, кого мы изучаем (вымерших, ушедших в безвестность или просто рассеявшихся), лежит не через личное столкновение, которое, когда происходит, разрушает обоих, и их, и нас. Он — в своего рода экспериментальном чтении ума. И Руссо, «примеряя [на себя] разные способы мышления, заимствованные у других или просто выдуманные» (чтобы показать, «что разум каждого человека есть место действительного опыта, и все, что происходит в сознании людей, сколь бы сильно они от нас ни отличались, может быть исследовано»), был первым, кто этим занялся. Понять мышление дикарей нельзя ни простым самоанализом, ни простым наблюдением, но только если пытаться думать так, как думают они, и пользуясь их данными. Что для этого требуется помимо чрезвычайно детализированной этнографии, так это неолитический интеллект.

Философский вывод, который следует из этого постулата для Леви-Строса, — что дикарей можно понять, лишь воспроизведя их процесс мышления на основании остатков их культуры, — дополняет в свою очередь технически обновленную версию руссоистского морализма.

Примитивные («дикие», «не одомашненные») способы мышления первичны в человеческом интеллекте. Это то, что присуще нам всем. Цивилизованные («прирученные», «одомашненные») способы мышления, характерные для современной науки и гуманитарных исследований, - специфические продукты нашего собственного общества. Они вторичны, производны и хотя не бесполезны, но искусственны. Хотя первичные способы мышления (и, следовательно, основания социальной жизни людей) «не одомашнены» как «дикие анютины глазки» - непереводимый каламбур, давший заголовок книге « La Pensee Sauvage », - они поразительно интеллектуальны, рациональны, логичны, а не эмоциональны, не инстинктивны или мистичны. Самым лучшим — но ни в коем случае не самым совершенным — временем для человека была эпоха неолита (т. е. постземледельческая, преурбанис-тическая), которую Руссо (вопреки тому, что о нем принято думать, вовсе не бывший примитивистом) назвал societe naissante 8* . Ведь именно тогда расцвела эта ментальность, создавая из «науки конкретного» искусства цивилизации:

411

земледелие, скотоводство, гончарное ремесло, ткачество, умение готовить и на долгий срок сохранять пищу и т. п., — которые и по сей день обеспечивают основу нашего существования.

Для человека было бы лучше, если бы он придерживался этой «середины между пассивностью первобытного состояния и пытливой деятельностью, к которой нас побуждает наше amour propre 9* », — вместо того чтобы по какой-то несчастливой случайности отказаться от нее ради ненасытного честолюбия, гордости и эгоизма машинной цивилизации. Но все же он ее покинул. Задача социального реформирования состоит в том, чтобы вернуть нас в это срединное состояние, но не отбрасывая назад в неолит, а наделяя нас неотразимыми приметами его человеческих достижений, его социологическим изяществом, чтобы таким образом вывести нас к рациональному будущему, где идеалы этого срединного состояния — балансирование между самосозерцанием и общим сопереживанием — будут реализованы даже еще более полно. И самый подходящий исполнитель такого преобразования — научно обогащенная антропология («узаконивающая принципы мышления дикаря и вновь ставящая их на подобающее им место»). Продвижение в сторону человечности — то постепенное раскрытие высших способностей разума, которое Руссо назвал perfectibilite 10* ' , — было сведено к нулю узостью культуры вкупе с недоразвитостью науки. Культурный универсализм, вооруженный зрелой наукой, однажды вновь запустит это движение.

«Если род [человеческий] сконцентрировал свои усилия пока на одной, и единственной, задаче — построении общества, в котором может жить человек, — значит источники силы, на которые опирались наши далекие предки, присутствуют и в нас. Окончательные ставки еще не сделаны, и мы можем поднять их в любое время. То, что было совершено, и совершено плохо, может быть начато снова: «Золотой век, [писал Руссо], который по слепому предрассудку помешают либо позади, либо впереди нас, на самом деле внутри нас». Братство людей приобретает осязаемое значение, когда мы находим наш образ этого братства утвердившимся в самом бедном племени и когда это племя предлагает нам опыт, который в совокупности с сотнями других может нас чему-нибудь научить».

IV

Но, пожалуй, еще интереснее, чем эта модернизированная проповедь классической веры в тоне (если использовать выра-

412

жение Хукера) «вечного и всеобщего гласа людей», — попытка в современном мире под видом Мыслящего Дикаря снова возвести на трон Его Величество Разум. Однако как бы это ни было обставлено символической логикой, алгеброй матриц и структурной лингвистикой, можем ли мы — после всего, что произошло после 1762 г ., — все еще верить в верховную власть интеллекта?

После полутора веков исследований глубин человеческого сознания, в ходе которых там обнаружились корыстные интересы, инфантильные эмоции и хаос животных аппетитов, у нас теперь есть исследование, которое нашло чистый свет естественной мудрости, сияющий одинаково во всех людях. Оно, без сомнения, будет кое-где встречено не без радушия, если не сказать, с облегчением. И все же кажется весьма удивительным, что такое исследование должно было начаться на основе антропологии. Ведь антропологи всегда испытывали искушение (так произошло и с самим Леви-Стросом) вырваться из библиотек и учебных аудиторий, где трудно помнить, что разум человека не холодный свет, «в поле», где об этом забыть невозможно. Даже если там осталось не так уж много «настоящих дикарей», то вокруг слишком много ярких своеобразных личностей, чтобы любая доктрина о человеке как носителе неизменной истины разума — «изначальной логики», исходящей из «структуры сознания», — могла показаться просто причудой, академическим курьезом.

Поражает, безусловно, то, как Леви-Строс сумел преобразовать романтическую страсть «Tristes Tropiques» в гипермодернистский интеллектуализм « La Pensee Sauvage ». Но остаются вопросы, которыми невозможно не задаваться. Представляет ли собой данное преобразование науку или это алхимия? Действительно ли имела место «очень простая трансформация», которая произвела общую теорию из личного разочарования, или это просто ловкость рук? Ведет ли демонстрация того, что стены, кажущиеся разделяющими умы друг от друга, есть лишь внешние сооружения, к настоящему разрушению этих стен или это тщательно замаскированное вынужденное бегство после неудачной попытки проломить эти стены, когда на них неожиданно натолкнулись? Является ли сочинение Леви-Строса, как он, кажется, сам утверждает на доверительных страницах « La Pensee Sauvage », введением ко всей будущей антропологии? Или же он, как некий лишенный корней неолитический интеллект, заброшенный в резервацию, перемешивает осколки старых традиций в тшетной попытке восстановить первобытную веру, моральная красота которой все еще очевидна, но ко-

413

торая уже давным-давно неуместна и не вызывает более доверия.

Примечания

1 Tristes Tropiques 1* . Paris, 1955. Переведено на английский без нескольких глав Джоном Расселом (Нью-Йорк, 1964).

2 Английский перевод (также неполный) появился под названием « The Savage Mind » (Лондон, 1966). Однако он, в отличие от точного расселовского перевода «Tristes Tropiques», ужасен (к счастью, имя переводчика в нем не указано), и я по большей части предпочел не цитировать, а давать свой собственный английский вариант. Сборник очерков Леви-Строса «Anthropologie Structurale», в котором появились многие темы его более поздних работ, переведен под названием «Structural Anthropology » (Нью-Йорк, 1963), его «Le Totemisme Aujourd'hui» (Париж, 1982), что-то вроде краткого обзора « La Pensee Sauvage », — под названием « Totemism » (Бостон, 1963).

Комментарии

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Выводят петуха на бой
332 каким образом из
Имеют прямого отношения к человеческой линии развития
331 наполеон i бонапарт 225 насутион а протяжении реальности
Политическая жизнь протекала таким образом до тех пор