Пиши и продавай! |
426 ше, Фрейд, Маркс”), так и прямо. “Речь не идет о том, — пишет он в Археологии знания, развертывая свое представление о дискурсе и об археологии как методе его анализа, - чтобы пытаться реконструировать то, чем могло бы быть безумие само по себе — безумие, как оно будто бы дается некоему опыту, первоначальному, основополагающему, смутному, едва артикулированному, а затем будто бы организуется (переводится, деформируется, переодевается и, быть может, подавляется) дискурсами [...]” ( L'Archeolo-gie du savoir, p.64). И чтобы ни у кого уже не оставалось никаких сомнений, Фуко делает здесь сноску: “Это написано против темы, в явном виде представленной в Истории безумия, присутствующей там во многих местах, особенно же — в "Предисловии"” ( ibid.). “Предисловие” это, разумеется, из второго издания Истории безумия (1972 год) будет исключено 23 . Во многом именно в противовес представлению, что где-то за “словами” существуют сами “вещи” в своей “изначальности”, и будет в конце 60-х годов развертываться понятие дискурса, которое соотносится с анализом, имеющим дело не с отношениями между “словами” и “вещами” (“языком” и “реальностью”, “понятийным описанием” и “живым опытом”), но с правилами, определяющими режим существования объектов: “Задача состоит не в том — уже не в том, — чтобы рассматривать дискурсы как со- __________ 23 Эта тема “преодоленного натурализма” будет впоследствии возникать еще не раз. Так, в беседе 1977 года (“Нет — сексу-королю”) Фуко соглашается со своим собеседником в том, что в Воле к знанию произошел явный разрыв “с диффузным натурализмом, который неотступно преследовал” его предыдущие книги. Фуко соглашается с этим и уточняет: “То, что Вы называете "натурализмом"', означает, я полагаю, две вещи. Во-первых, определенную теорию или идею, что под властью, ее насилиями и ее ухищрениями можно обнаружить сами вещи в их первозданной жизни: за стенами лечебницы — спонтанность безумия; позади системы уголовного права — благородный жар правонарушения; под сексуальным запретом — свежесть желания. А кроме того, "натурализм" означает определенный эстетико-моральный выбор: власть — это плохо, уродливо, убого, бесплодно, монотонно, безжизненно; а то, на что она направлена, — это хорошо, значительно, обильно” ( Dits et ecrits, t.III, рр.264-265). 427 вокупности знаков (то есть означающих элементов, которые отсылают к содержаниям или к представлениям), но в том, чтобы рассматривать их как практики, которые систематически образуют объекты, о которых они говорят” ( L'Archeologie du savoir, рр.бб-67). Что же касается идеи “преступания границ” — границ, возникающих в силу того, что “культура полагает о-пределивающие ее различия”; границ, внешняя сторона которых (знаменитое “по ту сторону”!) населена в не меньшей степени, чем внутренняя; границ подвижных и изменчивых, индуцирующих появление “ опытов-пределов ” , то есть попыток их преступить; границ, наконец, которые наличная конфигурация разума стремится зафиксировать и удержать, но которые, тем не менее, и оказываются местом, где мысль только и может развертываться, — эта идея “трансгрессии” навсегда останется в центре философских поисков Фуко. И если в первой половине 60-х годов наибольший интерес для него представляют опыты преступания этих границ внутри практик языка, то чем дальше, тем больше внимание Фуко будет фокусироваться на самой работе мысли (по засеканию и преодолению этих границ), другими словами — на работе мысли над самой собой,— на том пространстве, где возможны “опыты-пределы”. “Установка-предел”...для критической работы... требуется... работа над нашими границами, а это означает — тяжкий терпеливый труд, дающий форму нетерпению свободы. Фуко Так конституируется пространство мысли и действия, в котором есть эпистемы, дискурсивные практики, диспозитивы, но нет человека — человека, который мыслился бы в 428 универсальной форме “субъекта”: кладущего основания, дающего смысл, суверенно отправляющего власть. Через соотнесение с этим “бессубъектным” пространством Фуко характеризует и метод своей работы — “археологический”, или — что для него в это время то же самое — “генеалогический” анализ 24 : “генеалогия — говорит Фуко в беседе 1977 года,— это форма истории, которая должна была бы давать отчет в том, что касается конституирования знаний, дискурсов, областей объектов и так далее, без того, чтобы апеллировать к некоему субъекту — будь то трансцендентальному по отношению к полю событий или перемещающемуся в своей пустой самотождественности вдоль истории” ( Dits etecrits, t.III, p. 147). Это та самая “бессубъектность”, которая после Слов и вещей получила известность в виде тезиса о “смерти человека”, исчезновении или растворении человека, и которая сформировала вполне определенный и устойчивый образ Фуко-философа — философа, в творчестве которого нет места субъекту, который если и говорит о субъекте, то всегда только как о “сделанном субъекте” (assujetti), не более чем точке приложения техник, нормативных дисциплин, но никогда — как о суверенном субъекте. Именно об этом штампе восприятия Фуко напоминает ему его собеседник еще в 1984 году, в одной из последних бесед ( Dits ec ecrits, t.IV,p.732). И он завершает текст резюме этих лекций словами особую ценность размышлению о смерти сообщает |
|
|
|